Кирилл Якимец - До поворота (Кровавый Крым) Страница 37

— Бросить оружие! Руки за голову! Вы окружены!

Но буки любили другое кино — даже не пытаясь пригнуться, четверо бандитов открыли шквальный огонь по прожекторам. Зазвенело стекло, послышались крики и ругань, автоматные очереди — ничем не приглушенные: стреляла милиция. Или не милиция? Славе было все равно, они с Милой по шею в воде спешили вдоль берега, в сорону, прочь от перестрелки. Слава успел рассмотреть бандитов — кожаные куртки с клепками, прически-«ирокезы». Это не Бек, это кто-то еще. Вода мешала двигаться — как в кошмарном сне, когда хочешь убежать от ночной буки, а ноги не слушаются. Слава, правда, таких снов никогда не видел, зато все его знакомые — видели. Что ж, кому — во сне, а кому — наяву…

Выстрелы прекратились, на берегу кто-то копошился. Заурчали моторы, колеса примяли гальку. Тише, тише… Тишина. Пора сушиться.

Берег оказался совсем другим — вместо гальки перпендикулярно морю тянулись огромные камни. Есть, где затаиться в случае чего. Мила держалась за Славу и молчала. Даже не всхлипывала, только держалась, дрожала и молчала. Небо разделилось на три части — две темных и одну пыльно-сизую. Мощный луч — куда мощнее милицейских прожекторов, не говоря уже о бандитских фонариках, спустился на землю издалека, наверное — с той стороны неба.

— Не бойся, — вдруг проворчала Мила, — это каждую ночь бывает, пограничники освещают море. Чтобы враг не прошел…

— А я думал — это Бог.

Луч прополз по пустому пляжу, вернулся, еще раз пошарил: в его пустотелом свете казалось, что убитый Славой бандит пытается вылезти из воды и, совсем как живой, трепыхается на волнах прибоя. Слава попытался отцепить сведенные судорогой пальцы девочки:

— Я на холм поднимусь и все, — уговаривал он, — только проверю. Посмотрю, может Сашок живой… — но сам не верил своим словам, — я быстро, сейчас же вернусь.

Мила не отпускала.

— Ну, Милочка, лапочка… — он совершенно не представлял, что нужно говорить в подобных случаях, — у тебя ноги свело, — он попытался растереть ей лодыжки, ее трясло от холода, но судорога уже прошла, только кожа покрыта колючими мурашками. — Там сумка осталась, тебе переодеться надо…

— Все, я уже могу идти, — она еле встала, тяжело опираясь о его руку. Слава разжал ей пльцы, и она упала. Не оборачиваясь, Слава быстро пошел вдоль берега, чтобы отыскать путь наверх.

На холме никого не осталось. Слава распрямился и прислушался — все тихо. Сумку так и не нашел, пришлось спускаться. Мир и покой, волны плещут, как будто ничего и не было. Заметив впереди неподвижный красный глазок огонька, Слава замер, огонек неохотно по дуге опустился, вздрогнул и вернулся в прежнее положение. Слава приготовился к прыжку.

— Это я, — остановил его тихий милин голос, — Тут тебе новые брюки… И сумка наша. Пошли отсюда, потом переоденешься.

Смело шагнув вперед, Слава споткнулся обо что-то еще мягкое, но неприятно холодноватое.

— Осторожно, здесь труп, — попыталась предупредить Мила.

— Штаны ты с него сняла?

— Ага. Он на нашей сумке лежал. Наверное, в темноте его не заметили, там ямка такая. Я прямо на него свалилась. — они снова шагали в темноту. — Надо в поселок вернуться.

— Зачем?

— Здесь, наверное, все менты прочесывают. Ты совсем закоченел?

Преодолевая брезгливость, Слава натянул грязные штаны, еще сохранившие острый запах чужого человека. Мила протянула ему рубашку:

— Не трясись, это твоя, из стиральной машины. Помнишь? Ты меня за нее ругал. Пригодилась.

Вдалеке послышались голоса и шум мотора.

— Я только теперь врубилась, мы носились вокруг могилы Волошина. Над нудкой. Сейчас выйдем на шоссе и двинем к Кара-Дагу, всех запутаем. А здесь стремно крутиться… — Мила больше не дрожала и, казалось, знала, что говорит.

Сухое пыльное шоссе под мертвыми звездами само казалось мертвым. Дорога в ад, подумал Слава. Кара-Даг не столько виднелся, сколько чувствовался впереди — тяжелая черная туша, в шерсти которой можно было спрятаться, затеряться…

— Вши, — сказал Слава.

— У меня нет.

— Мы сами — вши. Или блохи.

— Не-а, мы — клопы. Нас давят, а мы — воняем.

— Дура ты, Мил, хоть и говоришь, что все понимаешь… Я все понимаю. Мы черти, на самом деле, черти! И идем на Лысую Гору, христианских детей там жрать будем!.. Черти!!!

— Тихо! — Мила дернула Славу за собой, подальше от шоссе, прямо в жесткие кусты. Зажала ему рот ладошкой. Слава не сопротивлялся, только всхлипывал:

— Черти!.. Черти!..

— Тихо, сука! — зашипела вдруг Мила так злобно и хрипло, что Слава замолчал — и услышал звук мотора. Машина прошла еще немного вперед, и остановилась где-то наверху. Дорога, наверное, уходила вверх — значит, здесь и есть конец поселка, пора сворачивать на Кара-Даг.

Хлопнула дверца, кто-то с тихими матюгами продрался сквозь кусты и шаги зашуршали вверх, как раз к Кара-Дагу. Вроде бы, два человека. Пограничники?

— Мил, это кто?

— Не знаю. Но нам — тоже туда.

— А я знаю. Это вурдалаки…

— Тихо ты!

Они выбрались из кустов на тропу, трупно-синюю под звездами. Низкие кривые деревца корчились со всех сторон — иногда на фоне неба мелькал страшный силуэт голого дерева, убитого молнией. Один раз среди звезд проплыл далеко вверху одинокий столб без проводов. И снова полная темнота, только тропа светится как бы изнутри и ведет все выше хитрыми петлями. Славе это показалось скучным:

— Что-то далеко до Лысой Горы. И костра не видно… А ну, как они по бокам спрятались и ща как…

— Не надо, Славик, мне страшно. Вдруг, правда, пограничники выскочат…

Слава не верил в мифических пограничников. Пограничники жили в телевизоре, и только в конце мая выползали оттуда толпой на свой нелепый праздник. Как-то Слава с Савватием забрели в Парк Горького на день пограничника, с ними еще была Анна, и три дурака в зеленых фуражках решили покуражиться… Слава даже вмешаться не успел: Савватий летал вокруг Анны, как самолетик на веревочке, только длинные ноги мелькали. Через несколько секунд брюки и ботинки Савватия были в крови — не в его крови, конечно. Пограничники лежали ничком, все трое, а их ядовито-зеленые фуражки закатились в три разных лужи — каждая в свою. Слава поэтому не верил в пограничников. А в призраков — пожалуйста, вот они: в черных балахонах, надвигаются со всех сторон. Под рваными краями балахонов суетится своя жизнь — та, что и не жизнь вовсе. Черти, саблезубые муравьи, зеленые камнееды, русалки и вурдалаки. Слава не только видел это все, он даже слышал шаги вурдалаков справа и слева. Два огромных вурдалака — два прозрачных силуэта — с обеих сторон. Правый вурдалак прыгнул, крепкие руки вцепились Славе в шею, он упал на колени. Вурдалак голосом Бека прорычал: