Константин Арбенин - Дом в конце тоннеля Страница 4

Это тебе не легкомысленные роботы, теряющие голову при первой же магнитной буре, не коварные в своей ограниченности компьютеры, не тупые клоны-чернорабочие с зашитой в голове разрывной контролькой; дом — существо общественно-полезное, общественно-значимое. Он — ячейка общества и, в конце концов, основа государства; только дом может управлять человеком и в то же время заботиться о его благе. Как мне хочется, чтобы у вас получилось, наконец, всё то, что не удалось нам. Вы — наша надежда, новое содержание земной жизни, облачённое в самую давнюю, самую традиционную его форму. Хорошо обновлённое старое.

Но как же вы, чёрт побери, посмели? Как посмели вы так забыться? Когда и в какую такую голову пришла вам эта мысль — стать наравне с человеком, стать выше человека? Каким образом забыли вы своё место — место покладистого и прозорливого слуги, сильного и неуязвимого раба — не более? Кто позволил вам, кто разрешил?! Впрочем, сам знаю, кто позволил. Мы сами и позволили, люди. Мы так заботились о своём личном благополучии, так изощрялись в облегчении своей нелёгкой доли, так рьяно, слепо, безоглядно выдумывали и изобретали, что в конечном итоге вы, дома разумные, лишили нас необходимости быть вместе. Вы разделили нас стенами, заборами, невидимыми решётками и парализующей сигнализацией, вы превратили нас в домоседов — и мы стали рабами собственного комфорта, а вы — нашими хозяевами. Поделом.

Одиночество — непарное слово, у него нет даже антонима; сколько не прибавляй к нему, в результате все равно получается единица. Знаешь, о чём я мечтаю? О возвращении. Нет, не в тебя, не беспокойся, вас я никогда не посмею потревожить, — о возвращении хотя бы на Землю. Я мечтаю накопить тугриков и юаней, лечь на возвратный курс, и, благополучно приземлившись, купить себе хозяйку — какую-нибудь пустую двухэтажную дачку позапрошлого века. Мне ведь не надо супермоделей, мне нужна простая добротная изба со стеклопакетами, камином и дребезжащим кондиционером. И всего-то мне от неё нужно, чтобы согревала меня, кормила три раза в день, выдавала мне уличную одежду соответственно погоде да раза два в неделю меняла постельное бельё. И, может быть, тогда я перестану чувствовать себя одиноким, может быть, тогда невесомость снова покажется мне чем-то фантастическим и желанным. Но хватит ли мне на возвратный курс? Нет, не денег, — времени, отпущенных лет жизни, которую я так опрометчиво закинул в эту звёздную пустошь, в этот метеоритный лабиринт, в это беспросветное космическое ничто без начала и конца, без исхода и возвращения.

Да, вся человеческая жизнь крутится вокруг домашнего очага, вся человеческая история пляшет от печки. Но именно дом отделяет человека от других людей и делает одиноким. И я помню, как началось это моё космическое одиночество — оно началось на Земле, она началось с тебя. Мне исполнилось десять, сиротская комиссия поздравила меня с совершеннолетием, потом сотрудник привёл меня в тебя и, поставив посреди гостиной, сказал: «Знакомься, это твой дом. Отныне он отвечает за тебя, а ты — за него.» Было воскресное утро, я увидел светлую комнату, полную игр и игрушек, и почувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Сотрудник выдал мне паспорт и инструкцию и навсегда ушёл, впервые пожав мне руку как взрослому. И я принялся знакомиться с тобой: щелкал выключателями, проверял возможности, исследовал все твои функции, задавал вопросы. Мне нравилось, что в тебе было что-то по-настоящему живое, таинственное. Как дивно мы играли в тот вечер! Я ещё не знал, что твои окна не объективны, и полночи возился с игрушками, пока не уснул прямо среди них. А ровно в семь утра ты заставил меня встать, умыться, одеться, накормил и отправил в училище — без всяких поблажек, безо всякого снисхождения. И тогда я понял, что нет в тебе пощады, а есть только одно — программа. И я стал привыкать жить по твоим внутренним законам, отказывать себе во всём, приносить себя в жертву. Не принимал гостей, не уезжал в путешествия, не делал перестановок. Боялся за тебя и жил тобой, жил внутри. В конце концов, я отдал тебе свою любовь и свою душу. А ты принял всё это, переварил, не зажмурившись, а меня попросту выплюнул в космос — как высосанную лимонную кожурку. Я — твой плевок, твоя отработанная порода, твоя недозревшая падалица. Я опустел, как покинутый дом. Мы обменялись местами. Ради чего? Не понимаю. Будучи снаружи, трудно постичь то, что творится внутри.

Неужели же лишь ради того, чтобы однажды купить в комиссионке подержанную капсулу и улететь в космос? И не мешать вашему домашнему благополучию, вашему мещанскому счастью. Почему бы и нет? К чёрту всё, подумалось мне тогда, пусть моя любимая остаётся с моим самым близким, самым родным существом, а я катапультируюсь в другой мир и буду смотреть на них свысока, как и подобает настоящему мужчине. Или настоящему неудачнику — можно сказать и так.

Человек не знает меры — вот что всегда подводило его. Не переборщили ли мы и на этот раз — я имею ввиду затею с вами, с домами разумными? Я читал, что у вас уже появились ходячие модели. Будьте осторожны: стоит сделать первый шаг, оторваться от фундамента — и соблазны облепят вас со всех сторон, как космический моллюск борт стыковочной станции. Начнёте подворовывать, двурушничать, воевать домами, и повторите нашу человеческую эволюционную одиссею со всеми её катастрофическими последствиями.

Сдаётся мне, скоро вы всех нас, людишек, выкинете с балконов, спустите с лестниц, вышвырнете за двери, уморите в лифтах, задавите нас своей небоскребущей массой — зачем мы вам! Если уж вы научились предавать, то остальное приложиться очень быстро. Впрочем, вы оставите себе наших женщин: разве можем мы, компьютерные карлики с полной атрофией мышц и частичной закупоркой мозга, соревноваться с вами, такими большими многоэтажными самцами из стекла и бетона, способными обеспечить их всем, стоит только правильно сформулировать желание и нажать на кнопку «ввод». Уж чего-чего, а формулировать и нажимать она всегда умела…

Но я цел и невредим, и я нашёл то, за чем улетел с Земли, — нашёл музыку, которой ещё нет в её фонотеке. Звуковую дорожку высылаю вместе с письмом. Это музыка метеоритов, которые мнут и корёжат обшивку моей капсулы, и одновременно — музыка отчаяния, с которым в ту ночь я колотил в нашу общую дверь. Музыка человеческих диссонансов, космический Шнитке. Короче говоря, это музыка того дождя, за которым не бывает и потопа. Вчера, слушая её, я автоматически нажал на запись и загадал: если выберусь из этой музыки живым, напишу тебе письмо.

Выбрался. Написал.

И теперь прошу тебя вот о чём. Точнее, не прошу, а как хозяин и повелитель задаю тебе задание, которое ты обязан исполнить. Отпусти меня, Дом. Отвяжись. Девять долгих лет я разматываю пуповину памяти, и вот, наконец, вчера она натянулась до предела, и метеоритный дождь перерубил её. Что толку в памяти? Память быстрее света, но вектор её скорости всегда направлен только назад. А я хочу вперёд, к новому свету. Да, человеку нужен дом, но ещё больше человеку нужен человек. Никакой, даже самый комфортный и сверхсовременный, самый разумный дом не принесёт ему радости, если он будет в этом доме один. Человек ищет собратьев по разуму в космосе и в глубинах океана, создаёт их сам у себя дома, и поначалу радуется, что собрат нашёлся и контакт установлен. А потом эйфория проходит, и человек снова возвращается к человеку. Почему? Потому что нам нужны братья не по разуму, а по глупости — только глупость, только пренебрежение презренной пользой, наплевательское отношение к рацио, это самое «право на тараканов» роднит одушевлённые существа. Вот и мотаюсь я и мне подобные по галактикам в поисках Человека. И не обманный свет давно почившей звезды жажду я увидеть в конце своего тоннеля, а тусклый свет в окне, примитивную электрическую лампочку в 60 ватт, лучше которой никто ещё ничего не изобрёл, — лампочку, освещающую такую же одинокую жизнь, как и моя собственная. И чем более отдаляюсь я от Земли, тем больше во мне надежды увидеть этот рукотворный человеческий свет. Нонсенс? Парадокс? А может быть, новейшая теорема? Вот ведь: чем больше расстояние, чем меньше вероятие встречи, тем более приобретаю я уверенности, что здравый смысл выше законов физики, что та лампочка где-то ждёт меня. Видимо, такова глупая человеческая душа, до понимания которой тебе, Дом, надо ещё расти и расти — этаж за этажом, блок за блоком, век за веком, открытие за открытием. Вот поэтому я говорю на прощанье: знай своё место, Дом. Будь здоров, отчий. Мира тебе и согласия.