Александр Сивинских - Зверь с той стороны Страница 42

— У родителей оставила, — сказала она, забираясь мужу на колени. — Плесните-ка и мне чуток, господа пьянчужки. Что-то я продрогла…

Часу в одиннадцатом вечера, оставив за спиной уютное кресло, допитую до подонков четверть из-под «смородиновки» и становящиеся всё более углубленными поцелуи супругов Коноваловых, я вывалился на улицу. Вослед мне неслись вздохи, всхлипы и возбужденные выкрики, издаваемые противными голосами. Матрос — большой знаток и ценитель японских мультиков Манга. Особенно их эротической разновидности, называемой Хёнтай. Хорошо захмелев, он предложил мне оценить новый шедевр, только что пополнивший его обширнейшую коллекцию видео.

Сдуру — спьяну я согласился.

Детализм и откровенность юго-восточной анимации подействовали на меня, что называется, неоднозначно. Неловкость перед присутствующей дамой смешалась с любопытством, а отвращение с какой-то взвинченностью. Я издавал нервические смешки и с переменным успехом пытался гордо подняться над ситуацией. Чувство неловкости, однако ж, не проходило — как на гордой высоте, так и пониже.

И это, учитывая количество употребленной "смородиновки"!

Словом, я бы предпочел, чтобы Женька был приверженцем эротики не столь экзотической, а обыкновенной, людской.

А тут ещё Светланка. Её охватила какая-то лучистая, предвкушающая возбуждённость, она с лёгкой хрипотцой хохотала, всё теснее прижимаясь к мужу. Подобный переход от почти святой целомудренности матери и домохозяйки к ипостаси бесшабашной и любострастной особы был для неё, в большинстве случаев, обычен. Во мне же, видимо, ещё не затухли кое-какие искры былого чувства. К тому же алкоголь… В общем, на сердце у меня стало горьковато.

Не желая даже думать, на какие любовные подвиги они стали способны, я откланялся. Меня не удерживали.

Появиться на строгие родительские очи в таком милом состоянии, благоухая перегаром, я не осмелился и решил побродить по посёлку, надеясь проветриться. К тому же мне пришла в голову замечательная идея поискать дома, перед которыми росли бы старые ивы. Как я помнил, загадочный дядя Тёма из «Фуэте» останавливал мотоцикл подле толстенной ивы, чтобы забрать мотыги. К огромному сожалению, сам мотоцикл не может ни на кого указать конкретно. «Ижи» с колясками, набитыми различным железом (ящик с запчастями из повести), стоят в каждом третьем дворе. В остальных стоят «Уралы» или "Явы".

Так, значит, ива…

Надежд на успех у меня было маловато. Я, хоть и блудный, но всё-таки коренной петуховец, твёрдо знаю лишь о двух таких деревьях. Да, точно о двух.

Первый дом, возле которого растёт ива почтенного возраста, известен как «Трефиловский». Это двухэтажный кирпичный особнячок, до Октябрьской революции служивший пристанищем последнему, обнищавшему отпрыску заводчиков Трефиловых. Разорённый вконец, он ушёл на Первую Германскую едва ли не солдатом, да так и сгинул. Потом в его доме чего только не перебывало… В пору моего отрочества Трефиловский дом служил детской поликлиникой. Затем, недолго — чем-то вроде меблированных комнат для семейной пары молодых учителей. А последние лет восемь-десять там никто не живёт. Очень уж в нём зимой холодно, а отапливать его весь целиком — никаких дров не напасёшься.

Действие же повести, как выяснилось во время пьянки с Матросом, разворачивается в позапрошлом году, когда он пустовал.

В другом доме под плакучей ивою благополучно проживает семейство Капраловых. Моё.

Между прочим, как раз мотоцикл-то у нас имеется. И в аккурат «Иж». Правда, не зелёно-голубой, а густо-красный. И, бьюсь об заклад, запоминающийся. Я собственноручно заменил выхлопные трубы, колёсные диски, фару, руль и бензобак на более авантажные. Разрисовал его языками пламени, волчьими мордами, кое-какие детали хромировал. Блеск! Особенно с отъятой коляской. Автор повести, с его пристрастием к описанию мелочей, такое чудо точно бы отметил. Имеется у нас (опять же, как у доброй трети петуховцев) и огород под картошку в Серебряном.

Нету только дяди Тёмы с малолетним сыном, и никогда не бывало. Нет и китайского «Тетриса». Следовательно, подытожил я, себя мы категорически от-ме-та-ем!

Тогда что имеем в "сухом остатке"? Зелёную улицу для поисков. "Бороться и искать, найти и не сдаваться!" Кстати, кто это — Катаев или Жюль Верн? Не помню. Охо-хо, да я, оказывается, совсем пьяный…

Итак, с шаткой надеждой отыскать "то, чего в своем царстве не ведаю", как говорится в сказках, взялся я тралить посёлок. Путь мой пролегал вдоль основных улиц. На перекрёстках я останавливался и устремлял чуть замутненный «смородиновкой» взгляд в короткие отрезки проулков.

На моё счастье, рельеф Петуховки сглажен, а геометрия строга и напоминает прямоугольную решётку. Помогало и то, что в проулках сажать деревья перед домами почему-то не принято. Исключения редки и сделаны для сиреней да черёмух. Но сирень — кустарник, она не считается. "Погодите, а черёмуха-то — не куст ли?" — засомневался вдруг я, так же, как давеча в отношении писателей. Правда, с более продуктивным выводом, который заключался в том, что черёмуха — дерево. Дерево, любимое всеми без исключения моими земляками. Через любовь и поблажка.

К исходу часа поисков мною была обследована примерно четвёртая часть улиц. Как я и предполагал, безуспешно.

Хмель у меня выветрился приблизительно вполовину, а вместе с ним вдвое снизился сыскной азарт. Если я и не сдался до сих пор, так только из упрямства да стойкого нежелания отсвечивать нетрезвой физиономией перед родными. Вдруг ещё не спят.

Шаловливый весенний бриз, налетавший днём со стороны пруда, стих до вкрадчивого шёпота, напоминающего о наступлении времени романтиков и влюбленных. Заметно посвежело. Влюбленным это позволяло притискиваться ближе друг к другу, романтикам тоже было на руку так или иначе. А вот я озяб.

Окна постепенно гасли. Средний возраст встречных, поперечных и попутных односельчан всё больше омолаживался. Менялась и их походка. На смену целеустремлённой деловитости пришла беспечность прогулочного шага. Появились во множестве собаки без ошейников и кошки, похожие таинственным сиянием глаз на снедаемых первой страстью девственниц. Возникли отвратительно рычащие мотоциклы с зажжёнными фарами. Сидящие на них фигуры казались мне всего лишь необязательными придатками к двигателям внутреннего сгорания, генераторам, колёсам, выхлопным трубам, горячим потокам масла, мечущимся лучам фар…

Загудели, разогреваясь, неоновые лампы фонарей.

Откуда-то доносился цокот копыт. Конные разъезды добровольной казачьей сотни, выдвинутые атаманом Бердышевым на улицы посёлка после кошачьих казней, бодро несли патрульную службу.