Зиновий Юрьев - Дарю вам память (С иллюстрациями) Страница 43

Александр Яковлевич протянул руку и положил осторожно на Танино плечо. Плечо чуть заметно вздрогнуло. Боже, вдруг пронеслось у Александра Яковлевича в голове, какая у меня старая рука! Кожа сухая, морщинистая, как у ящерицы, и эти пятна пигментации. А ведь можно было сделать себе новую кожу, упругую и блестящую, надо только захотеть. Ему и в голову это даже не приходило раньше. Наверное, это и есть настоящая старость, когда тебе уже не хочется быть молодым. Но сейчас Александру Яковлевичу очень хотелось быть молодым, и он стыдился пятнистой, морщинистой руки на Танином плече.

Осторожно, бесконечно медленно он сдвинул руку и погладил замершее плечо. И нитка, втрое скрученная, не скоро порвется.

— Танечка, — сказал он и ощутил на губах непривычную малость и нежность имени, — я знаю, вы отдали самое дорогое, что у вас было. Если бы у меня были самые лучшие в мире воспоминания, я бы обязательно поделился ими с вами, я бы с радостью отдал их вам…

Но что ей сказать? В голову, как назло, лезла всяческая чепуха вроде того, что в аптеке практически нет подсобных помещений и, когда привозят тюки с ватой, повернуться совершенно невозможно. Или что не очень давно он получил взятку. Привез одной старушке из области новое венгерское лекарство от паркинсоновской болезни, и ее сын презентовал ему индийский чай в большой жестянке, на которой был изображен Тадж-Махал. Конечно, надо было жестянку вернуть, но благодарили его с такой искренностью, хотя никакое лекарство, по всей видимости, старушке уже не поможет, и так он любил чай, что оставил жестянку у себя.

Ну что он за человек, что у него за жизнь, если нечего вспомнить и нечем поделиться! Даже дочь и внучку не смог удержать он. Ни в жизни, ни в памяти. Отдалились, ушли, по два письма в год в полстранички — все, что осталось… Прошла, прошелестела жизнь незаметно. И вот сидит он на кровати у женщины, скорбно отвернувшейся к стене, и беспомощно поглаживает ей плечо своей старой, морщинистой рукой с некрасивыми пятнами пигментации.

А может быть, не так уж и незаметно? Ведь честно жил, чисто, для людей, ничего не нажил — все на виду, без забора… И вот теперь, в самом уже конце, наградила его за что-то судьба зарядом нежности, что распирает его изнутри, тянется к Татьяне. А может, и действительно не так уж он ничтожен, каким привык считать себя? Ну, не был он героем, но не всем же быть героями, кому-то и в аптеке работать надо…

В дверь тихонько постучали, и в комнату вошел Старик. Он кивнул Александру Яковлевичу и сказал Татьяне Владимировне:

— Впервые за долгое-долгое время мы решили сложить нового оххра. В вашу честь. Вас ждут. Татьяна…

— Как это — сложить нового оххра? — удивился Александр Яковлевич.

— У вас дети рождаются, у нас по-другому. Когда мы чувствуем, что нам нужны новые оххры, мы собираемся по двадцать—тридцать оххров вместе. К этому времени на преобразователе уже изготовлен прообраз будущего оххра. Это еще не оххр, это лишь его тело. Дальнейшее вы сейчас увидите. Пойдемте, Татьяна, — мягко и настойчиво сказал он.

— Хорошо, — вдруг сказала Татьяна и села. Лицо ее осунулось и глаза были пусты.

Они вышли на улицу.

— Начнем, — тихо сказал Старик и встал в круг, образованный оххрами.

В центре круга на земле лежал похожий на плоский камень предмет. Старик почувствовал, как напрягаются поля его друзей, и сам сосредоточил свои усилия на центре круга. Поля напряглись, как струны, и тихо вибрировали. Гудение становилось все громче и громче, пока не превратилось в музыку. Пора было отдавать частицу себя. Музыка набирала силу, росла, и в такт ей поля собравшихся в круг несли жизнь тому, кто еще не начал мыслить.

Давно уже не собирались в круг оххры. Зачем давать жизнь кому-то, когда и своя давно уже потеряла смысл? Больше оххром, меньше — какое это имело значение? Реки времени неудержимы, и всё, кроме них, — призрак.

Но теперь появилась надежда, и собравшиеся в круг в едином мощном усилии оторвали от своих полей частицу и отдали тому, кто еще не начал мыслить.

И предмет в центре шевельнулся, и все в круге почувствовали рождение нового оххра.

В этот момент к Татьяне Владимировне подошла тихонько девчушка с двумя торчащими косичками и сказала:

— Новый преобразователь заметил появление постороннего предмета вблизи Оххра. Предмет замедляет скорость полета, это скорей всего корабль…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 1

Лик увидел ее в первый раз за месяц до своей очередной метаморфозы. Она медленно опускалась по стене дома. Может быть, Лик и не обратил бы на нее внимания — мало ли кто спускается или поднимается по стене, — но она делала такие мелкие пугливые шажочки, так неуверенно замирала перед каждой щелью в камне, что он остановился и стал смотреть на незнакомую асу. Аса в конце концов все-таки спустилась на тротуар, по очереди почистила каждую из четырех своих ножек и собралась было уже идти, но заметила, что на нее смотрят.

— Почему вы на меня так смотрите? — спросила она Лика. — Это нехорошо, это невежливо.

— Почему невежливо? — спросил Лик.

Странная какая-то аса, подумал он. Гм! Невежливо, скажите пожалуйста!.. Манеры — словно из какого-нибудь пятого сектора, а у самой на шее знак девятого сектора, всего на сектор выше, чем у него.

— Потому что смотреть на незнакомого аса, не будучи представленным, невежливо, — рассудительно сказала аса. — Разве вы не знали этого?

— Слышал, — буркнул Лик.

Конечно, в школе им говорили об этом, но кто в десятом секторе думал о хороших манерах?

— Разрешите, пожалуйста, я пройду, — сказала аса и посмотрела на Лика.

Передние глаза у нее были большие, влажные, и Лику показалось, что она задержала взгляд на нем дольше, чем нужно было.

— А вы здесь живете? — спросил он. Почему-то ему не хотелось, чтобы эта чистенькая, стройная аса с забавным разговором ушла просто так.

Аса опустила свою крошечную головку и тихо прошептала:

— Да. Нас только что перевели в девятый сектор. Но раньше мы были в восьмом. Папа надеялся, что в очередную метаморфозу его переведут в седьмой, а получилось… — она глубоко вздохнула, — а получилось совсем наоборот…

— А чего, — сказал Лик, — девятый сектор ничего. Мы вот десятый и тоже живы. — Это были слова матери, и Лик подумал, что даже произнес их с той же интонацией, что мать,

— Десятый? — спросила аса и посмотрела на кольцо со знаком на шее Лика. — А я даже не знала, что этот фиолетовый цвет означает десятый сектор.