Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного) Страница 43

Места пошли более обустроенные - аккуратные ряды деревьев, фонарей в круглых, белых, словно моряцких, шапочках; яркие гномы на опушках перед коттеджами; выложенные серой плиткой тротуары и тропинки; проехала в обратном направлении знакомая детская больница, где лечили Катьку от передозировки шоколада, опять парки, косые рядки машин, все больше "Трабанты" с примесью "Жигулей" и редкими вкраплениями "БМВ" и "Мерседесов"; пристегнутые к стоякам вызывающе яркими замками велосипеды; конечно же шли люди в плащах и анараках, местные пионеры в синих галстуках, проросших сквозь слои длинных шарфов, и с такими же как и у советских школьников ранцами (тут в автобусе, было притихшем, прошла волна оживления, корчанья рож и робкого свиста).

Во время поездки разговоры и перебранки обычно стихали. Все смотрели в окна, или пытались учить домашние задания по прыгающим на коленях учебникам.

Слава смотрел на ребят и думал о том, как он их всех любит. Ведь если Бог есть Любовь, то и червь в своем мирке тоже есть любовь, хотя и маленькая, неуверенная, похотливая... Наверное, не было сейчас ничего, чтобы он для них не сделал. Для каждого, для любого, самого последнего и презренного... для Валерки Школы, например, пожирающего свои козявки. Вот они все здесь, почти. Такие разные, такие близкие и родные, как знакомые с детства обои. Начнем с малышей. Катька не в счет. Но вот Вовка Румбах, как две капли воды похожий на Рике-с-хохолком и тихого троечника. Вот Юрка-украинец, удостоившийся этого прозвища и даже надписи на доме из-за полного незнания русского языка. Димка, Валькин брат, насупленный от постоянного ожидания неумных шуточек на свой счет. Постная Нелли с жидкими косичками. Шибко умная и высокомерная Ольга Никитина. Очень милая Нина Сапожникова - из таких в будущем, если оно наступает, получаются домовитые жены. Вот по-солдафонски ржет Жлоба, может вспомнилось что-то из далекого армейского будущего? Смотрит на отражение блондинистой и кудрявой Ирки в грязноватом окне Валька, гений в коротких штанишках, и выводит по стеклу у нее на лбу тангенсы. Еще раз уколола кончиками пальцев Марина. Ха, как он мог забыть про Витальку Бабинова, однажды приснившегося ему в виде жалкого и совсем не страшного вампира? Только вот, когда это было - сейчас или СЕЙЧАС?... Вова Дубинин дремлет. Катька читает какой-то свой учебник. Мишка соорудил из ручки рацию и переговаривается Вовкой Румбахом. Андрей Разумный, толстый и хитрый.

Как хорошо, что я здесь. Инкогнито. Тайна. Червь. Чудо. Нельзя сравниваться с Богом, но Его теперь проще понимать - его Любовь и его молчание.

Славе представилось, что он действительно червь. Маленький, симпатичный. Толстенький и вялый, кремового цвета, дабы, не дай Бог, не походить на тошнотворного опарыша во влажной помойной куче, вызывающего отвращение даже не столько своим видом, сколько рефлекторными подергиваниями, как будто в предсмертных судорогах. Он прогрызает сочную, сладкую и рассыпчатую яблочную мякоть, иногда натыкается на твердые и кислые семечки, иногда прорезает тонкую кожицу и оказывается где-то, и там нет сладости, только пустота... Он кружит внутри, натыкается на свои же темные и уютные ходы. Здесь не нужно думать, смотреть, стремиться. Примитивно? Но это его право. Кант был гурманом. Только не нужно дальнейших аллюзий - их просто нет, уж он-то знает. Не превратиться он в бабочку, не склюет его ворона, яблоко не сорвут.

Они уже проехали площадь перед ратушею, которая в местном фольклоре именовалась "площадью полицаев" и куда сходилось шесть улиц, виднелся уголок небольшого парка с памятником, в противоположную сторону от него уходила широкая улица со сплошным рядом магазинчиков, кафе, гаштетов и сосисочных, посредине возвышались стеклянные кубы с непонятными то ли экспозициями, то ли инсталляциями, то ли вообще странными рекламами. Вилась улочка к городскому озеру, аккурат мимо магазина игрушек с богатой россыпью паровозиков, гоночных машин, моделей самолетов. Еще одна оживленная трасса вела к кирхе, через речку со сложной системой шлюзов, хотя ничего плавающего, кроме щепок и прочего мусора Слава там никогда не видел.

Автобус миновал парк, где среди лавочек и нарисованных тушью деревьев отдыхал чугунный человек в мундире - фон Мольтке, осторожно повернул в узковатый переулок, зажатый между двух- и трехэтажными отштукатуренными домами, замечательными тем, что между ними попадались большие секции камер хранения, неизвестно для чего используемые, скорее всего - не для чего, так как они постепенно обрастали надписями, тела их покрылись метеорными кратерами ржавчины, а торчащие из замков ключи, хоть и были целы все до единого, но намертво приржавели к замочным скважинам.

Проехали еще темное здание библиотеки, в незапамятные времена вмещавшее школу, на заднем дворе которой сохранилось спортивная площадка, где из инвентаря остался только песок, да расплывшиеся, как после стирки, беловатые полосы разметки. Собственно, библиотека размещалась только на первом этаже, занимая бывший актовый зал и еще несколько небольших комнат - что-то наподобие учительской, да кабинета директора. Все остальное было заперто, а существование второго и третьего этажей обнаруживалось исключительно снаружи, так как никаких лестниц внутри Саша не встречал.

Ворота в третий городок отворялись только живой силой - сделать их раздвижными, как в четвертом, не позволяло отсутствие места - слева они подпирались глухим домом, скорее всего складом или электрической подстанцией, оставляя небольшой, укутанный в рабицу проход к гарнизонному офицерскому клубу, а справа крепились прямо к стенке КПП. Бибикнули. Створки, раскрашенные в черные и белые треугольники, создающие иллюзию выпуклых пирамид, отворились, автобус вполз внутрь, повернул и остановился перед скудной толпой детей (лиц нельзя было разглядеть под зонтами и капюшонами) и учителей.

Когда они снова проезжали статую, возник спор. Вода окончательно размыла, растворила город, как будто на детскую акварель пролили воду, в которой отмокали кисточки. Расползлись дома, причем старые кирпичные строения сохранили более резкие очертания, за столько веков намертво въевшись в ландшафт, а новые убогие кубики и прямоугольники оплыли, измялись, сквозь них проступила разбухшая с катышками подложка; мокрые деревья еще больше почернели, окутались грязной тонкой аурой волокон-канальцев, по которым из сердцевины стволов вытекала густая краска. Памятник держался. Ему было плевать на непогоду - чугунный (или какой там?) мундир и крест с дубовыми листьями обязывали. Крест и стал предметом спора.

Андрей Разумный утверждал что это фашистский памятник, установленный немецкому генералу, бывшему комендантом концлагеря Фермопилы (недавно показывали по телевизору "Список Шиндлера").