Эликсиры Эллисона. От любви и страха - Харлан Эллисон Страница 46

– Как это снова и снова? Как у вас это получается?

– Техники называют это «памятью Мёбиуса». Замкнутые нейронные цепочки. При поступлении к нам мы снимаем подробнейшую ментограмму, можно сказать, получаем полную картину того, что они помнят и большую часть того, что не помнят, а потом оцифровываем это, редактируем и выбираем один момент их прошлого, который больше других пугает или расстраивает наших голубчиков. А потом – бац! – и они оказываются в невесомости с имплантированным им в мозг проигрывателем. Это вроде как сон. Очень, очень страшный сон, который не кончается никогда. Наказание под стать преступлению.

– Мы же гармоничная нация.

– Я бы сказал, добрая. Более гуманная. Однако же нам нужны новые площади: здесь уже становится тесновато.

– Мы проследим за этим, мистер Бёркис.

Чарли Пунш-Буги любил свою мать. Любил ее больше всех на свете. Она не отходила от его кроватки, когда он болел коклюшем. Она готовила ему тосты с корицей на завтрак. Она встала на его сторону, когда в третьем классе учитель заявил, что он неисправим. Он любил свою мать.

Они ехали в Эштабулу. На узкой проселочной дороге, вьющейся по берегу реки, их обогнал грузовик-лесовоз. Свисавшие бревна на повороте дороги угрожали ударить по машине, и мать свернула в попытке избежать столкновения.

Машина слетела с дороги, перемахнула через кювет и, снеся на пути несколько деревьев, съехала по пологому берегу в реку. В воду погрузилась только передняя часть машины: в салон вода почти не попала. Чарли очнулся в темноте. Крышу машины продавило стволом упавшего дерева. Он попытался пошевелиться, но не смог. Он позвал мать.

– Мама! – звал он. Ему никто не ответил. Он не мог пошевелиться. Его придавило чем-то тяжелым, зажав тело между дверью и сиденьем.

Всю ночь он пролежал так, плача, пытаясь позвать мать, но так ее не дождался. А когда рассвело, и он проснулся, страдая от жажды, голода, холода и страха, он открыл глаза и увидел перед собой мертвое лицо матери, которой пробило грудь рулевой колонкой. Это ее тело придавило его, не давая пошевелиться. Он не мог пошевелиться и не мог отвести взгляда. Он смотрел в открытые глаза и страшно зияющий рот своей мамы!

Машину нашли на четвертый день. Был август.

Стояла страшная жара. Окна салона оставались подняты, но мухи все равно проникли внутрь. Они отложили яйца. В салон проникли и другие мелкие твари. К моменту, когда машину нашли, Чарли Пунш-Буги почти сошел с ума. Страшнее в жизни с ним не случалось ничего.

Они плавают в невесомости, в чистых камерах с белоснежными стенами, в темноте и прохладе. Память проигрывает один и тот же момент, снова и снова, без перерыва. Они получили по заслугам. Мы – страна Закона. Мы – люди сострадательные. Мы отменили исключительную меру наказания. Никто этого не слышит, но время от времени плавающее в невесомости разжиревшее, лысое умирающее существо шепчет: «Мама!», а иногда, примерно раз в год, по щеке его сбегает слеза, которая почти мгновенно высыхает. Мы гармоничная нация.

III

Слова любви

«Друзья – это те, чьи души, когда ты в них заглянешь, заставляют тебя искать подобие в своей собственной. Они словно часть тебя, а ты – часть их. И эта часть тебя принадлежит им».

Харлан Эллисон, «Памятная табличка № 21», «Лос-Анджелес Фри Пресс», 1973

Во всех предыдущих рассказах казалось неизбежным, даже естественным наличие повторяющегося с завидной регулярностью образа смерти. Возможно, его отсутствие даже казалось странным. А раз так, от этих рассказов о любви мы можем ожидать романтизма, сентиментальности, страсти и всеобщего счастья, не так ли?

Черта с два. Мы найдем здесь смерть, отчаяние, разочарование.

И все же эти рассказы о любви. Правда-правда.

Любовь и смерть, любовь и страдание – сочетания, завораживавшие величайших писателей. Они дарят нам сплав реальности и фантазии, составляющий сущность человеческого духа. Любовь как целебный бальзам способна унять боль смерти – или, как предполагают некоторые, даже превозмочь ее. Она же способна превратиться в искаженное подобие самой себя – жадную, всепоглощающую и просто опасную. В большей степени нежели любая другая из человеческих эмоций любовь способна выказать чистоту человеческого сердца или же разорвать это сердце на мелкие клочки.

Возможно, Харлан нигде не подходит так близко к чистоте сердца, как в «В стране одиночества» (1959). Это тем более замечательно, что для этого он выбрал темноту марсианской ночи и чужую душу марсианина. Еще более странно то, что он выбрал не сцену сексуальной страсти, но момент, о котором мы все инстинктивно знаем только то, что встречаем мы его исключительно с тем, что несем в наших сердцах. Если любовь способна превозмочь наши физические ограничения, я не могу представить себе более простого или нежного способа, чем тот, что находим мы здесь.

В «Часе Глаза» (1959) эта чистота искорежена. То, чего можно так искренне искать, руководствуясь самыми благородными намерениями, может оказаться совсем не таким, как мы ожидали, даже карикатурным. Любовь, столь полная страсти и влечения, может не дать нам разглядеть другие формы, которые могут принять эти страсть и влечение, побуждения, лишь изображающие любовь. Этот рассказ о мужчине, которому вдруг вернули интерес к жизни, напоминает нам о том, как эта меняющая облик подобно хамелеону маска любви может скрывать любые виды уродства, подпитываемого одиночеством. Во что превращаются страсть и влечение, когда любовь утрачивает чистоту и благородство? И какие руины оставляют за собой?

При всем этом внимании к проблемам любви вполне естественно ожидать, что рано или поздно Харлан обратится к извечному вопросу: что есть истинная любовь? «Грааль» (1981) целенаправленно ищет ответа на этот вопрос, однако поиски эти довольно странны, проходя в своем процессе смерть, жульничество, кражу и ужасы, право же, слишком кошмарные, чтобы их подробно описывать. И все же при всей своей жестокости этот рассказ всерьез озабочен тем, на что способен человек, дабы понять, что же такое любовь.

«Мы должны думать по-новому; мы должны любить так, как никогда прежде от себя не ожидали, и если в насилии есть хоть какое-то достоинство, мы должны применить его, покончить с этим и пытаться жить с чувством вины за сделанное нами. Но жить дальше».