Гарри Тертлдав - Одюбон в Атлантиде Страница 5

Атлантида, подобно солнцу, восходила для Одюбона на востоке. Всего лишь размытое пятнышко на горизонте… Некоторое время еще можно было гадать, не далекие ли это облака, но недолго. Вскоре в нем безошибочно стала видеться суша. Для бретонских и галисийских[9] рыбаков, открывших Атлантиду почти четыре столетия назад, она преждевременно отправляла на покои закатное солнце.

— Следующий порт захода — Нью-Марсель, сэр, — сообщил стюард, когда Одюбон проходил мимо.

— Хорошо, — ответил художник, — но я плыву в Авалон.

— Все равно вы должны пройти таможенный досмотр в первом порту захода в Атлантиде, — напомнил стюард. — В Штатах к этому относятся очень строго. Если в вашем паспорте не будет стоять штамп таможни Нью-Марселя, вам не дадут сойти с корабля в Авалоне.

— Какое занудство — открывать все мои сундуки ради штампа! — пробурчал Одюбон.

Стюард лишь пожал плечами, как человек, на чьей стороне закон или хотя бы правила. Он сказал правду: Соединенные Штаты Атлантиды действительно строго относились к тем, кто ступал на их территорию. Или делай, как мы, или держись от нас подальше.

Однако сойти на берег в Нью-Марселе было скорее приятно, нежели наоборот. Согретый Бэйстримом, город нежился в нескончаемом мае. Севернее, в Авалоне, почти круглый год был апрель. Далее Бэйстрим двигалось на север и восток, огибая Атлантиду и донося тепло на север Франции, к Британским островам и Скандинавии. Восточное побережье Атлантиды, куда, промчавшись над несколькими сотнями миль долин и гор, долетали ветры, было местом более мрачным и суровым.

Но сейчас Одюбон находился в Нью-Марселе, и здесь стоял если и не май, то середина апреля, что достаточно близко. Когда они с Гаррисом выкатили на тележке свои сундуки под таможенный навес, одного взгляда хватило, чтобы понять: они уже не в Терранове. Да, магнолии, затеняющие соседние улицы, не слишком отличались от тех, что можно отыскать вблизи Нового Орлеана. Но вот гинкго… Существует лишь еще одно место в мире, где растут гинкго, — это Китай. И многочисленные невысокие саговники с пучками листьев, торчащими на вершинах коротких стволов, так же редко встречались где-либо в умеренной зоне.

В отличие от деревьев, местный таможенник оказался весьма похожим на своих коллег во всех королевствах и республиках, где Одюбону довелось побывать. Он хмурился, читая таможенные декларации, и стал хмуриться еще больше, когда открыл багаж путешественников, чтобы убедиться в его соответствии.

— У вас здесь большое количество спирта, — заявил он. — Фактически такое, которое подлежит обложению пошлиной.

— Он предназначен не для употребления внутрь или перепродажи, сэр, — пояснил Одюбон, — а для сохранения научных образцов.

— Имя и художественные произведения Джона Одюбона известны во всем цивилизованном мире, — добавил Гаррис.

— Я тоже слышал об этом господине. И восхищаюсь его работами — теми, что мне довелось увидеть, — ответил таможенник. — Однако закон не принимает во внимание намерения. Для него главное — количество. Вы ведь не станете отрицать, что этот спирт можно выпить?

— Нет, — неохотно признал Одюбон.

— Вот и хорошо. В таком случае вы должны казне Атлантиды… сейчас посмотрю… — Он сверился с таблицей, прибитой к стене у него за спиной. — С вас двадцать два орла и… четырнадцать центов.

Сдерживая возмущение, Одюбон заплатил. Таможенник вручил ему совершенно ненужную квитанцию и тиснул в паспорте весьма нужный штамп. Когда Одюбон с Гаррисом поволокли багаж обратно на «Орлеанскую деву», над ними пролетела птичка.

— Смотри, Джон! Это же серогрудая зеленушка, верно?

Но сейчас настроение Одюбона не могла улучшить даже атлантическая певчая птичка.

— Ну и что с того? — буркнул он, все еще скорбя о деньгах, которые надеялся сэкономить.

Его друг знал, что не дает ему покоя.

— Когда приплывем в Авалон, нарисуй парочку портретов, — посоветовал Гаррис. — И ты вернешь свои денежки, да еще и с прибылью.

Одюбон покачал головой:

— Я не хочу этого делать. — Когда его планы нарушались, он мог стать обидчив, как ребенок. — Мне жалко времени, которое придется на это потратить. Я дорожу каждой секундой. Мне осталось не так уж много дней, а крякуны… Кто может сказать точно, что они еще сохранились?

— Мы их найдем. — Как всегда, Гаррис излучал уверенность.

— Найдем ли? — Одюбона, наоборот, кренило от оптимизма к отчаянию по никому не известному расписанию. В тот момент, во многом по вине таможенника, художник погряз в глубоком унынии. — Когда рыбаки открыли эти земли, здесь было множество диких уток — дюжина видов. Атлантида изобиловала ими, как изобилуют бизонами равнины Террановы. А теперь… теперь, может быть, лишь несколько штук и осталось в самых глухих уголках острова. Вот мы сейчас разговариваем, а в это время, может быть, последняя из них умирает — или уже умерла! — в когтях орла, или в клыках диких псов, или от выстрела какого-нибудь охотника.

— Бизонов тоже становится меньше, — заметил Гаррис, но от его слов Одюбон лишь пришел в еще большее возбуждение.

— Я должен торопиться! Торопиться, ты слышишь меня?

— Что ж, ты все равно никуда не сможешь отправиться, пока не отплывет «Орлеанская дева», — рассудительно ответил Гаррис.

— Однажды, очень скоро, от Нью-Марселя до Авалона проложат железную дорогу, — сказал Одюбон.

Железные дороги в Атлантиде строили почти так же быстро, как в Англии: быстрее, чем во Франции, и быстрее, чем в любой из новых республик Террановы. Но «скоро» еще не наступило, и Одюбону действительно придется ждать, пока пароход не поплывет на север.

Пассажиры покидали «Орлеанскую деву». Бет сошла с корабля, и Гаррис помрачнел. Новые путешественники поднимались на борт. Одни грузчики таскали на берег ящики, коробки, бочки и мешки. Другие, напротив, заполняли трюмы. И пассажиры, и грузчики, по мнению Одюбона, копошились, как сонные мухи. Но ему оставалось лишь сгорать от нетерпения и мерить шагами благословенно неподвижную палубу. Наконец, уже под вечер следующего дня, «Орлеанская дева» отчалила, направляясь в Авалон.

Все путешествие, длившееся два с половиной дня, пароход плыл вблизи от берега. То был один из самых живописных маршрутов в мире. Гигантские сосны и секвойи росли почти у самой воды — такие высокие и прямые, что вполне могли показаться колоннами огромного собора.

Собор этот, по-видимому, был возведен во славу загадкам и головоломкам. Огромные вечнозеленые деревья, такие как в Атлантиде, встречались только на Тихоокеанском побережье Террановы, то есть очень далеко отсюда. Почему они буйно раскинулись здесь, росли там, но больше нигде в мире? Одюбон не знал ответа на этот вопрос, как и любой другой натуралист, но страстно желал его узнать. Это могло бы стать блестящим венцом его карьеры! Увы, сей венец ему вряд ли суждено носить.