Михаил Савеличев - Иероглиф Страница 51

Сидя в холодном и голодном Петрограде, Фридман несколькими простенькими уравнениями перевернул наши представления о Вселенной. Сингулярность, Большой Взрыв, пульсирующая Вселенная, инфляционное расширение — все это и многое-многое другое, а самое главное — картина мира, вплавленная, вбитая в наши мозги, пошли оттуда, из тех годов.

Теперь Альфир своими закорючками на обороте моей писульки эту парадигму разрушал и создавал новую. Наконец и я попаду в историю. Следствий из уравнений вытекало множество, и каждое тянуло на нобелевку.

— Ты туман видел ночью? — поинтересовался я, протягивая ему листок.

— Какой туман! — воскликнул Альфир, повторяя слово в слово реплику Айдара, словно они репетировали одну и ту же пьесу. — В четыре часа меня осенило, и я потом часа два носился по вагончику за своими мыслями, как птичница за разбежавшимися фазанами. Поймал их еле-еле за хвост вот только полчаса назад и принес тебе еще тепленьких. И знаешь, что самое интересное?

Я пожал плечами.

— Из той ерунды, которую я писал раньше, вот это, — он потряс парадигмой, — никоим образом не вытекает. Представляешь? Совсем.

Станция дрыхла после бурной ночи. Ольга заперла дверь в зал, Альфира я кое-как уговорил пойти поспать, пригрозив отнять у него на неделю очки, а сам засел в библиотеке, пытаясь проверить на своих наблюдательных данных абсолютно безумную гипотезу, зародившуюся у меня после приключений этого утра. Oднако, как долго я ни сидел над длинными рядами заеров блеска, как ни курил одну за другой папиросы, вторые кто-то заныкал за стопками «Сайентифик ерикан», как ни поглощал пол-литровыми банками крспчайший кофе, но гениальные научные открытия не посещали, а кривая блеска V633 не поддавалась никаким геометрическим интерпретациям. Мои мучения прервал телефонный звонок. Звонил Костя, спавший в обнимку со спектрографом.

— Туман видел? — зловеще прохрипел он в трубку невыспавшимся голосом.

Не зная, плакать мне или смеяться, я заорал в телефон, почему-то с грузинским акцентом:

— Вах, какой-такой туман, генацвале. Весь ночь на звезды глядэл, нэкакой туман нэ видел!

Спорить он со мной не стал, только сказал по-верещагински: «Заходи» и повесил трубку. Так, так, так.

Становилось все страннее и страннее.

Солнце поднялось уже высоко, на синем-синем небе не было ни облачка, а в воздухе ощущался холод приближающихся морозов. Я поежился и быстро зашагал по бетонке, по которой прогуливались меланхоличные коровы и минировали трассу дымящимся навозом. Пройдя мимо пустой гостиницы, я стал подниматься по асфальту к куполам БТА и Цейсса.

У парадного подъезда БТА толпился народ, что-то жарко обсуждая, размахивая руками и чертя мелом и… стеклографами на подручных средствах формулы и чертежи. Такой научный энтузиазм свидетельствовал либо о получении многомиллионного валютного гранта, либо о действительно великом открытии, так как времена научного альтруизма, когда только любимая работа и наука дарили ни с чем не сравнимое удовольствие, а понедельник начинался в субботу, давно канули в лету.

Грантовые альтруисты, увидев меня, замахали рyками, крича в том смысле, что давай к нам, Руслан, и объясняя несведущим всю пользу приложения моей светлой, незамутненной теоретической астрофизикой головы к темной проблеме инверсии красногo смещения у сверхдальних квазаров, но я нетерпеливо отмахнулся и прибавил шагу.

Костя сидел в своей ярко освещенной лаборатории перед компьютером и наблюдал запись давешнего феномена. Я подхватил стул и сел рядом с ним, вглядываясь в терминал, по которому ползла идеально правильная фрактальная структура.

— Что ты думаешь по этому поводу? — ткнул в экран немытый палец Костя-отшельник.

Дискуссия наша длилась долго, и как это бывает в случаях, когда ни один из собеседников ни черта не понимает в предмете спора, мы вскоре скатились на личности.

— А знаешь, — вклинился я, когда ответный поток обвинений в профессиональной некомпетентности, недостатке воображения, политической недальновидности и отсутствии партийной чуткости затих, — Альфир нашел новое решение фридмановских уравнений. И на БТА все бурлит — у них голубое смещение обнаружили.

— А у меня резонансы пошли, — грустно признался Костя.

Мы посмотрели друг другу в глаза.

— Совпадение, — успокоил я его. — Моя V633, например, так и не раскололась. — Про то, кто и как раскололся этой ночью, я, естественно, умолчал. Он поскреб свою щетину и хитро прищурился. — Все равно, интересно. Еще меня интересует протяженность вот этого — как ты его назвал? — да, фрактала. Попробую дозвониться на материк.

На том и порешили. А когда я подходил к станции, тo увидел, как из нашего экспедиционного газика выгрyжается Таня с рюкзаками и коробками. Мы восторжeнно обнялись и расцеловались.

— Танечка, — весело дурачился я, — наконец-то я по утрам начну бриться, а то борода, знаешь, как надоела.

А Татьяна, дергая меня за оную, так же весело приговаривала:

— Да вы тут без меня совсем одичали, хлопцы! Не смотрит Ольга за вами, ох, не смотрит.

Глава 6. День ареста

На Максима кто-то донес, потому что, ничего не сделав, он попал под арест.

Он сидел в утреннем кафе, чисто инстинктивно разместившись в самом темном и дальнем углу этого и так скверно освещаемого скудным солнечными лучами, еле-еле пробивающимися через залепленные грязным, черным снегом узкие полуподвальные стекла-бойницы, забранные к тому же толстенными решетками, маленького помещеньица с тремя-четырьмя столами, расставленными на ковре, раскисшем от натасканных сапогами, ботинками, лаптями посетителей уличной грязи и обильно сдобренного солью снега, кои и превратили теоретически нетленную, разрисованную абстрактными узорами и сложными переплетениями синтетику в какие-то непотребные ошметки, напоминающие одновременно залитое мазутом болото и половую тряпку, которой лет десять ежевечерне протирали сортиры в дизентерийных бараках.

Запах был соответствующим, что шло только на пользу небрезгливым завсегдатаем безымянной забегаловки, так как он абсолютно забивал вонь готовящейся и подаваемой на стол пищи, и если смотреть на нее при соответствующей тренировке, двухнедельном голоде и через темные очки, еще как-то можно было попривыкнуть и притерпеться, представляя, что эта чья-то полупереваренная блевотина является искусно приготовленным креветочным супом на молоке или даже гриль-филе из трех сортов океанической рыбы с ломтиками лимона, веточками зелени и темным элем «Голубой Юг», по странной причуде местного шеф-повара вылитого не в отдельный высокий фужер, запотевший от холода, а прямо в ту же тарелку, то, к сожалению, смрад по иному интерпретировать было нельзя — дерьмо, оно и в тарелке дерьмо.