Роман Глушков - Аварийная команда Страница 62

– …В котором «кто был ничем, тот станет всем», – закончила Агата. – Да таких пророчеств в Трудном Мире оглашалось по пять на дню, а то и больше. Ничего оригинального. Странно, что вы, чемпионы, так истово уверовали в явление Светозарного Шатуна.

– Не сказать, что истово, но древняя легенда жива до сих пор, – уточнил Рип. – И если слух о том, что в Ядре объявился Шатун, Несущий Свет, дойдет до Пупа раньше, чем мы достигнем Оси, разразится страшный скандал. Или же, наоборот, нам повезет, и Держатель пожелает с миром принять Светозарного Шатуна у себя в резиденции. Где мы непременно расскажем Пупу всю правду, после чего он успокоится, подобреет и, как знать, возможно, поспособствует нашему горю. Но не будем строить догадки. Давайте сначала доберемся до канала, а там поглядим, что из этого получится…

Если верить моим часам, продолжающим отсчет земного времени, то на поиск светового канала мы затратили около трех часов и обнаружили его спустя ровно сутки с момента, как Трудный Мир прекратил свое существование. Сутки, на исходе которых наше мировоззрение кардинальным образом изменилось, а сами мы, по мнению адаптера Рипа, стали первыми людьми, кто постиг истинный смысл собственного бытия. И не нашлось в этом открытии ничего возвышенного, чем мы могли бы по праву гордиться. Разве только тем, что команда шатунов продолжала пока вести в счете, обыгрывая чемпионов на их поле. Поэтому было очень жаль, что на трибунах наших болельщиков царило запустение…

Какие еще любопытные факты нам удалось выяснить за это время, помимо того, что мы выведали тайну происхождения нашей Вселенной и оказались втянуты в интриги ее творцов? Не знаю, кому как, а лично я счел достойной внимания следующую деталь. По мере приближения к Источнику мы постепенно утратили потребность в регулярном восстановлении сил: отдыхе, сне и пище. Последний раз мы перекусывали на берегу Рефлектора, сделав это скорее по привычке, нежели из-за голода, который за истекшие сутки нас так и не побеспокоил. Сейчас, когда, по всем предпосылкам, мы должны были нагулять зверский аппетит, никто даже не заикнулся о том, чтобы подкрепиться. Не хотелось нам есть, и все, хоть ты тресни!

Возможно, на плохом аппетите в большей степени сказывалось терзающее нас беспокойство, но чем тогда объяснить отсутствие элементарной физической усталости и тяги ко сну? Да после стольких пережитых треволнений я давно дрыхнул бы без задних ног. Не говоря о наших самых не боевых «буржуях» – дяде Пантелее и Леночке. Но все мы чувствовали себя на диво бодро, словно в последние двадцать четыре часа не балансировали между Сциллой и Харибдой, а культурно отдыхали на природе. А Иваныч в лучах живительного Света, похоже, вовсе помолодел лет на десять и выглядел даже бодрее, чем во время нашей первой встречи в поезде.

Близость к Источнику не ограничивалась только поддержанием нашего внутреннего энергетического баланса. Чем дольше мы находились в Ядре, тем сильнее я убеждался, что баланс этот начинает понемногу отклоняться в плюс. Но если у дяди Пантелея вся нерастраченная энергия уходила на поправку здоровья, то на меня и остальных сия доброкачественная аномалия воздействовала уже в более широком диапазоне.

Проявилось это тогда, когда я вдруг обнаружил, что стал посматривать на Агату гораздо чаще, чем прежде, и размышлять при этом об отвлеченных вещах. А конкретно над тем, что зря я вот так, сгоряча, окрестил Банкиршу ледяной стервой. Как же ты, Глеб Матвеевич, оказывается, недальновиден и скор на расправу, укорял я себя. И это в твои-то годы! Разве можно навешивать ярлык на человека, не познакомившись с ним поближе? Да-да, и поторопись с этим! А то, не ровен час, отправишься в Беспросветную Зону, так и не изменив превратного отношения к одной из двух оставшихся во Вселенной женщин…

Приблизительно в таком ключе протекало каждое мое раздумье об Агате. Но заканчивались они неизменно словами известной песни Александра Новикова: «А ножки все-таки что надо… И остальное – ничего!» Самое забавное, что робел я при этом не хуже того песенного персонажа – правильного во всех отношениях мента, который вдруг влюбился в стриптизершу и дерзнул подбить к ней клинья.

А робел-то, похоже, напрасно, поскольку Банкиршу, судя по всему, обуревали аналогичные мысли. Бросая на Агату очередной взгляд, я порой замечал, как она поспешно отводит глаза, а в скором времени та же история повторялась с точностью до наоборот. Но все равно, я выдавал свои намерения более явственно, да и скрывать их от проницательной Банкирши было бесполезно.

Я завидовал нашей молодежи, более раскованной в плане общения и потому способной куда быстрее найти между собой общий язык. Мы с Агатой считали себя солидными взрослыми людьми, и у нас для установления друг с другом близкого знакомства существовали иные правила. Наша игра была более тонкой и сложной, рассчитанной на темперамент и жизненный опыт игроков нашего возраста. Я не мог подойти к Агате и сказать ей: «Эй, крошка, давай тусоваться вместе!», а она в свою очередь – строить мне глазки и кокетливо вилять бедрами (впрочем, я сомневался, что и в молодости Банкирша позволяла себе такое легкомысленное поведение, – по крайней мере, сегодня вообразить это было трудно). Наша молодость прошла, и теперь мы волей-неволей жили по принципам, которые еще десять лет назад казались нам закостенелыми и смешными.

Каждый из нас привык держать свои эмоции под контролем и выплескивать их только тогда, когда это являлось уместным. В этом крылись как свои плюсы, так и минусы. Мы могли легко начать наш роман и так же легко его завершить, расставшись без ссор и взаимных претензий. Слишком большой роскошью было для нас – позволить себе страдать от любви, как и отдаться ей без остатка. Для пылкой молодежи такие необременительные отношения выглядели пресными и неинтересными, но в реальности это было не так. Тот, кто умел обуздывать собственную страсть, обладал уникальным качеством самому регулировать ее глубину и силу выброса. Это делало нас с Агатой натуральными художниками собственных отношений. Мы могли обоюдными усилиями создать действительно идеальный любовный этюд… Либо не создать его вовсе, но так или иначе оставлять за собой недописанные полотна и невразумительные экспрессивные наброски мы бы не стали…

Паша и Леночка, на развитие чьих отношений я сутки назад сделал бы весьма скромную ставку, вблизи у Источника тоже присмотрелись друг к другу получше и теперь вели себя так, словно находились на первом свидании. И пусть оно состоялось не в самом удачном месте, определенная доля романтики в этом все-таки имелась.

Описать словами чувства Тумакова и Веснушкиной сложно, даже несмотря на то, что ничего необычного в тех чувствах и не было. Будь Глеб Свекольников поэтом, он сравнил бы их с букетом из фиалок и чертополоха, составленного мастером икебаны: красивое сочетание, казалось бы, изначально несовместимых компонентов. Трогательная привязанность в чужеродном, ополчившемся против тебя мире… Любовная история, которая может завершиться, практически не начавшись…