Алексей Корепанов - Призрачный сфинкс Страница 66

Единственно правдоподобным могло быть только такое объяснение: кто-то со двора забросил эту плитку в открытую форточку палаты номер семь. Виктор Павлович ухватился за это предположение как за спасительную соломинку. Хотя в глубине души понимал, что подобное объяснение не выдерживает никакой критики – но других приемлемых версий у него не было.

Странности, связанные с больным, который называл себя Демиургом, все больше и больше тревожили психиатра. Было во всем этом что-то, отдающее сверхъестественным…

Несколько раз смерив кабинет шагами, доктор Самопалов с некоторым раздражением бросил плитку на стол и начал листать записную книжку, распухшую от обилия визитных карточек. Эта злополучная плитка застряла в его мозгу, как кость в горле, мешая спокойно работать и жить.

Круг знакомств доктора Самопалова был достаточно широк. Входил в него и специалист по истории древнего мира Василий Николаевич Тарасенко, преподававший на истфаке университета. Психическими расстройствами он, слава Богу, не страдал и в клинике у доктора Самопалова бывать ему не приходилось – их довольно уже давнее знакомство состоялось на совершенно иной почве. Им обоим довелось в период Смутного Времени, когда с грохотом обрушилась могучая держава, «навеки сплоченная великой Русью», участвовать в организации невиданной ранее грустной потехи, называемой выборами, в качестве членов избирательной комиссии одного из избирательных участков родного города; а потом они время от времени встречались в сауне, которую доктор Самопалов посещал не часто, а Василий Николаевич Тарасенко – регулярно, приводя в пример мудрых древних римлян, не вылезавших из своих терм.

Позвонив историку, Виктор Павлович договорился о встрече и, предупредив дежурную медсестру о том, что отлучится часа на полтора-два, покинул больничный корпус и сел за руль своего серого ветерана-«жигуля». Весь путь от больницы до города он старался думать о разных отвлеченных вещах, но это ему плохо удавалось – перед глазами стояла плитка с сиррушем, лежащая в кармане его пиджака. Плитка, которая, если верить Ковалеву, некогда красовалась на марсианской равнине.

Конечно же, это были фантазии, и вряд ли она упала в седьмую палату прямо с Марса – но каким-то ветром ее все-таки занесло. Каким?

По дороге в университет доктор Самопалов остановился у ювелирного магазина. Вышел он оттуда еще более задумчивым – плитка действительно оказалась золотой. Версия с форточкой, и до того весьма и весьма неубедительная, представлялась теперь психиатру и вовсе абсурдной: ну кому это придет в голову разбрасываться золотыми изделиями? Уж конечно, не медперсоналу. Кому-то из пребывающих в помраченном состоянии сознания больных? Но где, опять же, этот кто-то мог взять плитку? Выкопал в больничном дворе?

И только услышав сзади нетерпеливые автомобильные гудки, Виктор Павлович понял, что его «жигуль» стоит на перекрестке, а светофор вовсю истекает зеленым светом.

Исторический факультет находился в старом корпусе университета, в просторном дворе, похожем на лес обилием ветвистых тополей, дубов и лип. На фасаде здания до сих пор сохранился барельеф «всесоюзного старосты», имя которого носил когда-то этот вуз; в Смутное Время имя из названия университета вычеркнули, как – и уже не в первый раз – вычеркивали многое из отечественной истории, а вот барельеф как-то упустили из виду и не уничтожили… Поднявшись на второй этаж, доктор Самопалов прошел длинным коридором и отыскал нужную дверь.

Кабинет заведующего кафедрой был невелик и почти весь заставлен книжными шкафами. Хозяин кабинета – этакий интеллигентного вида Гаргантюа – сидел у окна, глыбой нависая над столом, и что-то писал. После обмена приветствиями Виктор Павлович решил сразу приступить к делу: время он ценил – и свое, и чужое. Достав из кармана плитку, он положил ее на стол перед Тарасенко и пояснил:

– Один из моих пациентов утверждает, что тут изображен некий сирруш – вавилонский дракон. Мифологический, как я понимаю, персонаж. Он говорит, что такими плитками были выложены врата богини Иштар в Вавилоне. О Вавилоне я слышал, о богине Иштар тоже, а вот о таком звере… Гляньте, Василий Николаевич.

– Ну-ка, ну-ка, – Тарасенко поправил очки и принялся внимательно рассматривать плитку, чуть поворачивая ее в разные стороны. – Разумеется, не оригинал? Народное творчество пациентов, да, Виктор Павлович? И, никак, золото?

– Да, – коротко ответил доктор Самопалов.

Заведующий кафедрой многозначительно хмыкнул, поверх очков взглянул на психиатра и вновь поднес плитку к свету, пробивающемуся в окно сквозь листву старых дубов.

– Врата Иштар… – пробормотал он. – Раскопки вел Колдевей, в конце девятнадцатого – начале двадцатого. А рисунок довольно известный, Виктор Павлович. Возьмите любую популярную книгу по ориенталистике – непременно на него наткнетесь.

– У меня несколько иной профиль, Василий Николаевич. Хотя именно благодаря этому пациенту я довольно-таки тщательно изучил эпоху Возрождения. Но в истории Древнего Востока слабоват. Вот если бы речь шла о проблемах патопсихологической диагностики или, скажем, о методах устранения терапевтической резистентности при шизофрении…

Гаргантюа-Тарасенко раскатисто рассмеялся:

– Ваша правда, Виктор Павлович! Каждому свое, и у каждого – свое. Вообще-то этого зверя чаще считают не драконом, а единорогом – разумеется, за этот вот рог, – историк легонько постучал пальцем по изображению сирруша. – Хотя, конечно, рОга тут может быть и два, как и уха – просто второго не видно, изображение плоскостное, а не объемное. А ну-ка, посмотрим.

Василий Николаевич с трудом выбрался из-за стола, протиснулся между стулом, на котором сидел доктор Самопалов, и шкафом – комплекция у историка явно несоответствовала размерам кабинета – и открыл второй шкаф, битком забитый книгами. Поводив пальцем вдоль книжных рядов, он извлек увесистый потрепанный фолиант, который, судя по внешнему виду, был творением еще сталинской, наверное, эпохи, и, листая его, вернулся на свое место за столом.

– Вот он, ваш сирруш, – сказал он, показывая психиатру черно-белый рисунок, как две капли воды схожий с изображением на золотой плитке.

– И подпись: «Многоцветные изразцы с изображением единорога».

Протянув книгу доктору Самопалову, Тарасенко еще раз пробрался к шкафам и вернулся за стол с очередным уловом – толстой книгой поновей, в красной глянцевой обложке.

– Средства на раскопки Вавилона Колдевею выделили администрация Берлинского королевского музея и Германское восточное общество, – сообщил он психиатру, переводившему взгляд с рисунка в книге на плитку и обратно. – И он за три, по-моему, с лишним года добрался до врат Иштар. Представляете, громадная полукруглая арка со стенами из кирпича, покрытого такой яркой-яркой голубой, желтой, белой и черной глазурью. Плюс длиннющая дорожка для шествий. И везде – львы, быки и единороги, то бишь сирруши, или, возможно, сирручи – читать можно по-разному. Львы на стенах вдоль дорожки, быки и сирруши – на стенах самих ворот. – Историк пошуршал страницами. – Вот, сам Колдевей пишет: «Ряды кирпичей идут один над другим. Драконы и быки никогда не встречаются в одном горизонтальном ряду, но ряд быков следует за рядом сиррушей, и наоборот. Каждое отдельное изображение занимает по высоте тринадцать кирпичей, а промежуток между ними составляет одиннадцать кирпичей. Таким образом, расстояние от низа одного изображения до низа другого равно двадцати четырем кирпичам, или почти точно двум метрам, то есть четырем вавилонским элам». А перестраивал врата Иштар небезызвестный Навуходоносор, и клинописную надпись по этому поводу оставил: «Я – Навуходоносор, царь вавилонский, благочестивый принц, правящий по воле и благоволению Мардука, высший правитель Города, любимец Неба, хитроумный и неутомимый…» – ну, и так далее, – Тарасенко перевернул страницу. – Вот, он дальше о сиррушах пишет в той же клинописной надписи: «Свирепые рими и мрачные сирруши начертаны на дворе врат, чем я сообщил вратам великолепие чрезвычайное и роскошное, и род людской может взирать на них в изумлении». – Тарасенко поднял голову, поправил очки. – Хорошие у него помощники были, у Навуходоносора, – красиво излагали. Так что правду говорит ваш пациент, Виктор Павлович. Он, часом, не историк, не наш выпускник?