Эликсиры Эллисона. От любви и страха - Харлан Эллисон Страница 67

Задумайтесь о сходстве культур Южной Америки и Среднего Востока; сходстве, которое трудно объяснить. Одновременное присутствие у обоих культур религиозного символа – рыбы, грегорианский календарь, почти синхронный с каменными календарями древних американцев, пирамиды, существующие тут и там, но ни в одном другом древнем обществе. Возможно ли, что две тысячи лет назад существовала связь между, скажем, Иудеей и страной ацтеков? Существует легенда, предание о белом боге, явившемся ацтекам в тот самый период истории, который известен как «потерянные годы» Иисуса – те самые годы жизни Иисуса из Назарета (с двенадцати до тридцати лет), о которых нам ничего не известно. Легенда гласит, что этот белый человек, каких здесь никогда прежде не видели, ходил среди людей и рассказывал вещи, казавшиеся им чудесными и даже волшебными: о царстве жизни после смерти. И это он – так, во всяком случае, утверждает легенда – ввел в их обиход символ рыбы со всем сопутствующим религиозным смыслом. Уж не он ли подарил им и пирамиды, и календарь? Этого мы никогда не узнаем, хотя историки продолжают выдвигать предположения, согласно которым Иисус мог плавать с финикийскими мореходами, в том числе и на новый континент. Мы этого не узнаем, но легенда добавляет еще одну загадку: этот белый пророк обещал вернуться. И люди ждали его, и ковали из чистейшего золота дары к его возвращению.

Брошенные автомобили отвозят на свалку, где их сначала сплющивают под прессом. Потом складывают в штабель, из которого конвейер доставляет их к новому прессу: камере со сдвижными стенками, которые превращают бывший автомобиль в металлический куб весом в несколько тонн. Куб вынимается из пресса мощным электромагнитом и отправляется на склад для последующей переплавки или продажи. Покойся с миром.

Берналь Диас дель Кастильо, конкистадор, спутник Кортеса, в автобиографии, озаглавленной «Открытие и покорение Мексики, 1517–1521» рассказывает, что на берегу их встречали индейцы с золотыми дарами – так, как будто они ожидали появления испанцев. Кортес, которого нынешняя история характеризует как бессердечного мясника, начал расстреливать туземцев даже прежде, чем лодки коснулись песка. Кастильо пишет, что те встречали их безоружными; более того, казалось, они готовы были поклоняться белым людям, пришедшим из-за моря. Однако весть об учиненной испанцами бойне разнеслась по джунглям, вдоль бесконечной вереницы туземцев с золотыми дарами, и те зарыли золото по обочинам дороги и бежали тем же путем, каким пришли. Из этого можно сделать вывод. Туземцы Табаско, явившиеся встречать Кортеса, были исполнены благоговения и любви к пришельцам. Они ждали их в надежде вознести им почести. Только жестокое избиение их братьев очистило их головы от мечты… о чем? О белом боге, вернувшемся, как было обещано? Этого мы уже не узнаем.

До сих пор вдоль лесных дорог, ведущих от побережья Табаско вглубь страны, находят золотые слитки и изделия из этого драгоценного металла.

Кубы из сплющенных автомобилей ждут своей очереди на свалках в дождь, ветер и снег, днем и ночью, и в распродажу. Они ничего не говорят. От них не ожидают слов.

В мае меня сократили. Я устроился на работу редактором в издательство латиноамериканской литературы, ближе к окраине, в Вестсайде. Мона Сандберг со своим хахалем уехали кататься на лыжах в Лапландию – так они сказали. До сих пор не знаю, можно ли в Лапландии вообще кататься на лыжах. Эмиля Кейна ограбили среди бела дня на Шестой авеню. Его жена обвиняет в этом ниггеров. «Черных», – поправил я ее, когда она позвонила мне с этой новостью. Больше она мне не звонила. Кажется, я начинаю понимать этот тип женщин.

Возвращаясь как-то поздно с работы, я оказался в самом дальнем конце Пятой авеню. Под виадуком, на который с грохотом выносится из-под земли метро линии Бродвей – Седьмая авеню, я увидел группу цветных подростков, бивших окна брошенных между кирпичными опорами машин. Они пользовались для этого слесарными молотками.

Если разум может возникнуть неожиданно, и, конечно, если его носители обладают коллективным разумом, у них наверняка должно возникнуть общество. Культура. Касты. Коллективная вера. С богами, и легендами, и сокровенными мечтаниями, которые они пестуют, пока моторы бормочут на холостом ходу.

Я не стал связываться с подростками. Судя по их виду, от них можно было ожидать чего угодно. Но, проходя мимо темно-синего «Шевроле» с вырванными дверями, я увидел на его приборном щитке маленькую пластмассовую фигурку Пресвятой Девы Марии. Впервые в жизни я ощутил необходимость совершить нечто, лишенное разумного смысла. На глаза навернулись слезы. Мне захотелось спасти фигурку от расхитителей могил.

Я пригнулся, чтобы они меня не заметили, подкрался к машине, сунул руку в салон и схватил белую пластмассовую фигурку.

Грянул громовой раскат… наверное, это проходил по виадуку поезд метро.

Когда я открыл глаза, я смотрел на мир изнутри опоры виадука. Каким-то образом я мог видеть сквозь кирпичную кладку. Ночь не сделалась светлее. Детишки продолжали заниматься своим делом.

Я не мог говорить. Я не мог пошевелиться. Я оказался замурован в камень. И остался таким до сих пор.

– Почему, – могла бы спросить жена Эмиля Кейна, – почему ты, Том, оказался навеки замурован в кирпичную кладку?

На что я бы ответил: «К глубокому своему отвращению я понял, что вера во многом похожа на биржу. Есть те, кто выигрывает, и, само собой, есть и те, кто проигрывает. Ставка всей наличности на падение акций может иметь не менее разрушительные последствия, чем ставка на теряющее популярность божество».

Этот бог молод и ревнив. Ему не нравится, когда его гробницы грабят, а трупы его прихожан оскверняют. Но, видите ли, в чем дело: детишки верили, а я нет. Это не порок. Но наказуемо.

Я человек религиозный и всегда был таким. Можно подумать, это что-то меняет.

Опыт показывает, что это не так.

Визг побитых собак

На следующий вечер после того, как Бет испачкала жалюзи на окне своей новой квартиры на Восточной 52-ой улице, она стала свидетельницей того, как во дворе ее дома до ужаса медленно и методично убивали женщину. Кроме нее жуткую сцену наблюдало еще двадцать пять человек, и ни один из них не сделал попытки помешать этому.

Она видела все с начала до конца, в мельчайших подробностях, с выигрышного ракурса. Пока она наблюдала это в каком-то завороженном, полном ужаса восхищении, в голове даже мелькнула безумная мысль: зрительское место у нее не хуже, чем императорская ложа Наполеона в «Комеди Франсез», из которой ему открывался замечательный вид не только на