Эликсиры Эллисона. От любви и страха - Харлан Эллисон Страница 68

Она подошла к окну приоткрыть створку на ночь и увидела женщину, которая, шатаясь, брела по двору. Даже, скорее, не брела, а ползла вдоль стены, придерживая левую руку правой. «Кон Эд» установила ртутные фонари на столбах: за последние семь месяцев в городских дворах случилось шестнадцать покушений на убийство; в результате двор был залит холодным розоватым светом, в котором кровь, струившаяся из ее левой руки, казалась черной, блестящей. Бет видела все предельно отчетливо, словно увеличенное микроскопом, ярким, как в телерекламе.

Женщина запрокинула голову, будто пытаясь закричать, но не издала ни звука. Только шум движения с Первой авеню, на которой поздние такси подбирали холостяков, нашедших себе пару на ночь в «Максвелл плам», «Фрайдиз» или «Адамовом яблоке». Только все это происходило где-то там, в другом мире. А здесь, семью этажами ниже, все случилось бесшумно, словно подвешенное в невидимом силовом поле.

Бет стояла в темной комнате и даже не сразу поняла, что полностью открыла окно. Теперь даже стекло не отделяло ее от того, что происходило внизу – только чугунная балконная решетка, да еще расстояние в семь этажей.

Женщина отшатнулась от стены, запрокинув голову. Теперь Бет разглядела, что ей лет двадцать пять, что ее темные волосы коротко острижены; симпатичная она или нет, сказать было трудно, так исказились черты ее лица от страха. Рот ее зиял перекошенной черной расселиной – открытый, но не издававший ни звука; на горле вздулись жилы. Одну туфлю она потеряла, поэтому шаги ее были неровными, и она в любое мгновение могла упасть.

Из-за угла вышел мужчина. В руках он держал нож – огромный, а может, это только так казалось. Бет вспомнился нож для разделки рыбы, которым пользовался отец, когда они отдыхали как-то летом на озере в штате Мэн: складной, со стопором, с костяной рукояткой, в которую прятались восемь дюймов зазубренной стали. Нож в руке темного мужчины во дворе был очень похож на тот, отцовский.

Женщина увидела его и попыталась убежать, но он в один прыжок одолел разделявшее их расстояние, схватил за волосы и дернул назад, словно собираясь полоснуть ее ножом по горлу.

Вот тут женщина начала кричать.

Звук метался по двору попавшей в замкнутое пространство летучей мышью. Он не стихал, длился и длился бесконечно…

Теперь мужчина боролся с ней. Она колотила его по бокам локтями, и он пытался оторвать ее от себя за волосы, а ужасный крик все не стихал. В конце концов она вырвалась, оставив у него в руках клок вырванных с корнями волос, но он успел полоснуть ее ножом ниже груди. Кровь брызнула ему на одежду; похоже, это взбесило его еще сильнее. Он снова бросился на нее. Она отшатнулась в сторону, зажимая рану на животе руками.

Она попыталась бежать, врезалась в стену, соскользнула по ней в сторону, и преследовавший ее мужчина тоже налетел на стену. Она отползла на четвереньках в сторону, на клумбу, когда он снова догнал ее. Лезвие ножа, странно отсвечивавшее в розоватом свете фонарей, описало в воздухе дугу.

Она все еще продолжала кричать.

В десятках квартир вспыхнул свет, и в окнах показались люди.

Он вонзил нож ей в спину по самую рукоять – в правое плечо. Он держал нож обеими руками.

Бет видела все это прерывистыми кадрами: мужчину, женщину, нож, кровь, выражения лиц в окнах. Свет в окнах начал гаснуть, но они все продолжали стоять и смотреть.

Она хотела завизжать, вскрикнуть: «Что вы делаете?!» – но горло ее сковало холодом, словно две стальные руки, тысячу лет пролежавшие в сухом льду, сомкнулись на ее шее. Она чувствовала себя так, словно нож вонзался в ее собственное тело.

Каким-то образом – это казалось невероятным, но все же так оно и было там, внизу – женщина выпрямилась и вырвалась, оставив нож в руках у мужчины. Три шага, она сделала только три шага и снова упала все на ту же клумбу. Мужчина выл как дикий зверь, отрывисто, ужасно; звук рвался откуда-то у него из живота. Он навалился на нее, и нож его поднимался и опускался все чаще, все быстрее, пока отдельные взмахи не слились в одно размытое движение, а ее визг – визг перепуганной летучей мыши – слабел, слабел и, наконец, стих.

Бет стояла в темноте, дрожа, всхлипывая, не в силах оторвать глаз от ужаса внизу. А когда то, что творил он с неподвижным куском мяса, сделалось совсем уже невыносимым, она отвела-таки взгляд и посмотрела наверх – на темные окна, в которых застыли людские силуэты, как застыла в окне она сама. Она даже видела их лица, казавшиеся в розовом свете ртутных фонарей кровоподтеками. И выражения лиц были у всех одинаковы: женщины стояли, впившись ногтями в руки мужчин, с кончиком языка, высунутым в углу рта; мужчины, выпучив глаза, улыбались. Казалось, все смотрят на петушиные бои. Глубоко дыша. Находя в жуткой сцене внизу какую-то поддержку. Словно откуда-то снизу, из каких-то подземных пустот доносился низкий звук.

Только тут она заметила, что во дворе сгущается туман. Казалось, дымка с Ист-Ривер прокатилась по 52-ой улице и накрыла вуалью то, что продолжали делать мужчина и его нож – даже тогда, когда это потеряло всякий смысл, снова и снова.

Только туман этот оказался каким-то неестественным, плотным, серым, наполненным крошечными светящимися искорками. Она смотрела на то, как он поднимается по колодцу двора. Бах в соборе… звездная пыль в вакуумной камере…

Бет увидела глаза.

Там, на уровне девятого этажа или чуть выше – два огромных глаза, таких же реальных, как ночь и луна. И – лицо? Было ли это действительно лицом, или ей привиделось… лицо? В клубившемся, пронизывающе-холодном тумане жило что-то – что-то задумчивое, терпеливое и очень, очень недоброе. Что-то, что явилось сюда стать свидетелем происходящего внизу, на цветочной клумбе. Бет попыталась отвести взгляд, но не смогла. Глаза, эти слезящиеся глаза из неописуемо древних времен, и при этом до ужаса ясные и живые, как у ребенка; глаза, полные могильных глубин, древние и юные, огромные и бездонные, не отпускали ее, притягивали к себе. Жуткий спектакль разыгрывался не только для жильцов в окнах, наслаждавшихся зрелищем, но и для кого-то другого. Не в голой тундре, не на сырых