Андрей Ракитин - Навь Страница 7

На первой странице Женька писал, что обязательно напишет. Положим, это просто вранье. Или времени не будет, или лень окажется, да и зачем переписываться, разъехавшись на какие-то двадцать четыре дня? Но все равно было приятно. А дальше Димка позвал завтракать. Даже не позвал - потребовал. Хотя какая там вермишель... ведь интересно. "Землетрясение в Сан-Франциско ... года. "Титаник" за два часа до столкновения. Всадник в кольчуге на заледенелой палубе. Списали на шок... И когда за Припятью вспухла малиновым заревом Звезда Полынь, припоздавшие давеча прохожие не связали это и проскакавших по ночному проспекту всадников - по тому проспекту, по которому через два дня пойдут автобусы с детьми... Не видят. Или не верят тем, кто замечал. Один единственный раз навьи упоминаются серьезно - в летописи. Похоже, тогда еще верили собственным глазам, а не авторитетному мнению. (Славка вспомнил, как выслушивал его Женька, завалясь на диван и закинув на поручень обутые в кроссовки ноги, как теребил многострадальное оттопыренное ухо, выдавая:

- Это же какой-то летучий отряд получается. Бери и используй. Только чем потом платить?

- Дурак.

- Да, я дурак, - покорно согласился Женька. И тут же выдал историю про прадеда, который ездил до войны на полуторке и к которому "голоснула" странная женщина, стояла и махала красным платком. Другие не подбирали, а он подобрал. И она сказала ему, когда начнется война. До минуты. Он поверил - и уцелел. Ну и что, что тогда все комсомолки в красных косынках бегали. Во-первых, платок, а не косынка. А во-вторых, из закрытой кабины так запросто не исчезают... ) "Навие полочан побияху." Двери и окна перед сумерками захлопывали так, что косяки вздрагивали. Считалось, что если кто-то выглянет на стук копыт - навь утащит с собой. А утром найдут мертвым. Теперь считается, что было моровое поветрие. Конечно, если не хоронить заразных мертвецов, они утащат кого угодно. А может, они пытались предупредить?" "Они" было тщательно подчеркнуто. Умный человек Женька. И основательный. Но когда Славка, запихнув в рот очередную ложку вермишели, перевернул страницу...

Ночь протечет, и мы уйдем

во тьму, во тьму.

Утро нас уже не застанет здесь.

Но все равно, все равно мы вернемся

к костру своему,

покуда его не задули,

покуда он есть.

Славка переглотнул. Слезы стали где-то очень близко к глазам. Потому что это было как его сны. Только словами. Потому что...

... резкий запах травяной и кровавый, и проходящая сквозь мир рука... как сквозь небо.

Время гладит волосы Карны и раздувает уголья в костре и черную хвою над головой. А смешной солдатик-француз, утонувший в Березине, теребит струну гитары. А ты рубишься с ратником, которого придавило бревном во взятой Батыем горящей Рязани. От сердца рубишься, щедрой рукой. Мертвым не болит. А твое "больно и страшно" тает сейчас в сухом дрожании клинка. И исходит мгновеньями ночь, у которой отобрали сумерки. И щербатый череп луны ухмыляется на закраине набрякшего кровью небосклона. Что думаешь ты, полочанин, беглый холоп, ночной тать, душегубец, когда видишь прижатые ко лбу ледяные руки Карны? Или не думаешь ничего, а просто, присев в повороте, рубишь с плеча, с хаканьем, всю силу тела вкладывая в удар, и меч опускается сверкающей полосой, от которой нет защиты? Каково тебе, мертвому? Болит?

А значит, живой.

Вы падаете в сумерки, как в темный омут, чтобы не помнить - и возвратиться. Сюда, к этому костру, всегда одному и тому же. И что за дело, коли трава по склону прихвачена зазимком, а глубже, под соснами, можно сыскать спелую землянику... и ландыши. Которые цветут! Ночь ваша - единственная, одна на всех, и без того куцая, как заячий хвостик, а ее еще располовинили... Ну пусть не половину, пусть треть... оторвали у без того мертвых, откусили край так волки откусывают край луны - щербатое блюдечко, конский череп на закраине небосклона... А ту, что пробует вспомнить - наградили болью. Воткнутый в землю меч захлебывается палой иглицей. Похмельные гнилые столбы с выжженными глазами - вот они мы. В замети листьев истлевают имена.

Но ведь что-то есть в сумерках, если они под запретом?!

Карна, не надо, не думай. Не надо, Карна.

***

Славка все старался выпутаться из длинных рукавов Димкиной пижамы, а тот не давал, заворачивал сверху, подтыкал одеяло, так что Славка оказался как бы в гнезде и наконец смог согреться. А за окном была ночная гроза, и то и дело вспыхивали, точно клинки, короткие молнии. Славка пил, обжигаясь, чай, поданный братом, а тот ворчал:

- Лихо мое! И в каком болоте ты извозился?

Славка кивал, а когда Дмитрий на минуту вышел, быстро слез с кровати и заглянул за дверь, где спрятал лук.

- Карну ранили, - бормотал он, засыпая.

- Ну что ты городишь...

- Она на то... капище... ходила-ходила. И они ночью, перед дорогой, ей являлись.

- Какое кладбище? Кто являлся?

- Навь, - хрипло выдохнул Славка.

Дмитрий пощупал ладонью его лоб - лоб был горячий.

Славка очнулся, когда кукушка в часах лениво пробормотала одинадцать. В комнате горела прикрытая рубашкой настольная лампа, Дмитрий похрапывал за стеной. Гроза давно окончилась, и только в отдалении ворчал запоздалый гром. Славка знал, что засыпать больше нельзя. Он встал и распахнул окно.

... в холодном осеннем лесу. Ветер остервенело рвал с кленов и осин последние листья, раздувал пламя костра. В костре свистели мокрые сучья, листья разбегались по земле с шорохом вспугнутых зверей. Над лесом, почти задевая за ветки, неслись облака.

Славка тряхнул головой, возвращаясь в знакомую комнату. Веки слипались, першило в горле. Сухая ладонь легла на его лоб, в губы ткнулся холодный край чашки. Славка проглотил (Горькое!..) и открыл глаза. Карна наклонялась над ним. Славке сделалось хорошо, даже горло болеть перестало.

- Тебя не ранили?

- Не ранили, пей, - она снова поднесла чашку к Славкиным губам.

- Горько, - проворчал он.

- Пей.

Сколько он ни вертелся, чашка все время оказывалась перед губами. Пришлось выпить. А Карна взглянула на портрет над постелью:

- Это ты рисовал? Красиво.

Славка, покраснев, ткнулся головой в подушку.

В комнате Дмитрия что-то стукнуло, Карна резко обернулась, и тогда Славка, холодея, увидел аккуратный шов на ее рубашке - там, куда в его сне ударила стрела.

Глава 8.

На стуле возле Славкиной кровати стоял стакан с водой и лежала полураскрытая яркая коробка. Дмитрий выругался:

- Уже до импортного снотворного добрался, изверг!

Потом перевел взгляд на кровать и окаменел. На кровати спал человек. Что это не Славка, брат понял сразу, хотя тот с головой был укрыт тяжелым плащом. Человек спал неспокойно, метался. Край плаща сполз на пол, Дмитрий наклонился, машинально поправляя, и тут же увидел торчащую из-под подушки рукоять меча. У Дмитрия отнялся язык. "Ну все! Душу вытрясу!" - взвыл он в сердце своем и кинулся искать "лихо." Лихо жевало на кухне холодные макароны.