Яна Дубинянская - Глобальное потепление Страница 73

Терпеть не могу стихи.

Ливанов умолк, и она по-быстрому, украдкой от камеры напротив, передернула озябшими плечами. Надо что-то сказать, наверное. Отреагировать. Восхититься, что ли; поэты любят, когда ими восхищаются.

— Про мужа я оценила, — бросила Юлька. — Раз в неделю, конечно, как же иначе. Мечтатель.

— Ни фига ты не поняла, — удовлетворенно откликнулся Ливанов. — Дура, как и было сказано. Но зато у тебя красивые сиськи, а для матери четверых детей так вообще.

Она вскочила, судорожно прикрывшись руками крест-накрест, крутнулась на месте, не сразу сориентировавшись насчет двери, уткнулась взглядом в мокрую зеленую стенку, где между дрожащими листьями просматривались фрагменты ажурной решетки, а также длинный и наглый ливановский глаз. Глаз прищурился и подмигнул.

— Оденься сходи, — посоветовал Ливанов. — Простудишься.

И Юлька стремглав метнулась в номер.

Дождь создавал иллюзию свободы — большей, чем мог предложить солнечный день, изначально регламентированный пляжем и оптимальными часами пребывания на оном. Обычно Ливанов с Лилькой на медицинские рекомендации плевали и торчали у моря с утра до вечера, но этот фокус можно было проделывать на пятый-шестой день, нарастив на коже защитную оболочку загара. Однако дождь, дождь на Соловках — совсем другое. Он предоставлял широкое поле для фантазии по проведению дня, бесчисленное множество вариантов. Ливанову это нравилось.

Вечером он с легкой и восторженной руки Виталика Мальцева запустил в сетевую жизнь новый фрагмент «Глобального потепления» и утро начал с отслеживания читательской реакции. Эта страна вмещает достаточно часовых поясов, чтобы никогда не спать всем народом одновременно (аллегорические варианты мы тут не рассматриваем), а потому отзывы уже должны были быть — и были. Ливанов увлеченно загружал одну за другой страницы, выловленные поисковиком, где-то читал с молчаливым удовлетворением, где-то вступал в азартную полемику или попросту ругался, иногда проявлялся в чьем-то ЖЖ коротенькой строчкой — поблагодарить и осчастливить на всю оставшуюся жизнь, насколько оно возможно в этой стране.

Взбодрилось, встрепенулось, встало, будто в мощной эрекции, подзабытое уже чувство собственной необходимости и востребованности, реального существования, жизни. Неожиданно острый, всепоглощающий кайф.

Возникла хулиганская мысль взять да и вправду ее написать, эпическую трилогию в стихах «Глобальное потепление», вот так, составляя из кусочков, словно витраж из осколков цветного стекла. Володя напечатает все, что бы он ни накропал, и читатели раскупят огромными тиражами тоже независимо от. И мало ли, может, именно такой вот необязательный, техничный, игровой по своей сути формат и попадет в резонанс, сработает, сдвинет с места, даст толчок и силы что-то изменить?..

Никто ничего изменить не может, это данность, — втолковывал он чуть позже Юльке, голой и дрожащей на якобы невидимом соседнем балкончике за стенкой из мокрого плюща. Зрелище было еще то, Ливанов оценил. Юлька, похоже, твердо решила ему отдаться, банановые бабы всё всегда решают сами, не советоваться же им с банановыми мужьями, в конце концов. Черт ее знает, как ей удалось приехать конкретно сюда, в мой любимый отель, выцепить себе этот номер со смежным балконом. Смешная; а мы-то, оказывается, еще ничего. Хотя, скорее всего, ей снова что-нибудь от меня нужно в перспективе — фильм ее, что ли, толкнуть на фестиваль? Да запросто, но ведь ни в чем нет смысла, солнышко. Ни в этой, ни тем более в твоей стране.

Он всегда верил в то, о чем говорил, и к тому моменту, когда вероломно застигнутая врасплох (ну-ну) Юлька ретировалась с балкона, всякие рабочие мотивации перестали существовать как класс. Дождь сеялся ровно и бесконечно, Госметео функционировало четче, чем любая структура в этой стране. В номере тихо посапывала Лилька, пускай высыпается, в такую погоду сон надо вычерпывать до дна, как бочку с дождевой водой, вот только некоторым оно ни в какую не удается. А когда встанет, мы с ней пойдем…

И тут позвонила Оля.

Про Олю и свои лагерные встречи Ливанов забыл начисто, то была информация из разряда заносимых в искусственный интеллект, смертельно пострадавший на дайверской базе. Оля чего-то подобного явно ожидала и звонила с напоминалкой, в меру язвительной, но подернутой легкой ностальгией. Как-никак, бурная стадия их романа происходила в тех же декорациях и ролях: лето, Соловки, Сандормох, она вожатая, он приехал встречаться с детьми, уже знаменитый, но еще молодой и перспективный, тогда ему это было нужно… черт, а сейчас надо было стребовать с них бабла. И отпали бы как миленькие, на Соловках никогда не любили за здорово живешь расставаться с баблом.

— Я помню, — сказал он, хотя Оля уже, конечно, успела пресечь, что ни фига он не помнит. — Буду, как договорились. Ты такая деловая, за это я тебя и люблю.

— Пап, а Марьянка уже проснулась?

Ливанов обернулся: солнышко стояло в дверном проеме, заспанное, зевающее, в одних трусах, со спутанным ореолом волос, похожим на головку одуванчика. При мысли о том, что сейчас придется начинать многоступенчатую акцию «заплетаем косички» с воплями, застревающей расческой, слезами в наиболее драматичных моментах и черт-те чем на выходе, стало боязно и тоскливо. Может, как-нибудь договориться с Юлькой, чтобы заплетала по утрам не две, а три пары, какая ей разница?..

С видом прожженного комбинатора он подмигнул дочке:

— А ты сходи посмотри.

— Постукать им в дверь?

— Ага, постукай, постукай. Оденься только.

Натянув футболку и шорты, чертенок убежал наводить мосты полезной дружбы, а Ливанов вернулся на балкон. Дождь поредел, теперь надо было специально присматриваться, убеждаясь, что он еще идет. Остро пахло мокрыми соснами, море вдали поблескивало серым и гладким, словно асфальт. Ни черта я сегодня не написал, да и нелепо было думать о нем всерьез, о «Глобальном потеплении», пускай вон Юлька учит жить свою непутевую страну, это всегда приятно как процесс, хоть и совершенно бесполезно.

Других же, настоящих, серьезных идей у Ливанова и не было, так, несколько старых задумок, вроде бы не потерявших интереса и актуальности, но мелковатых и необязательных: можно сделать хорошо, даже очень здорово, по-другому он и не умел давно — а можно и не делать, мировая литература как-нибудь переживет. Ни фига я здесь не напишу, с убийственной отчетливостью осознал Ливанов, и пускай, могу себе позволить, в жизни есть немало более приятных и полезных занятий. Сейчас вернется причесанная, надеюсь, Лилька, и мы пойдем…