Эликсиры Эллисона. От любви и страха - Харлан Эллисон Страница 78

Лэнс зажмурился покрепче. «За что», – подумал он.

Он искренне не желал матери попасть в ад, потому что за несколько следующих дней хорошо узнал, что это такое: это жизнь сына, чья мать вернулась, чтобы преследовать его повсюду. Так что в случае, если маму послали бы туда, ей наверняка пришлось бы иметь дело со своей давно покойной матерью, с бабушками с обеих сторон и еще бог знает сколькими нудящими над ухом родственниками.

Самым страшным наказанием из всех, имеющих место, когда кого-либо преследует дух еврейской мамы, оказалась патологическая любовь к чистоте. Мать Лэнса по этой части дала бы фору любой другой. На полу в ее доме можно было принимать пищу! Лэнс никогда не видел в этом особого смысла, но мать считала это основой домашнего хозяйства.

Лэнс же, напротив, родился неряхой. Его нисколько не раздражал беспорядок, и на протяжении большей части тридцати лет, связанный с матерью невидимой пуповиной, он страдал от непрерывных упреков по поводу разбросанной по полу одежды, кофейных кругов от кружки на поверхности тикового стола, сигаретного пепла, высыпанного из переполненной пепельницы в мусорную корзину без вкладыша… ну, и т. д., и т. п. Он мог бы наизусть процитировать обличительную речь матери, вынужденной обрабатывать корзину дезодорантом.

Теперь же, когда он вроде как мог бы жить так, как ему хочется – после тридцати лет понуканий – ему пришлось заниматься домашним хозяйством самому.

Куда бы он ни пошел в доме, мама не отставала. Ее голос преследовал его, доносясь с потолка, из складок ковра, из сливного отверстия раковины, из шкафа, где наслаждался блаженным бездействием пылесос.

– Свинарник! – произносил голос из ниоткуда. – Чисто свинарник! Мой сын живет таки по уши в грязи!

– Ну мам, – отзывался Лэнс, откупоривая банку с пивом или переворачивая страницу мужского журнала. – Никакой не свинарник. Это нормальное, почти чистое жилище нормального американского парня.

– У тебя на кухне по всей раковине шмутц, сплошь арахисовое масло и пудинги! Муравьев разведешь.

– У муравьев хватит ума не заползать сюда из опасения нарваться на тебя, – жизнь становилась тяжелой, почти невыносимой. – Мама, ну почему бы тебе просто не оставить меня в покое?

– Я видела, как ты шалил сам с собой вчера ночью.

Лэнс чуть не подпрыгнул.

– Ты за мной шпионила!

– Я? Шпионила? И это ты мне, когда я сердце надрываю, что мой мальчик ослепнет из-за рукоблудия? Так-то ты благодаришь маму, что тебя тридцать лет растила? Чтоб ее сын заделался извращенцем?

– Мама, мастурбация – не извращение.

– А все твои грязные журнальчики с девками?

– Ты рылась у меня в шкафу!

– Я ж их не взламывала, – парировала она.

– Хватит! – рявкнул он. – Это должно прекратиться. Ты слышала? Пре-кра-тить-ся! Пока я не рехнулся твоими стараниями!

Наступила тишина. Долгая. Лэнсу отчаянно хотелось в уборную, но он боялся, что она и там будет проверять, правильные ли у него какашки. Молчание затягивалось.

В конце концов он не выдержал и встал.

– Ну ладно, извини.

Молчание.

– Да черт подери, я же сказал: извини! Чего тебе еще от меня нужно?

– Капельку уважения.

– Капельку? Легко.

Снова молчание.

– Мама, тебе придется смириться с тем, что я уже не твой маленький мальчик. Я взрослый, у меня своя работа, своя жизнь, свои взрослые потребности и… и…

Он пошатался по дому, но в доме царила все та же тишина, лишь сильнее напоминавшая ему о его вине. Наконец, он решил выйти прогуляться, может, в кино сходить. Он надеялся, что согласно правилам матерей-призраков покинуть дом его мама не сможет.

Единственным фильмом, которого он еще не видел, оказался боевик гонконгского производства «Возвращение уличного бойца». Первой серии он не смотрел, но все равно купил билет и прошел в зал. Однако стоило Сонни Тиба оторвать у соперника гениталии и выставить их на обозрение крупным планом, как за спиной у Лэнса послышался голос матери:

– Гадость какая! И мой сын может смотреть такой кошмар?

– Мама! – взвизгнул он, и его тут же выставил из зала администратор. Он даже половины попкорна схрумкать не успел.

На улице встречные оглядывались на молодого человека, разговаривавшего с невидимым собеседником.

– Ты должна оставить меня в покое. Мне нужно, чтобы меня оставили в покое. Это просто пытка, жестокая и бесчеловечная. И если так принято у евреев, то пусть я буду гоем!

Над его правым ухом всхлипнули. Он всплеснул руками. Ну, все, теперь уже и слезы пошли.

– Ма-ама, прошу тебя!

– Я всего-то хотела тебе добра. Если меня послали обратно, так верно для того, чтобы я тебе сделала счастье.

– Мама, я буду просто по-свински счастлив, если ты хоть ненадолго оставишь меня в покое и перестанешь за мной подглядывать.

И она исчезла.

Убедившись, что она, и правда, исчезла, Лэнс отправился в бар и подцепил там девицу.

Мама вернулась, когда они уже забрались в постель.

– Стоит отвернуться на минуту, а он уже имеет штымповку с уличной потаскушкой. И это за все мои вырванные годы!

Лэнс в это время находился с головой под одеялом. Девица, которую звали Крисси, сообщила ему, что пользуется интимным спреем, и он как раз пытался решить, правда ли на вкус это средство сочетает букет папайи и кокоса (как обещалось), или же (как утверждали его вкусовые рецепторы) это все-таки горошек с авокадо.

Крисси охнула.

– Мы здесь не одни! – взвизгнула она. Лэнс забарахтался, пытаясь выбраться из-под одеяла. Стоило ему высунуть голову, как он снова услышал мамин голос.

– Она ведь даже не еврейка, так?

– Мама!

Крисси снова завизжала.

– Мама?

– Это всего лишь призрак, не бери в голову, – утешил ее Лэнс и снова обратился к пустоте. – Мама, будь так добра, убирайся вон отсюда. В конце концов, это некрасиво.

– И это ты меня будешь таки учить, что есть красиво? Ой, и ради такого срама я во всю жизнь надрывалась!

– Да ты заткнешься, наконец? – он едва не срывался в истерику.

– С шиксой, с гойкой. Срам-то какой!

– Мама, на гойках тренируются!

– К черту, я ухожу, – заявила Крисси, тряхнув своими шикарными каштановыми волосами.

– Срам-то прикрой уже, шалава! – не умолкала мама. – Ой, боженьки, да будь у меня хоть полотенце мокрое… хоть веник поганый…

В общем, за этим последовало столько плача, визга, и шлепков, и толчков, и проклятий, и мольбы, сколько не слыхали еще в этом квартале в долине Сан-Фернандо. И когда все, наконец, стихло, и Крисси исчезла в ночи в неизвестном направлении, Лэнс сел на пол посередине спальни и разревелся как маленький. Не из-за призрака, не из-за смерти матери, не из своего безнадежного положения: из-за