Эликсиры Эллисона. От любви и страха - Харлан Эллисон Страница 77

– Мама, тебе шестьдесят шесть исполнилось.

– Для женщины в здравом уме это самый что ни на есть цимес.

Он походил по кухне, насвистел несколько строчек из «Эли-Эли» – так, удостовериться, что не совсем еще сбрендил – налил стакан воды и залпом выпил. Потом повернулся и снова обратился к пустому помещению.

– Что-то у меня, мама, это не очень в голове укладывается. Не хочу показаться кем-то вроде Алекса Портного, но все-таки: почему я?

Ответа не последовало.

– Ты где… а, мам?

– В раковине.

Он повернулся.

– Почему я? Я что, был плохим сыном, давил насекомых, не протестовал против войны во Вьетнаме? Что я такого сделал, чтобы меня преследовал призрак енты?

– Замолчи свой рот! Таки с мамой разговариваешь!

– Извини.

Дверь из столовой распахнулась, и в проеме возникла тетя Ханна в своих вечных калошах. За всю известную историю Южной Калифорнии здесь никогда не бывало снега, но Ханна двадцать лет назад переехала в Лос-Анджелес из Буффало, штат Нью-Йорк, а в Буффало снег случался. Ханна предпочитала не рисковать.

– Где гефилте фиш? – спросила она.

Лэнс растерялся.

– Э-эээ… – неопределенно протянул он.

– Гефилте фиш, – напомнила ему Ханна на случай, если он забыл о предмете разговора. – Она вообще есть?

– Нет, тетя Ханна. Извините. Элька про нее забыла, а у меня других забот хватало. Но остальное-то в порядке?

– Еще бы не в порядке. С чего это должно быть не в порядке в день похорон твоей матери?

Ну да, семья бы не допустила такого.

– Послушайте, тетя Ханна, мне бы хотелось побыть немного одному. Если вы не против.

Она кивнула и начала поворачиваться, чтобы уйти. На какое-то мгновение Лэнсу показалось, что он от нее отделался, что она не слышала, как он разговаривает с кем-то или с чем-то. Но она помедлила и еще раз оглянулась на кухню.

– С кем это ты разговаривал?

– С собой, может? – предположил он в надежде на то, что она поверит.

– Лэнс, ты же совершенно нормальный человек. Такие с собой не разговаривают.

– Я расстроен. Возможно, выбит из колеи.

– Так с кем же ты разговаривал?

– С доставщиком от «Спарклетт». Он привез бутылку минералки. Просил передать свои соболезнования.

– Быстро же он убрался. Я слышала от двери, как ты с ним разговаривал.

– Он здоровяк, но быстрый. Приходится шустрить, если одновременно обслуживаешь и Уан Найс, и Шерман Оукс. Классный чувак, он бы вам понравился. Звать Мелвилл. Когда я с ним разговариваю, всегда на ум приходит большая рыбина.

Он нес полнейшую пургу, только бы ее выпроводить. Ханна посмотрела на него с опаской.

– Беру свои слова обратно, Лэнс. Не такой уж ты и нормальный. Наверное, и правда, разговаривал сам с собой.

Она вышла обратно к ломившимся столам. Без гефилте фиш.

– Надо же, жалость какая, – произнес голос матери Лэнса Гольдфейна. – Ханна лапочка, но не великий мыслитель, мягко выражаясь.

– Мама, объясни мне все-таки, что за чертовщина здесь творится. Ханна могла услышать твой голос?

– Это вряд ли.

– Что значит это «вряд ли»? Ты же призрак, ты должна знать ваши правила.

– Я просто вернулась. Есть еще кой-чего, чего я не уладила.

– Не нашла компанию для игры в маджонг?

– Сейчас дошутишься, умник! Гляди, по губам огребешь!

– Как? Ты же эктоплазма!

– Фу говорить гадости!

– О! Вот теперь я верю, что это ты. А то поначалу мне казалось, что я с катушек съехал. Но это точно ты. А вот чего я до сих пор не пойму – почему? Почему именно ты, почему именно я? Почему из всех людей на свете такое случилось с нами?

– Мы не первые. Такое то и дело происходит.

– Ты хочешь сказать, Конан Дойл и впрямь разговаривал с духами?

– Я с ним незнакома.

– Очень даже симпатичный тип. Может, даже на выданьи там, у тебя. Посмотри, вдруг да встретишься с ним. Да, кстати, ты ведь там, на небесах, да?

– Вот таки не думала, что выращу адю. Нет, я не там, а здесь. Говорю с тобой.

– Еще бы, – пробормотал он под нос.

– Я слышала!

– Извини.

Дверь из столовой снова распахнулась, и на кухню ввалилось с полдюжины родственников. Все они смотрели на Лэнса так, будто он свалился с луны.

– Лэнс, дорогой, – сказала тетя Рахиль, – может, поедешь, переночуешь у нас с Аароном? Наверняка ведь неуютно одному в доме?

– Почему неуютно? Все тот же уютный дом, каким был всегда.

– Но у тебя такой… такой несчастный вид.

В одном из кухонных шкафчиков негромко, но все же слышно звякнула банка с вареньем. Замечание Рахили явно пришлось маме не по душе. Вообще-то Рахиль маме не нравилась никогда. Аарон приходился маме братом, и она считала, что Рахиль вышла за него исключительно по расчету: Аарон владел процветающей птицефермой. Лэнс не разделял ее точку зрения: за такого, как он, можно выйти только по любви, очень уж он был неприятный тип. Он ковырял в носу при всех, а еще от него постоянно несло куриным дерьмом.

– Я не несчастен, Рахиль. Я расстроен, и пытаюсь решить, как жить дальше. Если я поеду с вами, это просто оттянет решение на день, а чем раньше я начну, тем лучше. Потому я и говорю сам с собой.

Все смотрели на него, глупо улыбаясь.

– Почему бы вам не оставить меня на некоторое время, чтобы я мог побыть один? Пожалуйста, не считайте это невежливым, но мне так надо, правда. Надеюсь, вы меня понимаете.

Лев, у которого мозгов было побольше, чем у всех остальных, вместе взятых – тот понял его сразу.

– Неплохая мысль, Лэнс, дружище. Пойдемте, все – не будем мешать Лэнсу думать. Подбросить никого не надо?

Все по одному, по двое потянулись из кухни. Лэнс проводил их до гостиной, где Ханна поинтересовалась, не будет ли он против, если она возьмет с собой немного вкусностей со стола: не пропадать же добру? Лэнс сказал, что он не против, и у Ханны, и у Рейчел, и у Герта, и у Лилиан, и у Бенни (ну, ему-то сам бог велел как неженатому) как по волшебству появились в руках бумажные пакетики, и они быстренько смели со стола все недоеденное, оставив только кусочек пастрами (ну, невежливо же брать последний кусок), несколько огурчиков и капельку картофельного салата. Целая армия гигантских южных муравьев-марабунта не справилась бы быстрее.

Когда все, наконец, ушли, Лэнс плюхнулся в мягкое кресло перед телевизором и с облегченным вздохом закрыл глаза.

– О! – произнесла его мать из пепельницы на журнальном столике. – А теперь поговорим по душам – как хорошая мать с