Чарльз Шеффилд - Мыслями в Джорджии Страница 8

Какое-то время мы шагали молча. Неожиданно Билл произнес:

— Извини, но я тоже заметил, что Луиза похожа на Эйлин.

— Все дело в выражении лица, — отозвался я. — Этот подбородок, эти глаза… Случайность, не более. Такое бывает довольно часто.

— Я понимаю, тебе сейчас тяжело…

— Со мной все в порядке.

— Вот и отлично. — Билл облегченно вздохнул. — Я просто хотел убедиться…

— Со мной все в порядке.

Ну да, если не считать того, что где-то месяц назад старый приятель спросил, руководствуясь, естественно, наилучшими побуждениями: «Эйлин была для тебя всем в жизни?»

И мое сердце ухнуло вниз и застыло глыбой льда.

Когда мы достигли цели, я сослался на усталость и лег в постель. Мы изрядно нагрузились крепким домашним пивом, поэтому я надеялся, что засну, едва голова коснется подушки. Но если призрак явился, избавиться от него не так-то просто.

Я вспоминал Эйлин и счастливые дни, проведенные вместе, а на мои воспоминания накладывались образы Дервентов. Даже во сне я испытывал печаль. Вдобавок, вернулось осознание того, что я бессилен что-либо изменить, что главное в моей жизни уже свершилось и исправить что-либо невозможно.

Я проснулся задолго до рассвета — сказывалась разница в часовых поясах.

Билл еще спал. Я зажег две масляные лампы, пододвинул к себе все три книги и принялся читать, вознамерившись одолеть материал к тому моменту, когда мы пойдем в Большой Дом завтракать. Однако дело продвигалось туго. Чтобы восстановить в памяти прочитанное накануне, пришлось пролистать несколько страниц назад.

Весной 1855 года аналитическая машина была построена и работала. Я стал искать какие-либо подробности. Честно говоря, Люк Дервент начал меня раздражать. Вместо того чтобы рассказывать о достижениях Луизы, он, сделав паузу в четыре месяца, решил похвастаться своими успехами.

«21 сентября 1855 года. Слава Всевышнему! Молю тебя, Боже, избавь меня впредь от сомнений. Мы с Л. неоднократно говорили о том, почему приехали сюда. Нет, не жалели, просто хотели установить, что нами двигало — личные интересы или нечто другое. Теперь очевидно, что нас вела рука Провидения.

Вчера я вернулся с острова Маккуари. Они там! Я видел их, «людей, которые любят холод», как выражаются туземцы. Для них на острове слишком жарко чуть ли не весь год, за исключением зимы, которая в Южном полушарии длится с мая по август; поэтому, когда мы пристали к берегу, они как раз готовились покинуть Маккуари и отправиться туда, где климат благоприятнее.

Туземцы называют их «людьми», и я поступаю точно так же, ибо они, ни в малейшей степени не напоминая обликом человека, несомненно разумны. С дикарями они общаются при помощи устройства, которое переносят с места на место. У них замечательные инструменты, благодаря которым можно смастерить все, что угодно. Если верить туземцам, «холодные люди» прибыли «очень, очень издалека», что, в принципе, может означать «из-за моря» (признаться, я не очень в это верю).

А какие у них познания в медицине! Маори утверждают, что одного дикаря, который умирал от гангрены, поставили на ноги буквально за несколько часов. Какую-то женщину заморозили и продержали в таком состоянии всю зиму, после чего полностью вылечили при помощи оборудования, доставленного «холодными людьми» (надо бы придумать имя поблагозвучнее) с постоянного места обитания. Держатся они весьма дружелюбно и с готовностью согласились позировать, а также попросили через туземца-переводчика произнести несколько фраз на английском и пообещали, что в следующий раз мы сможем общаться на моем родном языке.

Уму непостижимо! Однако все упирается в один-единственный вопрос: обладают ли эти существа бессмертной душой? Наверняка сказать не могу, но мы с Л. пришли к выводу, что, скорее всего, обладают. А потому если мы можем привести к Спасителю хотя бы одного из тех, кто иначе попадет в преисподнюю, значит, таков наш священный долг».

Эта запись настолько меня поразила, что я долго сидел и разглядывал страницу. А следующая, переполненная эмоциями, заставила окончательно забыть об аналитической машине:

«Дорогой Дж. Г. У меня ужасные новости. Даже не знаю, с чего начать… У Л. наступило обострение ее болезни, причем на сей раз все гораздо серьезнее, чем раньше. Она молчит, но вчера я заметил на ее платке кровавые пятна и настоял на том, чтобы она обратилась к врачу. Тот сказал, что ничего сделать нельзя. Л. удивительно спокойна, в отличие от меня. Помолитесь за нее, дорогой друг. Быть может, Господь внемлет нашим мольбам».

Письмо было датировано 25 сентября, то есть с возвращения Люка из путешествия прошло всего несколько дней. А сразу за письмом шла дневниковая запись, словно он хотел выговориться.

«Луиза упорно твердит то, во что я никак не могу поверить: ее болезнь — справедливое наказание, Господь карает нас за грех. Ее спокойствие и мужество просто поразительны! Смерти она не боится, радуется тому, что я здоров, и просит не расстраиваться. Что же мне делать? Сидеть и смотреть, как она медленно угасает? Впрочем, разве полгода — это «медленно»?»

Теперь Люк и не вспоминал о «холодных людях», и аналитическая машина его больше ни капельки не интересовала. Однако краткая дневниковая запись поведала мне очень и очень много. Я достал рисунок, на котором были изображены Дервенты, и стал рассматривать. Тут из своей спальни появился взлохмаченный Билл.

— Я знаю! — вырвалось у меня. — Знаю, почему они приехали в Новую Зеландию!

Он недоуменно воззрился на меня, потом перевел взгляд на рисунок.

— Ну?

— Мы должны были догадаться еще вчера вечером. Помнишь родовое древо в Библии? Они родственники, правильно? А теперь смотри сюда. — И я ткнул пальцем в рисунок.

Билл потер глаза, прищурился.

— Ну?

— Это же свадебная карточка! Букет, кольцо на пальце у Луизы… В Англии они пожениться не могли; только представь, какой разразился бы скандал. Но здесь их никто не знал, потому они преспокойно могли наслаждаться всеми прелестями семейной жизни.

— Черт побери, ты прав! Это все объясняет. Ты дошел до того места, где Люк упоминает о грехе?

— Я как раз его перечитываю.

— Там осталось всего ничего. Давай, досматривай и пойдем завтракать. Потолкуем по дороге.

Он повернулся и пошел приводить себя в порядок, а я вернулся к книге. Мне осталось последнее письмо, датированное 6 октября 1855 года — короткое, сдержанное по тону: