Елена Грушко - Венки Обимура Страница 8

-- Земля сотворена как человек, вместо власов былис имеет.

То ли колдун произнес эти слова, почуяв мысли своего приемного сына,, то ли сама Мать-Сыра Земля?

-- Егорушка, пришел заветный час! Открою и передам тебе все тайны свои. Назову имена и чудесные свойства трав, станешь ты волховитом-зелейщиком, и пусть эта стезя будет твоей на веки вечные. Промысел Господний неведом мне, но чую -- близка моя встреча с Богом. Не ведаю, ждет меня кара или прощение, как произойдет встреча, по добру или по злобе людской. Но участь свою смиренно приму, с благодарностью, что ниспослан был мне ты, дитя души моей, нежданный гость.

Помни, Егорушка: в каждой травинке великая сила Матери-Земли. Есть благодеянные -- есть и лютые коренья, лихие травы. Воистину трава чудо дейная\ Озелить, уморить ею можно -- можно и к жизни вернуть. Поможет тебе и вещба, но помни: сказать заговорное слово надо умеючи. Душу в него вложишь, тогда услышат тебя и трава, и лихоманка, и человек. Бойся, сынок, тех, кто со слова вещего злато-серебро выдаивает. Не всякому видно, однако из тех уст змеи падают да скакухи-холоднянки! Ну а теперь поклонись в пояс травушке, шелковой муравушке, смотри да примечай, слушай да запоминай.

Мать-Сыра Земля! Благослови травы рвать, твои плоды брать!..

Словно бы прохладное прикосновение ощутил Егор на влажном от усталости и волнения лбу своем. То было прикосновение вещей тревоги. Слух уловил чей-то громкий шепот, шелест и пение. То был голос трав! И еще раньше, чем произносил что-то колдун, Егор успевал узнать это от самих трав, которые наперебой навевали ему свои извечные песни... Видел он каждую от корешка до вершиночки, слышал, как соки земные бродят в самой малой былиночке. А колдун кружил, по поляне и, чудилось, тоже пел песнь -- чудесную, диковинную, бесконечную:

-- Есть на свете Плакун-трава. Она всем травам мати. Когда вели Христа на распятье, плакала Божья Матерь по своему по сыну по возлюбленному, пала, слеза ее на сыру землю, и от тех слез пречистых зарождалась Плакун-трава. Плакун, Плакун! Не катись твоя слеза по чистому полю, не разносись твой стон по синему морю! Будь ты страшен злым бесам, полубесам, старым ведьмам киевским! А не дадут тебе покорища, утопи их в слезах, а убегут от твоего позорища, замкни их в ямы преисподние. Будь мое слово при тебе твердо и крепко век веков!

Без твоего корня, Плакун, голыми руками выкопанного, не добудешь и Разрыв-травы. У кого есть Разрыв-трава, нипочем тому все замки и запоры, разрывается на мелкие кусочки от одного его прикосновения и железо, и злато, и серебро, и ярая медь. Разрушает трава и те двери железные, за которыми схоронены клады разбойничьи. Разрежь палец, заживи в порез траву заветную -станет волшебным твое прикосновение. Ох и бережет Разрыв-траву сила нечистая! Но положи Плакун за пазуху, возьми косу да иди в полночь на поляну дикую. Как переломится коса, тут где-то и Разрыв-трава. Собери зелень скошенную, брось в ручей: вся она по воде поплывет, а ту, что против течения подымется, бери скорей!

Иванова ночь... сколь красна цветами ты, сколь волшебна былием! Не найти в иное время травы такой ни днем с огнем, ни вечером с лучинушкой.

Не любит кто тебя -- дай испить Одоен-травы, не сможет от тебя до смерти отстать! Кто Измодин-траву ест, тот жить долго будет, никакая скорбь не тронет ни сердца его, ни тела. Хочешь, чтобы дом был сохранен от грозы и пожаров,-- сорви Прострел-траву, в подполе держи. Она от порчи избавит, скотину от хворости сохранит. Возьми из Перенос-травы ее сердечко, войди в воду -- вода расступится и пойдешь ты по морю, будто посуху.

Склонись к лесной болотине, сорви белую Одолень-траву. Обережет она путника от всякого зла-лиходейства. Зашей ее в ладанку, повесь на тельник, да не забудь заговорным словом отчитаться: "Еду я из поля в поле, в зеленые луга, в дальние места, по утренним и вечерним зорям", умываюсь медвяною росою, утираюсь солнцем, облекаюсь облаками, подпоясываюсь частыми звездами. Во чистом поле растет Одолень-трава. Одолень-трава! Не я тебя породил, не я поливал -- породила тебя Мать-Сыра Земля, поливали тебя девки простоволосые да бабы-самокрутки. Одолень-трава! Одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды. Спрячу я тебя, Одолень-трава, у ретивого сердца, во всем пути и во всей дороженьке..."

Голос колдуна становился все тише, шепот трав все громче...

Наконец Егор поднял отуманенную голову. Он был один в лесной чаще.

* * *

...Купала на Ивана!

Купала на Ивана!

Купался Иван,

Да в воду упал!..

-- взвился совсем рядом девичий голос, эхом отозвался переливчатый клик:

Иван да Марья

В реке купались.

Где Иван купался,

Берег колыхался,

Где Марья купалась,

Трава расстилалась!

Обуяло любопытство Егора, пошел он на голоса.

Под серебряно-светлым небом, под белой луной, горели на широкой поляне яркие костры. В середний воткнут шест с пылающим колесом на вершине -- будто солнце там прикручено! Вокруг толпились парни да девки: все красно разодетые, в венках из любистка и яркого мака, иные в травяных поясах, иные с охапками цветов. Вьются по ветру косы девичьи, подолы разноцветные: прыгают пары через костер. Что смеху, что крику! Подбежали девки, бросили в костер сноп крапивы -- зачуранье от ведьм. Искры взвились столбом, улетели в дальние выси.

Не звезды ли вплелись в венки? Не солнце ли пробилось сквозь ночную темь и распалило взоры? Или это жар купальского костра разогрел, раззадорил сердца?

Смотрел Егор жадно на это огневое веселье, как вдруг рядом кто-то вскрикнул:

-- Ой, подруженьки! Ярило![2]

Обернулся Егор. В белом как молоко лесу стоят пред ним три девицы-красавицы. Схватились за руки, глаз с него не спускают, щебечут-перекликаются:

-- Он, он!

-- Яр-Хмель!

-- Ясней-красней Светлояр любого раскрасавца...

-- Кудри русые, одежда белая, глаза неба полуденного ясней. Так и светятся! Ой, девоньки...

-- Подруженьки! Не могу...

-- Боязно, девки! Бежим, пока не поздно. А ну как подойдет он к нам?

-- Чего ты испугалась? Добр, ласков Ярилушка: где ступит, хлеб там взойдет, куда глянет лучами-очами, там лазоревые цветики цветут.

-- Али не знаете, что он взорами сердца на любовь возжигает? Заноет ретивое, сон убежит, руки захотят милого обнять, губы заболят желанного зацеловать. Долго ль до греха?

Егор стоял неподвижно. Страх... и радость смутная. Чего надобно жаркооким девицам? Может, пока не поздно, в бег удариться? Да разве отведешь взор!

Девицы тоже притихли. Так и стояли все четверо, обжигая друг дружку взглядами. И вдруг одна чуть слышно завела:

По лесам, по лесам, я по лесам ходила,