Станислав Соловьев - Somnambulo Страница 8

Внизу зашелестело бумагой, — это сосед снизу развернул газету и принялся внимательно ее изучать, поднявши брови и прищуривши левый глаз. Мартин посмотрел — это был вчерашний выпуск Сновидческого Вестника. На первой полосе сам Император поздравляет ее с пятилетним юбилеем и присуждает почетный знак за «объективное и всестороннее освещение жизни нашей любимой ОНЕЙРОКРАТИИ». На второй странице — имперский министр народного потребления Сэмбар Энларэна посещает закрома родины, пересчитывает Государственные Сновидения и находит их удовлетворительными. На третьей странице жирным шрифтом кричит «Слава нашему народу — народу–победителю!» Это заметка — о предстоящем юбилее в честь окончания прошлой Онейромахии. Как всегда туманные, но бравурные воспоминания ветеранов Войны и Сна. Чьи–то губы произносили вслух, сглатывая слова:

— Наши воины в Субурдии… успешно уничтожили… еще отряд головорезов… убито… взято… захвачено… изьято… ликвидировано… конфисковано… автоматов… пулеметов… патронов… валюты… снов… килограммов… литров… километров…

Толстяк с набитым ртом попросил газету — он наклонился вперед, раскрыл рот, полный мокрого теста. Из ниоткуда вынырнули венозные руки, развернули бумажные крылья. Руки не расслышали, переспросили и вежливо пообещали.

Скоро ночь и я скоро приеду, думал Мартин, я еду уже почти целый день, господи, как уже надоело… Немного осталось, всего одна ночь, и я буду в Нунке…

Тут в вагон с ругательствами ввалился пьяный человек, и Мартин сначала подумал, что это опять проводник, который ищет свой пиджак. Однако оказалось, что это не проводник, а какой–то совсем другой сновидимый — еще больше расхлестанный, и лицо его почти черное. Он выдыхал голубое спиртовое пламя, выпускал душный пар перегара, разрастался вширь грязными рукавами и оборванными штанинами. Пьяный грозно оглядел всех присутствующих. Погрозил пальцем окну и, немного откинувшись назад, пророкотал, захлебываясь и прикусывая язык — «Сл…с…слава нашему др…р…г…гом–му Императоррру!», — а потом попытался отдать честь. Его чумазая пятерня промахнулась, с легкостью пробила заштопанную голову и вышла с другой стороны, капая черными кляксами на пол. В первый момент все замолчали, не разобравшись, испуганно вытянули шеи и закатили под лоб глаза — люди стали гипсовыми манекенами. У Мартина неприятно защемило сердце — он обозвал в сердцах вошедшего скотиной. С всеобщей неловкостью покончила проснувшаяся старуха, и оттого сильно недовольная. Она громким шмяканьем провозгласила, что нельзя так вести себя в общественном транспорте. Все вздохнули с облегчением, начали шикать на пьяницу, махать на него руками, фыркать и почесываться. Кто–то засмеялся, кто–то возмущенно потребовал позвать проводника и увести этого субъекта. Ему разноголосо втолковывали, что проводник и сам хороший, куда ему, сеньор что ли спал с самого Польво — Кальенте?

Толстяк обиженно пожаловался, что пить надо меньше, а то пьют, понимаешь, без меры, как свиньи напиваются. Чей–то старческий голос злорадно поведал, что раньше–то за такое поведение сажали и правильно делали, раньше был порядок, а не то, что сейчас… Ему грубо обьяснили, что времена сейчас другие:

— Сейчас, папаша, тебе не тюремные времена, это тебе не Республика, батя, сиди и молчи, старый козел, таким, как тебе, радость, чтоб всех засадили, вот, было любо–дорого посмотреть, старая кишка, клизма, а все туда же…

В ответ послышались дребезжащие оправдания, что он патриот, он всегда был патриотом:

— Я воевал, молодой человек, не смейте меня так называть, я совсем не это имел в виду, я просто хотел сказать…

Они объясняли что–то друг другу, хватали за воротники, тыкали пальцами, цокали языком, хмурились и бранились. И никто не замечал, как пьяный стоит статуей в проходе, как нелепо шевелится из пробитой головы рука и черная кровь заливает пятнистую рубашку. Люди вокруг увлеченно спорили, задевали пьяного локтями, отмахивались от него, обиженно просили не загораживать проход, а пьяный неподвижно застыл, врос в пол раскоряченными ногами, невидяще таращился в окно стеклянными глазами. Тихо встал обладатель венозных рук. Он подошел к пьяному, и что–то прошептал, прикрывая лицо ладонью. Мертвые глаза пьяницы моргнули, зрачки завращались с бешеной скоростью, из–за рта выпал кусок твердого пара. Пьяный с трудом вытащил из головы руку, вытер ее об рубашку и ушел, разъезжаясь на исковерканных ногах. Толстяк икнул, уронил пирожок, нагнулся, и быстро, чтобы никто не увидел, вороватым движением засунул под сидение еще дымящиеся мозги.

Мартин повернулся и закрыл глаза.

Опять гвалт поднимается, разорались. Только угомонились, притихли, так нет же, опять по новой, опять давай… Орут как, в самом деле, ночь уже!.. Все этот скот пьяный. Вперся, проорал… Из–за таких возникают неприятные ситуации. Хорошо, что это закончилось только бестолковым базаром, если поблизости были жандармы или просто патриотические граждане, все закончилось иначе…

Тогда набегает тьма полицейских. Кого–то отпихивают, кого–то бьют по голове дубинкой и скручивают, увозят в участок, кидают в затхлое холодное место, огороженное заскорузлой от грязи толстой решеткой. А кто–то просто пропадает бесследно. Сначала, когда Империя только была восстановлена, такого не было, и это осуждалось. Но потом, через года три–четыре, все пошло по–старому. Хотя это постоянно отрицалось и опровергалось, люди стали опять исчезать, один за другим, сначала редко, потом все чаще и чаще… Они просто пропадали. Они переставали сновидится. Кто–то вышел из дому за хлебом и не вернулся, кого–то вроде бы послали в командировку — и с концами. Кто–то вовремя не пришел на работу, и через месяц его уволили задним числом.

Одни уверенно говорили, что сеньор просто уехал к тестю в Сусьедад, он всегда ездит к своему тестю, а вы что, не знали?.. Странно, уж который год… Сколько живет, помним… Другие шепчутся на подъездной площадке: как же, как же. Все это безответственная ложь этого глупого Фелипе, на самом–то деле у сеньора умер дядя в Гран — Мьедо, да, скоропостижно скончался… Вот и поехал, помчался, как же, у дяди–то солидное состояние осталось, говорят, был далеко не бедный его дядя, вот и полетел стрелой племянничек, как только узнал. Поехал, никого не предупредил. Времена сейчас сами знаете, какие. Вот–вот, промедлишь, сами знаете, чего потом получишь… А как вы думали? Дурак ваш Фелипе!.. А я говорю — дурак!..

Тетки на лавочке злорадно хихикают, сплетничают о брошенной дуре–жене, о коварной любовнице из восточной провинции, да–да, кажется она из Санто — Силенсио. Ох… Ах… А дворник — дворник–то уверен, что сеньор крал по вечерам казенный сургуч. Ящиками носил, он сам неоднократно видел: