Андрей Ракитин - Мое королевство (Химеры - 2) Страница 8

- Вечно все ищут обходные пути. Нет, чтоб прямо полететь.

Глубокий философский смысл фразы с трудом доходил до отупевшей от зноя головы Яррана, мессира Лебединского, милостью Господней барона Катуарского и Любереченского, магистра и Мастера Лезвия Круга. На бароне был упланд с бобровой подбивкой, стоявший коробом от золотого шитья, тяжелая цепь с гербом, юфтевые сапоги с загнутыми красными носами, а бархатный берет валялся рядом с блюдом.

- В такую шальную погоду рыцарь должен быть в пути, - изрек мессир Ярран. Растопыренной пятерней вытер вспотевшее лицо. Щетина невыносимо чесалась на подбородке. - Господи, Феличе, как вы это переносите?

Управляющий сидел на подоконнике в тонкой батистовой рубашке, распахнутой на груди, и прекрасно себя чувствовал.

- Вы, мессир, не переживайте, в Руан-Эдере еще жарче.

Ярран подергал цепь.

- Сегодня Капитул,- напомнил Феличе. - Так что вы решили насчет моны?

На виноград опустилась очередная оса, вылизала бражку и, закосев, подлетела к Яррану. Тот прихлопнул ее беретом. Резко встал.

- Если я не вернусь, отыщите гербовую бумагу в укладке в моей спальне. Там все необходимые распоряжения.

- Сколько мне положено ждать мессира?

- До утра.

- А что мне сказать моне?

Ярран резко развернулся и выскочил из покоя. Феличе задумчиво отщипнул виноградину, пожевал, выплюнул за окошко и, не дожидаясь положенного часа, отправился за документами.

Рукой барона Лебединского.

12 июля, 1389 года.

Эрлирангорд.

Находясь в здравом уме и твердой памяти я, (Феличе пропустил тягомотину хозяйских званий)... завещаю все свое движимое и недвижимое имущество, заключающееся в...(этот список мажордом тоже пропустил, поскольку знал наизусть) благородной моне Алисе да Шер, моей нареченной невесте, с правом владения и распоряжения, дарения и передачи по наследству...

Дальше шли печати Канцелярии Твиртове, нотариуса, личная печать барона и вензели. К завещанию прилагался листок тонкого пергамента: распоряжение Епархиального управления Канцелярии о признании законным и действительным оглашения помолвки высокородного барона с девицею да Шер, состоявшегося во второе воскресенье июля в храме Краона Скорбящего на Рву.

... Непонятно, питал давний мастер отвращение к супруге, теще, либо ко всему человечеству сразу или стремился устрашить, потому что сам всех в упор боялся, но надо признать, что ему удалось: любой, кто встречался с химерами Твиртове лицом к лицу, испытывал брезгливое отвращение и страх. Не потому, что в этой мифической тварюшке (в каждой по-своему) были смешаны черты змеи, козла и льва - сами по себе эти звери если и устрашающи, то вовсе не отвратительны. Но безвестный мастер учинил с их чертами такое, что может привидеться только во сне - после которого не просыпаются. А еще он нетвердо понимал, что есть химера, этот мастер, и потому прибавил каждой ужасающих размеров чешуйчатые бронзовые крылья и грифоний клюв. Из клюва свисало раздвоенное змеиное жало, и создавалось впечатление, что вымышленная зверушка дразнится или облизывается, схрумкав очередную жертву. А может, это был стилизованный огонь. Кстати, последнее сомнительно, так как химеры Твиртове пыхали огнем вполне настоящим. Неведомый умелец выдолбил в каменных телах тончайшие трубочки, и стоило залить масла зверюшке под хвост и ткнуть в нос зажженным факелом, как из клюва начинало извергаться короткое, но весьма ощутимое пламя. Ночью зрелище могло быть вполне феерическим - три уступа зловещих теней и на равных расстояниях огни. Только вот жителям столицы с воцарения Одинокого Бога любоваться им не приходилось - все забивали проклятые молнии.

Из каморки, где Яська прятал тряпки и мел, послышался слабый стон, и мальчишка споткнулся о каменные кольца химерьего хвоста.

- Ох, извини, - произнес он. Нашарил завалявшийся в мешочке у пояса сальный огарок.

Тот едва осветил закуток, шалашик щеток у стены, позабытый в древние времена строительный мусор и - заслонившегося рукой человека.

- Ты кто? - спросил Яська шепотом.

- Я.

Голос был девчоночий, жалобный.

- А что ты тут делаешь?

Девчонка опять застонала. Яська вспомнил какие-то разговоры внизу про воровку, пробравшуюся в Твиртове, про адептов... неужели она тут прячется? Он затолкался в каморку - та была невелика, но и Яська в свои двенадцать лет был вовсе не богатырь, поместился. Двери слегка притворил - они с таким визгом проехались по мрамору, что, казалось, перебудили пол Твиртове, - задул огарок и спросил тихим шепотом:

- Тебе помочь?

- А ты кто? - голос был сдавленный, словно на грани стона и слез.

- Я за химерами прибираю, чищу.

- Как в конюшне?

Яська хихикнул и разозлился.

- Они живые, понятно? Дура ты! Вот придет истинная хозяйка - и проснутся.

Он зажал рот рукой. За эти слова запросто угодишь в нижние казематы. А там и на костер. Бог Одинок, и он же Велик, и никого не может быть рядом. Дурочка опять застонала, громко. И Яське сделалось стыдно. Ну и страшно, хотя на уступы по ночам не рискуют заглядывать даже стражники: легенды легендами, а как вдруг?.. Мальчишка протянул руку в темноте, уткнулся в теплую мокрую щеку незнакомки.

- Больно? - спросил он. В щели двери за спиной полыхнула назойливая молния, выхватила ее лицо, край одежды. И быстро погасла. Все равно ничего не разглядеть.

- Тебя как... звать?

- Ясь. Ясень. Но чаще - "щенок" и... - Яська проглотил бранное слово. Только я тут один работаю. Они боятся.

- Это правда... про химер?

Яське вдруг до смерти захотелось рассказать, все, что он слышал и знает, но трезвые рассуждения перевесили. Мало ли что сотворили с девчонкой адепты, вдруг истечет кровью. И пить может хотеть. Кое-что у него тут припрятано... и надо подумать, как ее вывести из цитадели - утром вполне могут обыскать и здесь.

Патент, отмеченный большими печатями зеленого воска, висел у самой двери. Хозяйка цветочной лавки, хотя и неграмотная, безмерно им гордилась и пересказывала наизусть любому, кто хотел услышать. А услышать хотели многие это была единственная на весь город "божественная цветочная лавка", и закупались в ней и цвет рыцарства Твиртове, и дворяне из провинции. По случаю жары тетушка Этель, страдавшая одышкой и ожирением, из своих комнат на задах лавки не выходила, предоставив все дела семнадцатилетней племяннице Роде, своей единственной родственнице и наследнице. Рода была Яськиной подружкой, если, конечно, считать основой дружбы валяние в угольном подвале и совместное поедание черствых пирожков с повидлом, которых можно было купить дюжину на пятак у булочника на углу. Бледный Яська дождался, когда уберется очередная недовольная покупательница, и шмыгнул в лавку. Рода привычно улыбнулась: