Георгий Гуревич - Приглашение в зенит (авторский сборник) Страница 88

Межзвездные полеты всегда полны драматизма, там речь идет никак не меньше, чем о целой жизни. Та экспедиция была рассчитана на двадцать лет, стало быть, участники посвятили полету всю свою молодость. Подвиг терпения превратился как бы в пожизненное заключение. В перспективе оказались годы в космической бездне… И вдруг впереди по курсу — не известное астрономам тело, одинокая, не принадлежащая никакому солнцу, планета из числа так называемых “космических сирот”. На планете можно запастись топливом — это как бы надежда на бегство из космоса. Два инженера налаживают двигатель. И оба гибнут от лучевых ожогов: самопожертвование для спасения товарищей. Но посадка неудачна, ракета падает и разбивается, для большинства бегство из космоса кончается смертью. Спасаются только четверо, заблаговременно выброшенные катапультой, не нужные при посадке: врач, кладовщик, младший астроном и младший техник Тэй. Именно от него мы и узнали всю историю.

И вот на планете–сироте четверо осиротевших. Вокруг обледеневшие скалы, изморозь, мутные сугробы водяного и углекислого снега. В скафандрах неприкосновенный запас на неделю, но за неделю не восстановишь космический лайнер. Бегство не удалось, одну космическую тюрьму поменяли на другую, пожизненное заключение на медлительную казнь — смерть от удушья примерно через неделю. Если дышать экономнее — через две недели.

Почему они забрались в пещеру? Объяснение простейшее: искали убежище от метеоритов, все‑таки хотели оттянуть казнь. Почему именно в ту пещеру? Еще проще: она бросалась в глаза, потому что свод над входом светился. Когда подошли поближе, оказалось, что искрились кристаллы, отражая звездный свет и лучи фонарей. Ну и пусть искрятся, не было оснований уходить от этого убежища, искать другое.

Итак, потерпевшие крушение сидят на каменном полу, уткнув голову в колени. За спиной у них известковые натеки, над головой игольчатые кристаллы, мокрые пальцы сталактитов, а в будущем ничего, кроме нескольких суток затрудненного дыхания, затхлого, кислого, подогретого воздуха, с каждым вздохом теряющего вкус.

У влюбленного все мысли о свидании, у голодного — о столе, у задыхающегося — о воздухе.

— Эх, надышаться бы перед смертью, — сказал кто‑то.

И Тэй — он был уроженец побережья — стал думать о морском ветерке. Хоть бы раз пахнул в лицо прохладой, обдал солеными брызгами ветер, пахнущий свежестью, водорослями и рыбой.

Сосед его чиркнул зажигалкой — может быть, на часы хотел поглядеть — и вдруг произнес с удивлением:

— Э, да тут кислород!

— Верно, ребята, огонь.

— Горит, не гаснет!

— Осторожно, осторожно, не снимайте скафандр сразу, могут быть ядовитые примеси.

— А, все равно, сейчас или через неделю.

Тэй сорвал скафандр… и вздохнул. Воздух был настоящий, насыщенный озоном, прохладный и влажный, чуточку соленый, почему‑то с легким запахом водорослей и рыбьей чешуи. Тэю даже показалось, что он слышит шум волн.

Немножко сырой был воздух: с пронизывающим холодком, как полагается у моря. И уже через несколько минут сосед Тэя, зябко поежившись, сказал:

— Погреться хорошо бы. Дровишек тут нет, конечно.

— А вот… чем не дрова?

В полутьме прямо перед ними лежала кучка сучьев. И были они совершенно похожи на сосновые, усохшие, ненужные дереву ветки, те, что сами собой отваливаются на ветру и служат топливом всем туристам в сосновом бору.

Костер разгорелся на славу, но питьевая вода из талого льда не получалась: лед здесь был вонючий, метаново–аммиачный, от него несло гнилью и кухонным газом. Путники с огорчением выплеснули котелки с отвратительной жижей. Они еще не знали, что на планете фей надо не действовать, а желать.

— Эх, газировки бы за одну монетку! — вздохнул Тэй.

И увидел стакан возле ног. Обыкновенный граненый стакан, наполненный шипучей влагой. Пузырьки, как и полагается, подскакивали над поверхностью воды.

Четверо разделили газированный нектар по–братски, каждому досталось по глотку.

— Маловато, — сказал доктор. — Еще бы один.

И стакан появился.

— А я бы горяченького предпочел, чайку покрепче, — сказал кладовщик.

И увидел в воздухе стакан чаю.

Путники были ошеломлены. Конечно, подумали о голодной галлюцинации. Но галлюцинировали все четверо, все четверо видели чай, а пил и согревался один. Тэй крикнул:

— Добрые феи, спасибо за угощение, выходите из темноты!

Но инопланетные подавальщицы предпочитали обслуживать своих гостей молча. Гости были слишком измучены, чтобы допытываться, что и почему, решили принимать чудо как факт. Они заказали обеденный стол — и стол появился, накрытый накрахмаленной скатертью, белой с голубыми цветами, в точности такой же, как у матери Тэя. На столе стояли фарфоровые тарелки и фамильная суповая миска в форме каравеллы, лежала горка нарезанного хлеба, пышного, пшеничного, с большими порами, слишком свежего, чтобы ломти получались тонкими. Это все Тэй продиктовал, вообразив обед в родительском доме. А второе каждый заказывал по своему вкусу: баранью отбивную, обжаренную в сухарях, бифштекс под желтым одеялом яичницы, или нанизанный на острые прутья, напористо пахнущий шашлык, или куриные котлеты с топленым маслом внутри и бумажным хвостиком на палочке.

Наевшись до отвала, захотели поспать. Вкусы были еще дорожные, скромные, никто не пожелал роскошной перины. Звездолетчики затребовали привычные раскладные кресла из космических кают, одеяла потеплее, комплекты чистого белья и постелились тут же у костра. Доктор, самый предусмотрительный, попросил еще и палатку, хотя дождя не могло быть в пещере под каменным сводом.

Проснувшись, не поверили вчерашнему. Не может быть такого, приснилось… Но ведь кресла и подушки были налицо, не исчезали. Сохранился ли чудесный дар? Каждый про себя попробовал попросить чего‑нибудь: кто — яблоко, кто — пачку папирос, кто — умывальник и зубную щетку. Феи отозвались с готовностью, они как бы дежурили во тьме, все было исполнено незамедлительно.

А там пошло и пошло. Пировали, отсыпались; проснувшись, закусывали. Насытившись, придумывали редкостные блюда: двенадцатицветный пломбир со сливками и орехами, заливное из соловьиных язычков, анчоусы в масле авокадо. Впрочем, экзотические лакомства оказались не вкуснее обычных. Возможно, что феи не умели готовить их, а заказчики не смогли поправить поварих, сами не пробовали ни разу соловьиных язычков.

После третьего пира, когда еда чуть ли не из глаз сочилась, робинзоны занялись благоустройством. Палатку заменили сборным домиком, сначала двухкомнатным, потом пятикомнатным, с личными спальнями и общей столовой. Сказали: “Да будет свет”, подвесили к своду пещеры сотню люстр. Как же засверкали, заискрились в их лучах бесчисленные кристаллы! Волшебная пещера фей оказалась не так уж велика, с полкилометра длиной, шириной не больше двадцати метров — примерно один гектар каменных глыб, столбов, натеков, сосулек. Камни выглядели живописно, но неуютно. Новоявленные сибариты решили благоустроить и украсить пещеру: заказали феям растительность — цветочные клумбы, ягодник, фруктовый сад и десять соток дикого, запущенного леса с мхом, плесенью и трухлявыми поваленными стволами. Трухлявость тоже была выдана безупречная, с тысячами личинок и муравьев под ржавой корой. И ржаное поле было в четверть гектара, и жаворонки над ними — для бодрого утреннего хора.