Виталий Храмов - Сегодня – позавчера Страница 9

— Да, об этом стоит, как ты говоришь, потереть?

— Перетереть.

— Откуда ты словечек этих набрался? Или вспоминать начал что?

— С мира по нитке — нищему рубаха. Ничего пока не вспомнил. Так нахватался. Не парься!

— Что? Я не в бане.

— Да, это тоже значит — не забивай головы. Ну, так что, не забудешь?

— Да уж постараюсь.

— А насчёт баньки ты напомнил — я ведь знаю что это. Буквально кожей почувствовал. Смотри мурахи какие. Наверное, баню я люблю. Аж, жар по душе прошел!

— Всё таки, вспомнил! Память возвращается! Это же просто замечательно.

— Да, ништяк.

— Что?

— Неплохо, говорю. Тем более, надо решать скорее. Воевать мне надо, Натан. Всю жизнь я к войне готовился, а сейчас здесь. А там щеглы, жёлторотые неумехи гибнут пачками. Воевать мне надо, Натан.

— Да услышал я тебя, отстань. Как ты говоришь — отвали? — фыркнул Натан Аароныч и пошёл к корпусу госпиталя.

А я откинулся на спинку лавочки, зажмурился, вдохнул чистый горячий летний воздух. Хорошо-то как здесь! Спокойно. Где-то война, ещё где-то сумасшедший, бешенный 21 век, а здесь всё тихо, спокойно, как во сне.

На душе тихо, но тоскливо — скучаю по своим любимым. Жене, сыну. Увижу ли я их? Как они там? Я ведь, там, погиб. Поди, схоронили. Все глаза уже выплакали. Как они будут без меня? Ох, херово-то как. Чем больше думал о них, тем тоскливее становилось. Места себе не находил. Метался по парку до заката, сторонясь людей — общаться ни с кем не мог. Скорее бы на фронт, что ли. Уж убьют, мучиться перестану.

Ночь опять был налёт. Разбудила воздушная тревога. Повыбежали, кто мог, на улицу, попрятались в щелях. Дело было уже к утру, посвежело. В одной пижаме, да спросонья, казалось холодно. Аж трясло. Сдерживался, как мог — подумают — боится старшина Кузьмин. А этого нельзя допустить никак. Авторитет надо блюсти.

Я, расталкивая людей, выбрался из щели.

— Куды, окаянный!? Убьют жа!

— Убили уже, — буркнул я в ответ.

Шел без цели, просто, чтобы согреться. Подошёл к полуторке, заглянул в кабину. Во! Фуфайка! Еще тёплая — видимо водитель ею укрывался. А спал в кабине. Во, как в ней тепло! С трудом, одна рука в гипсе, нога не гнётся почти, накинул на плечи ватник, залез в машину. Пригрелся и уснул. Просыпался только от разрывов бомб, но тут же засыпал опять.

— Э, болящий! Вылазь!

— А?!

— Вылазь, грю! Ехать надо.

— Поехали.

— Без тебя. Тут дохтур едить. Вылазь.

— Куда поедешь?

— На вокзал, знамо куда. Людишек бомбами побило, за ними поедем.

— Я с вами.

— Да куда тебе! Самого таскать надо. По макушку в бинтах, всё туда же. Вылазь, грю!

Я вылез. Обошел машину. Задний борт был открыт. Кое-как влез в кузов. Сел на доску-лавку, перекинутою меж бортами. В кузове лежали носилки. Подошли люди. Натан, судя по голосу, сел в кабину. В кузов запрыгнули двое медсестричек.

— Ой! — взвизгнули они. — Кузьмин! Вы что тут делаете?

— Тише, девчонки! С вами еду. Можа помогу чем.

— Да, на кой ты нам?! Раненных таскать? Самого хоть таскай! Только место занимаешь.

— Да, я только туда. Обратно своим ходом.

Девчонки прыснули.

— Каким своим ходом? Ты тут-то еле ковыляешь! Да и кто тебе позволял покидать госпиталь?

— Девчонки, не сдавайте! Не могу я больше на одном месте. Как птица в клетке.

— Ладно, птица. Раз птица — петь будешь. Умеешь?

— Нет.

— Тогда, извини. Натан Аронович!

— Умею, умею. Только я не певец. Даже не певун. Скорее выпевун.

— Ната…!

— Ладно, ладно! Согласен! Что же вам спеть? Ну, давай вот это:

Идти во мгле туда, где светНи сил не веры больше нетТы берег, призрак в море лжиНа самом дне я, но я жив!Взошли в душе моей кустыВот всё, чего добилась ты.Но, если ты простишь обман,Я знаю, — светом станет тьма!Стрелы слова — не отпускай моей руки,Фразы в ветра — не бросай!Стрелы слова — вера моя, мои грехи,Крик небесам: не бросай!Я солью был в твоих слезахТоскою жил в твоих глазахЯ знаю — нет пути назадЯ предавал, не веря в ад.Сожгли в душе моей кустыЛюбовь — зола, надежда — дымЗакрыв глаза, на самый крайБез сожаленья брошу рай!Стрелы слова — не отпускай моей руки,Фразы в ветра — не бросай!Стрелы слова — вера моя, мои грехи,Крик небесам: не бросай!

Девчонки были впечатлены. Так и сидели, выпав из реальности.

— Красиво как!

— Сам сочинил?

— Да вы что! Мне такого не дано. Слышал просто. Сейчас вспомнил.

— А кто сочинил?

— Дашь слова переписать?

Что им сказать. Что это группа «Плазма»?

— Нет, не дам. Песня очень старая, наверно дореволюционная. Слышали: рай, ад, душа? Как ваш комсорг отнесётся к этим устаревшим и вредным понятиям?

— Я и есть комсорг, — ответила одна.

«Опа! Вляпался в жир ногами».

— Но, мне очень понравилось. Хотя, наверное, да. Слова переписывать не будем. Так запомним. Я солью был в твоих слезах, тоскою жил в твоих глазах…

— Давай ещё!

— А долго ехать? Станция, вроде, рядом была.

— Рядом. Но объезжаем. Там дорогу разворотило. Коротенькую спой, — почти приказала одна, та, что комсорг.

— Ну, пожалуйста! — взмолилась другая.

— Ладно. Коротенькую, забавную. Островского читали? «Отчего люди не летают как птицы?»:

Отчего люди не летают как птицы?Оттого, что отрастили большие ягодицы,Оттого, что не лётная погода,Оттого, что ползать нынче мода!Люди, люди, люди не летают!Люди, люди, люди не летают!

А вот творчество Шнура комсомолкам не понравилось.

— Почему это не летают? Многие летают. Лётчиков сейчас много.

Они были возмущены. Наверное, они слишком хорошие, эти девчонки. Открытые, наивные, искренние. А вот нас, крайне циничное поколение, двести раз обманутое, сотни раз кинутое, потерявшее всякие идеалы, эти песенки забавляли.

На станции был форменный хаос. Что-то горело, всюду бегали люди. Что где, понять было решительно невозможно. Но Аароныч с медсестрами, похватав носилки, рванули куда-то. Я за ними. Куда там! Пока я ковылял, чуть не сбиваемый с ног бегающими, как в безумии, людьми, их и след простыл. Я же вышел на станционные пути.

Бог ты мой! Это что такое? Это что за рельсы такие? Я и не видел таких ни разу. Низенькие, тонкие, шпалы в путь лежат редко, балласт зарос сплошь травой. А-афигеть! Да и рельсы короткие — 12,5 метров поди, а может короче. А мы 25-метровые Р-65 в ручную меняли. А в них в каждом метре те самые 65 кило и есть. Только хребты трещат, да лома гнуться. А эти соломинки и голыми руками можно менять. Как в страну Лилипутию попал: подкладочки, накладочки — меленькие.