Андрей Колганов - Жернова истории Страница 11

Ну, что же — теперь остается оформить эту бумагу и ждать.

Дома я, наконец, сумел вернуться к мысли, которая за последние дни уже не раз посещала мою голову, но каждый раз оставалась без последствий. «Надо все-таки заняться собой, любимым. А то реципиент свои физические кондиции как-то подзапустил…».

Спортивной формы у меня дома не было, и я поступил просто — повесил в шкаф костюм, сорочку, галстук, и начал понемногу разминаться — повращал руками, торсом, понаклонялся. Затем принял на полу упор лежа, и начал отжиматься… Семь раз. Да-а, не густо. Просто паршиво! Теперь подтянуть половичок, лечь на спину, руки за голову, и из положения лежа — наклоны вперед, стараясь носом достать до коленей. Шестнадцать раз. Тоже не рекорд. Да и дыхание совершенно сбилось. Дав себе отдышаться, попробовал присесть на левой ноге. Облом полный! А на правой? То же самое. Ладно, на двух ногах поприседаем. На двадцать четвертом разе я понял, что если еще как следует поднапрячься, то, наверное, дополнительно пару-тройку раз я присяду, но вот всякое желание напрягаться у меня уже совершенно улетучилось.

Э-э, братишка, так дело не пойдет. Коли уж ты взялся творить великие дела, надо держать себя хотя бы в минимально приемлемой физической форме. Кто знает, как жизнь еще может повернуться? Скажи спасибо, что в этом теле у тебя нет ни гастрита, ни остеохондроза, да и слабым зрением ты не страдаешь. Поэтому не стоит откладывать в долгий ящик свое намерение пристроиться к какому-нибудь спортивному обществу. Ну, а теперь ужинать, разобраться с планом работы на завтра — и на боковую.

Глава 4. Ожидание

Нервничал ли я, ожидая возможного контакта с Троцким? Было бы глупо отрицать. Умный, скептически настроенный и хорошо информированный Леонид Борисович Красин прекрасно понимал, что над головой «Льва Революции» сгущаются тучи. Хотя никаких открытых нападок на Троцкого еще не было, становилось все яснее, что Троцкий оказался в политической изоляции и его дальнейшая политическая судьба находится под угрозой.

Тем не менее, сам по себе контакт с ним сейчас, в сентябре 1923 года, никакой особой опасности не нес. Да, намек на близость к Троцкому мог повредить карьере (а через многие годы — стоить и головы). Но однократное (и даже неоднократное) посещение кабинета Председателя РВС по служебным делам могло и вообще не иметь никаких последствий. Если, разумеется, содержание наших бесед не станет известно…

Для Красина было очевидно, что беседовать с Троцким мы будем не о военных заказах за рубежом, и потому он испытывал обоснованное беспокойство. Если я решился ввязаться в политическую игру… А какая сейчас шла игра? Кремлевская схватка за власть! Такая игра пока не стала еще смертельно опасной для каждого ее участника, но ведь могла стать. Могла, и я об этом знал, пожалуй, еще лучше Красина.

Тем не менее, предаваться рефлексии по поводу своей грядущей судьбы мне, к счастью, было особо и некогда. Каждый день на меня наваливалась наркоматская текучка, да к тому же то и дело заскакивала троица студентов из бригады РКИ со своими вопросами. Но вот дома, после работы…. Конечно, и тут я пытался прятаться за житейскими хлопотами — закупка продуктов, приготовление ужина, болтовня на кухне с Игнатьевной о растущей дороговизне и об уличной преступности, физические упражнения, потихоньку приносившие свои плоды… Но недаром говорится, что ждать и догонять — хуже нет.

Прошла среда, прошел четверг, за ним — пятница, а затем и суббота. В субботу, восьмого сентября, я подводил промежуточные итоги работы моих студентов, пытаясь разобраться в черновых набросках, исполненных тремя разными почерками. Несмотря на почти полный хаос, царивший в этих записях, было видно, что ребятки в первом приближении все же смогли разобраться с содержанием основных функций моего отдела, более приблизительно — с распределением этих функций между сотрудниками, и довольно сильно путались в порядке хождения бумаг между подразделениями наркомата и внешними организациями. Последнее, впрочем, было немудрено, ибо определенного устоявшегося порядка в этих делах не было, да еще частые реорганизации советских учреждений вносили дополнительную путаницу.

— Так, ребятки! — резюмирую свое знакомство с черновиками. — К следующей неделе изложить все то же самое в упорядоченном виде, переписать читаемым почерком, принести мне, я завизирую для машбюро, а затем пустим эти наброски на заключение нескольким ответственным сотрудникам. Я прослежу, чтобы с отзывами не волокитили. Получите критические замечания — и мои в том числе — сядете за доработку. Задача ясна?

— Ясна! — Вразнобой проголосили ребята.

— Жду вас в понедельник с рукописными материалами, приведенными в порядок. — В понедельник? Нет, что я их, в выходной работать заставлю? И тут же поправился. — Отставить понедельник! Жду вас во вторник с утра.

В воскресенье, после завтрака, взял извозчика и прокатился по Бородинскому мосту к Брянскому (ставшему затем Киевским) вокзалу, затем повернул вдоль реки к Воробьевым горам, и, миновав железнодорожный мост Московской Окружной дороги, там, где-то в начале нынешней Мосфильмовской улицы, отпустил «водителя кобылы». Прогулка начинается с преодоления по шатким деревянным мосткам овражка, на дне которого течет речка Потылиха (ныне не существующая) рядом с деревней того же названия, где она и впадает благополучно в Москву-реку. А далее последовало многочасовое путешествие среди рощ, перелесков, деревенек, немногочисленных дач, что помогало моему стремлению полностью освободить голову от всяких мыслей. Брожу, созерцаю окрестности, разглядывая с высокого берега Москвы-реки болотистую пойму с заливными лугами (где потом разместился стадион «Лужники»), различаю в далекой дымке очертания Кремля, и пытаюсь целиком отдаться только этому созерцанию.

Никаких широких проспектов в этих краях еще и в проекте не было. Обычная сельская местность. Где-то тут ютились и еще довольно скромные государственные дачи для руководящих работников. Но разыскивать эти исторические места у меня не было никакого желания. Я просто гулял, наслаждаясь скромной красотой осенней природы Центральной России.

Погода уже с утра сильно испортилась. Тепло, стоявшее всю прошлую неделю, ушло, и серые тучи, гонимые холодным ветром, грозили пролиться на меня дождем. Тем не менее, настроение было довольно бодрым, и я, подняв воротник, и поплотнее нахлобучив кепку, энергично шагал и шагал по проселкам и тропкам, уже начавшим покрываться первой слегка желтеющей листвой, хотя деревья вокруг казались все еще почти такими же зелеными, как и летом.

Изрядно утомленный, дотопал, в конце концов, в район Калужской заставы, к Нескучному саду, где отыскал какое-то заведение, предоставившее мне обед. Набив желудок пищей, и немного передохнув, выхожу, не торопясь, к трамвайной линии. После некоторого ожидания дребезжащий, то и дело позванивающий на ходу вагончик потащил меня к Садовому кольцу, а потом через старый Крымский мост (не тот, подвесной, что высится на его месте в покинутом мною времени). По правую руку от меня никакого памятника Петру работы приснопамятного Церетели, само собой, не наблюдалось, но вот красно-кирпичные корпуса товарищества «Эйнемъ» (то есть «Красного Октября») видны были довольно хорошо. Дальше трамвай двинулся мимо Провиантских складов по Садовому кольцу к Пречистенке. А там уже рукой подать до Левшинского. К этому времени начал моросить противный мелкий дождик, но дом был совсем рядом, так что пальто мое не успело как следует намокнуть.

Выходные, можно сказать, прошли с пользой. Однако дома, после приятного отдыха в постели, логично завершившего утомительную прогулку и последующий обед (даже поспал с удовольствием минут сорок), мне начали лезть в голову мысли. Такие, можно сказать, увесистые.

«Ну, хорошо, — думал я. — Первый шаг ты просчитал. Допустим даже, у тебя все пройдет гладко, и первой большой партийной склоки конца 1923 — начала 1924 года удастся избежать. Ну, хотя бы частично. Допустим! Но дальше-то что?

Дальше надо расколоть „тройку“ — Зиновьев, Каменев, Сталин — и сломать устойчивое большинство (подчеркну: любое устойчивое большинство) в Политбюро. Ага, щазз! Так они и побежали дружно раскалываться. Нет, я примерно представляю, что им подкинуть такое, чтобы они не просто утратили доверие друг к другу, — этого доверия у них и сейчас ни на грамм нету — но и убедились в том, что „союзника“ надо срочно зажать в угол, чтобы самому не оказаться зажатым там же. Это-то как раз не самое сложное. Подходов у меня ни к кому из них нет, вот в чем беда!».

Потом мои мысли приняли несколько иное направление.

«А даже если бы и были у меня подходы?» — спросил я сам себя. — «Я и так собираюсь перед Троцким засветиться. Если же засветиться еще и перед этими, то сколько им понадобится времени вычислить, что есть такой странный тип, Виктор Валентинович Осецкий, который вдруг ни с того с сего принялся толкать под локоток членов Политбюро, выстраивая какие-то свои непонятные комбинации? И обложат меня как медведя в берлоге… А от греха подальше, чтобы воду не мутил — может, даже и не кокнут по нынешним временам (хотя и такого исключать нельзя), а пошлют каким-нибудь инспектором таможни в Тувинскую республику. И интригуй себе там на здоровье хоть до второго пришествия коммунизма».