Дмитрий Старицкий - Фебус. Принц Вианы Страница 14

Было настолько тихо, что слышалось жужжание ос в ближайших кустах. Лишь с заднего двора за господским домом раздавались резкие, звонкие удары металла о металл. Тут же вспомнилось из молодости, сказ про революционную будущность: «…а на улице мужики ковали что-то железное. Ковали-ковали, а потом махнули рукой – хрен с ними, с графьями, завтра докуем», что реально улыбнуло и подняло настроение.

А может, это сидр постарался.

Или все вместе с прекрасным летним днем.

– Ваше высочество, вы пропустили завтрак, – услышал я за спиной упрек, высказанный высоким девичьим голосом.

Обернувшись, увидел все ту же девушку в наряде Красной Шапочки, которая нас вчера встречала и участвовала в ужине.

Тактичный Микал куда-то сразу исчез из поля зрения.

– Присаживайтесь, дамуазель*, – сделал я приглашающий жест. – Разделите со мной эту скромную трапезу. Завтрак я пропустил потому, что дал себе возможность наконец-то выспаться, о чем нисколько не жалею.

– Я не пью с утра вина, – сказала девушка, усаживаясь напротив меня и расправляя пышные юбки по скамейке, – только воду. Но с удовольствием пообщаюсь с вами. – И на инстинкте включила наивняк: – Первый раз вижу так близко настоящего принца. А вы принц чего, ваше высочество?

Ее щеки тут же слегка покрылись румянцем. И ей это шло. Гляделось этаким импрессионистским рефлексом от головного убора. И смотрит так прямо, хлопая ресницами, как будто не выпытала еще вчера у дона Саншо и сьера Вото все про меня. Вот зуб дам…

– Я принц Вианы как инфант короны Наварры. Это небольшое княжество на границе с Кастилией. Луи де Фанс мне дядя, родной брат моей матери. Но я еще и суверенный монарх виконтства Беарн, где я ничей не вассал.

– Даже римского папы? – удивилась девушка. – Так не бывает, ваше высочество.

– Как видите, прекрасная дамуазель, бывает. Просто это государство слишком маленькое, а я слишком юн, чтобы рассматривать нас полноценными участниками европейского концерта.

– Концерта? Никогда не слышала такого названия, – и в улыбке показала прелестные ямочки на щеках.

– У этого термина два значения. Согласное выступление разом нескольких музыкантов, где каждый слушает музыку соседа и играет ей в тон, или большая политика монархов на континенте. Где участники концерта делают политику, а остальные – только зрители.

– Я ничего в политике не понимаю, в монастыре нас этому не учили. Но вот в музыке кое-что смыслю. И даже умею играть на свирели. А это правда – то, что мне сказали ваши башелье*, – что вы хорошо играете на деревянной флейте?

Я же говорил, что она на информацию обо мне их вчера до донышка вытрясла… Странно, а чем ей Саншо-то не угодил? Тем, что он одноглазый? Или приняла его за рыцаря моей свиты? А девушкам, в каком бы они времени ни жили, принца подавай. На меньшее они не согласны. Все, кто ниже принца, будут за это истерзаны в замужестве. По большому счету, им и принц нужен не всякий, а с золотыми яйцами. И не дай бог, если они у него окажутся серебряными…

– Хорошо или нет я играю на флейте – это не мне судить. По крайней мере, мне это занятие нравится, – ответил я ей.

А сам подумал: смогу ли я играть на флейте в этом теле, если не умел этого раньше? И добавил поспешно:

– Но на гитаре я играю лучше.

– Гитаре? – удивилась она.

– Этот что-то вроде лютни у наших бродячих гита́нос*.

– А… житан*, – обрадовалась девушка узнаванию, делая ударение на последний слог. – Они у нас тоже часто бродят толпами со своими возами. И женщины у них в пестрых юбках с оборками. Потом в округе кони пропадают… Видела я как-то у них этот инструмент, когда ехала из монастыря сюда, к дедушке, но не знала, что он называется так. У нас его называют «житэйр». Но он звучит намного грубее, чем лютня.

– Дамуазель, – сказал я несколько строго, меняя тему, пока мне не принесли флейту и не заставили на ней играть, – мы с вами уже долгое время общаемся, а я все еще не знаю вашего имени. И мне от этого неловко.

Она вскочила, торопливо сделала настоящий придворный реверанс и промолвила, потупив глаза:

– Иоланта, дочь барона де Меридора, ваше высочество. Простите мне этот промах. Я не нарочно нарушила этикет.

– Садись, дитя мое, – непроизвольно вырвалось у меня, так как я неожиданно для себя обнаружил, что смотрю на нее снисходительными глазами старика, а вот тело мое только по пояс деревянное, а ниже очень даже я ей ровесник. – Можете называть меня Франциск, Иоланта. Так о чем мы говорили?

– О музыке, – выпалила девушка. – Вы возите свою деревянную флейту с собой?

Я призадумался. Скорее всего флейта принца досталась с другими вещами трофеем Пауку. Но точно я об этом не знаю.

– Деревянную – нет. Только кожаную, – пошутил я озорно и двусмысленно, как не привык шутить даже в третьем тысячелетии.

Меня явно накрывают юношеские гормоны, подталкивая к мелкому хулиганству. Мне совсем не нужна интрижка с внучкой приютившего нас барона, особенно в нашей непростой ситуации. Разум-то хорошо понимал это, но тело рвалось в бой.

– Я умею играть на свирели, меня в монастыре научили, – продолжила девушка свой щебет. – А вы научите меня играть на кожаной флейте?

Прозвучала даже не просьба, а требование. О боги, она или наивна до безобразия, или слишком искушенная развратница, которая сама меня соблазняет. Поди вот так пойми с ходу.

Микал, появившийся на наши глаза с известием, что бочка готова и горячей воды запасено достаточно, оборвал этот странный флирт прямо на взлете. Ну и слава богу.

Отмокал в бочке я долго, все равно одежды мои унесли стирать.

Баня местная оказалась похожей на японскую, только совсем без эстетизации, принятой в Стране восходящего солнца. В помещении рядом с кухней в большую сорокаведерную бочку поставили скамеечку и все покрыли полотном, чтобы мое высочество попку себе не занозило. Туда набулькали горячей воды деревянными ведрами, разбавили холодной до приемлемой температуры, и – извольте принимать водные процедуры.

Первый кайф от процесса я ощутил, отмокая от лесной грязи, да и вообще от всего накопленного до меня этим телом, – в это время в этом месте католицизм отрицательно относился к телесной чистоте. Это вам не Русь с ее культом бани. И даже не Византия, бани которой сейчас называют турецкими. Сейчас – это в двадцать первом веке. Вот я уже и во временах путаться стал. Симптом, однако.

Потом заметил, что пропали Микал и моя одежда.

Появившийся раб сказал, что одежда моя в стирке, зато он нашел тут настоящую морскую губку и сейчас ей меня ототрет, если я, конечно, не боюсь, что через отмытые поры в меня проникнут все возможные болезни. И раздевшись до пояса, стал работать банщиком. Ошейник, как оказалось, на нем был. Замшевый. С наполовину стертым беарнским тавром – два быка, идущие влево, оглядывающиеся, один над другим.

Эх, сейчас бы гель для душа или хотя бы примитивное хозяйственное мыло… Но и так было неплохо. Особенно когда кухонные мужики стали приносить новые порции кипятка.

Вымыть мне волосы пришла толстая грудастая баба в неопределенном возрасте, принеся с собой большой глиняный горшок с настоем ромашки.

Сняла под присмотром Микала с меня повязки и сказала:

– Можно.

И мои волосы неторопливо умастили каким-то маслом. Судя по запаху – ореховым. Помассировали голову. Смыли водой с ромашкой. Потом еще раз – только ромашкой. И лишь затем, используя десяток деревянных гребней с разной толщиной зубьев, она осторожно и ласково расчесала мои длинные волосы. И ушла с поклоном, явно довольная своей работой.

– Догони ее, дай серебряную монету, – приказал я Микалу, когда за этой бабой закрылась дверь. – А то обо мне черт-те что подумают. Нам это надо?

– Не чертыхайтесь, сир! – с укоризной крикнул Микал уже из дверей. – Грех это.

Вернулся он с большими простынями, одной из которых вытер меня почти насухо, а вторую выдал укрыть наготу.

Тут же ввалились в помещение кухонные мужики барона с новой порцией горячей воды, трехногим столиком, креслом, сидром и сыром. Все расставили по-быстрому и убрались с глаз долой.

Микал, раздевшись и добавив горячей воды, с криком наслаждения залез в бочку. В ту же воду, в которой до того мылся я.

– Что, хорошо? – спросил я его.

– Не то слово, сир… как в раю. Эх, banyku бы сюда нормальную. Как в детстве, с паром, с venichkom.

Заедал я сидр сыром и смотрел, как Микал отдирает с себя грязь пучком рваного лыка. Тратить на себя губку он не посмел.

Потом принесли мне одежду. Не мою. Но моего размера. Цветов Неаполитанского королевства.

Белье – тонкого льна короткая рубаха, которую Микал обозвал камизой*, и нечто вроде трусов-боксеров до середины икр примерно, с гашником на поясе и тесемочной подвязкой над коленом, под названием брэ*.

Шоссы* – чулки тонкого сукна. Одна штанина сине-желтая, разделенная по вертикали, другая – красная. В таких только украинским национал-коммунистам ходить.