Дмитрий Старицкий - Фебус. Принц Вианы Страница 15

Пуфы вислые без наполнения, по цвету синие, в разрезах желтые, а гульфик красный, что меня отдельно развеселило.

Синего цвета, набитый паклей как ватник, с вертикальными швами приталенный жакет на крючках от горла до пупка – ниже короткая баска, но рукава еще привязные, и если их пришить, то назывался бы колет.

На голову – синий бархатный берет на красном околыше. Без перьев. Но крепления для пера есть.

Кое-где сукно побито молью, но если особо не приглядываться, то и не видно. Наверное, это остатки одеяний придворных Рене Доброго, сохраненные бережливым управляющим.

Оторвал от полотна простыни две полосы на портянки. Вбил ноги в сапоги – и одет. Остался только пояс со шпагой и кинжалом.

Тут и Микал из бочки вылез, вытерся простыней, затем облачился в такие же одежды, что и у меня. Разве что вместо берета снова у него длинный красный шаперон с оплечьем, понизу вырезанный треугольниками. И сразу он стал похож на карточного джокера, вызвав у меня этим улыбку.

Опоясался Микал своим ремнем с тесаком. Собрал свою старую одежду и вынес. Вернулся быстро. Глянул на столик и сказал:

– Вы, сир, особо на сыр не напирайте – скоро обедать будем.

– Ты куда свою одежду унес?

– В стирку. Вашу баронские прачки уже постирали – сохнет.

– Ладно, доедай сыр и пошли.

– Я есть не хочу, сир, но если вы приказываете… Вот сидра бы я выпил.

– Пей и рассказывай новости.

Вытерев капли сидра с уголков рта, Микал доложил:

– Вернулся сержант с баронским слугой. Они вроде как барку наняли до Нанта. Отсюда до пристани четверть дня пути пешком. Так что, если вы прикажете, сир, то завтра выдвигаемся.

– А почему я могу не приказать? – поднял я бровь.

– Ну мало ли… – подмигнул он мне. – Чувствуете себя не готовым к дороге. Здоровье не позволяет… Или пока чепчик красный еще не смятый.

И смеется одними глазами.

– А кроме нас никто мыться не будет? – удивился я пустоте помещения.

– Кому было крайне необходимо омыть ту или иную часть тела, те уже обошлись ведром у конской поилки, – совершенно серьезно Микал мне это выдает. – Но большинство, особенно франки из Фуа, слишком суеверны: боятся от мытья заболеть. А инфант омылся еще с утра, до завтрака.

– Попил? Пошли, – дал я команду.

Вместо обычной мессы патер Дени (Денис, если по-русски, хотя по-французски Дениз – это женское имя) служил сегодня благодарственный молебен об избавлении нас от напастей. В общем, «да воскреснет Бог, и расточатся врази Его».

И не прерываясь, «вторым отделением концерта» отбарабанил молебен о плавающих и путешествующих. О нас, сирых, значит.

Не пойти на такое мероприятие я не мог, хотя не очень-то и хотелось. Я ведь даже не атеист, скорее – агностик*. Но отрываться от коллектива в церковных мероприятиях Средневековья – это будет похлеще, чем манкировать партсобраниями в советское время, в период сталинизма.

Пошел – и не пожалел.

Боже, какой великий актер пропал в этом старом и плюгавом провинциальном священнике. Какой голос! Мощный, красивый, богатый обертонами баритон, заполняющий все пространство пристроенной к стене восьмиугольной капеллы с хорошей акустикой. Голос проникал во все углы и, отразившись там, возвращался и уязвлял, как казалось, самую душу.

Некоторые прихожанки обливались слезами умиления, и чувствовалось, что это им привычно.

С таким патером верилось, что Бог есть и что он нас любит. И что Бог есть сама Любовь. Душа стремилась вырваться из тлена своей оболочки и публично очиститься покаянием. Но это для меня было бы извращенным способом самоубийства. Внедрившись в тело юного принца, мне оставалось только всю оставшуюся жизнь лгать на исповеди. Для окружающих меня людей внедриться в человека может только бес. Даже Жанну д’Арк в этом веке сожгли, а у девушки всего лишь были слуховые галлюцинации.

А театр одного актера все продолжался, и хотелось неистово бисировать, кричать «браво!» и не отпускать со сцены маэстро без комплимента. Но всему приходит конец, особенно прекрасному.

Откровенно говоря, я до дрожи боялся исповеди именно у этого священника. Но патер всех нас причастил плоскими пресными облатками без нее. Попустил как плавающим и путешествующим.

После довольно скучного, но обильного обеда, все еще находясь под впечатлением мессы, прогуливаясь по двору замка, неожиданно столкнулся с Иолантой.

Я сделал учтивый поклон и спросил:

– Дамуазель, не удовлетворите ли вы мое любопытство?

В ответ она сделала реверанс и кивнула головой, поощрительно похлопав ресницами.

– Почему вы носите одежду вилланки, а не платье, приличествующее дочери барона?

– Ваше высочество, вы когда-нибудь носили железный корсет, который на ребрах так стягивают шнурами, что невозможно дышать?

И не дождавшись ответа, продолжила:

– А мне приходится хлопотать тут по хозяйству, потому что дедушка везде не успевает на своей деревяшке. Вот и представьте меня на хозяйственном дворе в корсете и юбках на обручах. Много ли я успею? Сразу скажу: гораздо меньше, чем дедушка на протезе. К тому же других благородных дам тут нет – некому меня за мое поведение осудить. Я полностью удовлетворила ваше любопытство, ваше высочество?

– Нет. У меня к вам будет еще просьба: не покажете ли вы мне укрепления замка?

– Охотно, ваше высочество, следуйте за мной.

– Иоланта, я же просил называть меня Франциском.

– Как прикажете, ваше высочество, – снова присела она в реверансе. – Для меня это честь.

– И еще один вопрос: как давно служит здесь патер Дени?

– Всю свою жизнь, ваше высочество. Был бы он моложе, не видать нам его – забрал бы его с собой в Прованс Рене Добрый, который очень любил его мессы.

Мы стояли на площадке угловой башни и любовались прекрасным пасторальным видом на виноградники, поля, ветряную мельницу и лес, закрывающий горизонт.

– Удивительный вид по совершенству линий и гармонии. Даже чем-то душу размягчает, – говоря это, я обнял девушку сзади, ласково положив ей руки на живот и осторожно поглаживая.

Вопреки ожиданию, это не вызвало острого отторжения или робкого протеста; наоборот, меня поощрили к дальнейшему действию, положив голову мне на плечо.

Микала я оставил внизу у лестницы в башню, так что помешать нам неожиданно никто не мог.

– Вы мне так и не договорили, ваше высочество, о музыкальной игре, утром, – голос у девушки подпустил низкую хрипотцу, которая так остро возбуждала естественное мужское желание.

Одна моя рука переместилась на ее грудь, очень удобного размера, полностью заполнявшую мою кисть, а другая осторожно двинулась исследовать низ живота, осторожно подбираясь к лобку. Представлял я себя при этом явно Волком из сказки. Однако соски Красной Шапочки затвердели и были готовы порвать батист рубашки. По ее телу пробежала легкая дрожь. Одновременно я вдувал в ушко прекрасной дамуазели какую-то куртуазную чушь, высвободив аккуратную розовую раковинку из-под чепчика собственным носом. Тут все равно, что говорить, лишь бы воздух сотрясать около уха. И не представлять себя неотесанной деревенщиной, которому только бы грубо лапать, никогда не слышавшему куртуазной пословицы: «взялся за грудь – скажи что-нибудь».

– Ох, принц, – прогресс, однако, девушка перестала меня титуловать «высочеством» в обращении, это уже прямое приглашение к интиму, – вы, наверное, всем девушкам такие слова говорите, зная, как наша сестра падка на лесть. Особенно такую тонкую.

А на меня она уже просто навалилась. Пришлось даже самому прислониться к каменному зубцу, ограждающему башню.

– Ну так где ваша кожаная флейта и как на ней играть? – Она положила свою ладонь на мою, под которой была ее грудь, и слегка надавила.

Ладно, девочка, сама напросилась. Я снял руку с ее груди, расслабил завязки на гульфике, потом взял ее руку и резко засунул к себе в святая святых.

– Что это? – растерялась девушка от неожиданности и слегка напряглась.

Рука Иоланты чуть дернулась назад, но я ее удержал, поясняя:

– Это и есть кожаная флейта. Сейчас я тебя буду учить, как на ней играть изумительные по красоте мелодии.

«По всем методикам двадцать первого века», – добавил я мысленно.

– О, Франсуа, что вы делаете? – выдохнула девушка осуждающим тоном, однако ничего не выпуская из руки…

Ничто не остается незамеченным и ничто не остается безнаказанным. Особенно в таких маленьких общностях, как замок. За ужином, изрядно приняв на грудь, старый барон, сверля меня глазом, как буравчиком, все же выдвинул мне претензию:

– Ваше высочество, при всем моем уважении к вашему сану, я бы все-таки попросил не кружить голову моей девочке, которая только-только вышла в мир из монастыря кармелиток, где проходила обучение. Никто в ее возрасте не сможет устоять перед принцем, особенно если он такой златовласый красавчик, как вы. Но вы-то должны сознавать свою ответственность…