Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Царевна Страница 15

Да, было такое. Знает он матвеевскую воспитанницу. Только вот как царь в тот дом пожаловал – тут же ему от ворот поворот дали. Матвеев и развернул, сказал, чтобы не морочил он девушке голову. Наталья?

Да, говорила, что люб он ей.

Жениться?

Так ведь… э-э-э… бесприданница она, государь… а у меня еще трон не отвоеван…

Алексей Михайлович пожал плечами.

– Войска не дам, но где найти их – ты знаешь. Ежели на Наталье женишься и с собой ее заберешь – дам я тебе денег. А нанять кого – дело несложное.

Ираклий задумался, но не надолго. Наталья ему была по душе, а уж приданое – и вовсе медом растекалось.

– Готов служить тебе, государь.

– Тогда к свадьбе готовься.

– Когда, государь?

– Сейчас.

Ираклий бросил взгляд на царевича и увидел его выразительный взгляд. Такие любой придворный читает на раз. Молчи, я все тебе расскажу.

И согласился. Единственное, что попросил, – это во что другое переодеться, а то ведь из постели вытащили…

Алексей Михайлович не отказал.

Странная это была свадьба.

Ночная торопливая исповедь, мертвенно-бледная невеста с ненавистью в глазах, довольный жених, государь, выглядящий откровенно убитым горем, внешне спокойный царевич, в глазах которого плещется удовлетворение хорошо проделанной работой…

Царский духовник, который венчал эту пару, даже и не пытался что-либо сказать. Себе дороже. А царевич успел перекинуться парой слов с Ираклием. Быстро, пока Наталью исповедали.

– Что случилось, государь царевич?

– Наталья отцу призналась, что не люб он ей. Другой ей по сердцу.

– Вот как? А что ж я…

– За того человека она замуж выйти никак не может. Но и здесь оставаться…

– Матвеев?

– Да.

Ираклий кивнул. На Матвеева и у него был зуб, Наташа ему нравилась – почему бы и не совместить приятное с еще более приятным?

Так вот и получилось. Вскоре после полуночи все было закончено – и все разошлись по своим покоям. Сына Алексей Михайлович тоже отослал. Хотелось побыть одному. Хотелось…

Сердце болело.

Алексей Алексеевич же не успел войти к себе, как у него на шее повисла Софья, хлопнул по плечу Ваня Морозов.

– Алеша, какой ты молодец!

– Ты это сделал!

– Грязно это…

Софья тут же поняла, что на сердце у брата. Усадила его в кресло, опустилась рядом на пол, заглянула в лицо.

– Очень грязно, Алешенька. И мерзко. Только я так тебе скажу – мы сейчас большего зла избегли. Женился бы батюшка на Наталье – думаешь, успокоилась бы она? Никогда. Начала бы его против тебя настраивать, для своих детей интриговать. Матвеев помог бы, ему то не в тягость. Бояре бы разделились, а начни ты с ворьем бороться, как желаешь, – все бы на его сторону встали. Смута бы началась, брат на брата войной пошел – ничего нет страшнее. Не кори себя, не ты это начал. Ежели б Наталья отца любила, разве мы бы хоть слово супротив сказали?

– Она меня любила…

– Любила ли? Или говорила, что любит?

Ответа Алексей не знал. Смотрел в окно, вспоминая, как красивая девушка превращалась в раненое животное – и осознавал, что это всегда будет с ним.

Предавать, интриговать… да будь он проклят – этот путь государя! Страшно это…

Так они втроем рассвет и встретили. Спящими вповалку на широкой кровати, как есть, в одежде. Алексей и Иван переплели руки, Софья маленьким зверьком приткнулась между ними…

Дети, всего лишь дети, которые впервые поняли, как это – играть человеческими судьбами. И им было больно. Что-то такое умерло в них в эту ночь… Иллюзии?

Возможно.

И даже Софья, хоть и рассталась с ними еще давным-давно, все равно переживала.

Переживал и Артамон Матвеев. На следующий день он узнал и примчался в Кремль, но к царю его даже не допустили. Он бы кинулся в ноги, он бы все исправил, но – увы!

Никто толком ничего не знал. Только что одну из девиц срочно замуж выдали и отослали, а как, за что…

Увидеться с Натальей у него тоже не получилось. Ираклий, хоть и влюблен был в Наталью, но управлять ей не позволил. Молчи, женщина. Твое дело мужу улыбаться, а не в дела его лезть!

Алексей Алексеевич не отходил от отца, стараясь утешить его в горе. Софья же…

Софья о чем-то активно шепталась с Иваном Морозовым. А что Иван разговаривал после этого со Степаном Разиным, которому ходу в Кремль не было… Так что же? Не разговаривать с ним теперь?

Алексей Михайлович тоже переговорил с дочерью. Софья не отрицала ничего и не запиралась.

Наталья?

Было, было…

Алексей, когда записочку от нее получил, пришел к сестре, посоветоваться. Почему с ней? А с кем еще? С ней да с тетушками – иного выбора и не было. Не к отцу же с таким пойдешь, сердце разбивать…

Почему потом пошел?

Так тетушки и уговорили. Лучше один раз все прояснить, чем такие интриги за отцовской спиной плести. Мерзко это…

С этим Алексей Михайлович был полностью согласен. Мерзко и гадко. Идти на смотрины ему совершенно не хотелось, но надо было.

Так что в назначенный день девушек вывели в залу – и Алексей Михайлович пошел вдоль строя.

Лица, лица, лица…

Круглые и вытянутые, серьезные и встревоженные, карие, голубые, черные, серые, зеленые глаза, светлые и темные косы бегут по роскошным платьям… Пройти бы, не поднимая глаз, а лучше выгнать всех… И в груди тяжко, и вспоминаются черные очи, и голос грудной слышится, и улыбка нежная… Наташенька, что ж ты так со мной, любовь моя поздняя, нечаянная? Неужто чем виноват перед тобой?

Софья бы намекнула батюшке, что не там он вину ищет, да не стоило его добивать.

Раз прошел Алексей Михайлович, словно во сне дурном. И два прошел. А на третий раз вдруг выхватил из толпы знакомые синие глаза.

Ясные-ясные, словно небо летнее.

Только раз он такие глаза видел, только у одной женщины.

И коса снопом золотым по платью бежит. А лицо…

– Фимушка?

И не царь стоял в тот миг перед девушкой, нет. Мальчик шестнадцати лет, которого мечтой поманили, да отобрали ее. Чудо ли это?

Или время вдруг назад поплыло?

Царь пошатнулся – и если б девушка его под руку не подхватила – на колени упал бы.

Перед этой?

Перед той, которую предал в юности? Допустил, чтобы обвинили облыжно да с глаз долой услали?

Прощения просить, умолять, все бы отдал в этот миг – лишь бы поняла. Лишь бы простила, поверила, что не хотел он зла, просто отстоять ее не сумел! Глуп был, молод, в себе неуверен… И вдруг увидел в синих глазах нечто такое, что разжались когти в груди…

Тепло там сияло. Понимание и прощение.

А Любава просто пожалела Алексея Михайловича.

Как любого обычного, немолодого, усталого мужчину. Как человека. Раненная жизнью сама, она понимала, когда другим больно – и ему тоже так было. Шел, тосковал…

Такое у него было в глазах, что страшно становилось.

– Меня Любовью крестили, государь…

Тихо-тихо, так, что, кроме соседок, и не слышал никто. Да и те отшатнулись, словно испугались чего.

– Любушка…

Два человека рядом. Понимание?

Да, наверное. И это намного больше того, что они надеялись обрести.

Алексей Алексеевич смотрит чуть удивленно. Неужели получилось?

Сонюшка! Ну и умна ж у него сестрица!

В тот же день Любовь Алексеевна Пронская стала официальной царской невестой – и уж к ее охране отнеслись вовсе не так халатно, как когда-то к защите касимовской невесты. Служанки у нее были все свои, от Софьи. Охрана?

Алексей Михайлович поставил своих доверенных людей, да и Милославские тоже постарались. Иван Милославский примчался к Софье, падать в ноги и благодарить – царь, узнав, кому именно обязан своим счастьем, поблагодарил мужчину и пожаловал его золотой чашей с червонцами. Да и к царю Иван стал вхож намного чаще.

Любавушка по секрету призналась Софье, что ей царя уж-жасно жалко, он ведь такой одинокий – и никто его не понимает. Софья покивала, соглашаясь, что быть одиноким, имея аж десяток детей, троих сестер и всяких около-родственников – это у нас запросто, и посоветовала жалеть его почаще. Сошлись два одиночества!

Одному в радость слезы пролить, второй в радость их вытереть… идеальное совпадение!

Алексей Михайлович вообще ничего вокруг не видел, пребывая в розовом тумане. Софья даже удивлялась – как так можно? Но потом поняла. Царь любил жалеть себя и любил, когда его жалели. Любава же была наделена этим даром в таком количестве, что хоть сцеживай и в чай подливай. Даже Матвеева, который таки прорвался к царю и упал в ноги, не велел гнать со двора. Просто посмотрел с улыбкой и высказался в духе: «Неисповедимы пути Господни, никогда не угадаешь, где найдешь, где потеряешь». Понятное дело, Матвеева этот расклад не устроил, но тут грянуло еще более страшное.

Наталью Нарышкину нашли мертвой.