Андрей Франц - По образу и подобию (СИ) Страница 3

Впрочем, гордые венецианцы, для которых море и самый мощный флот Средиземноморья служили к тому времени уже лучшей защитой, не нуждались более во рвах и крепостных стенах. Каковые и были снесены, а на освободившемся месте вознесся легкий, элегантный дворец.

Он, разумеется, ничем еще не напоминал то дошедшее до нас готически-мавританское чудо, что заложил в XV веке Филиппо Календарио. Но и тот Palazzo Dukale, что предшествовал в XII веке творению знаменитого capomaestro, служил откровенным вызовом трусливо прячущейся за крепостными стенами Европе.

Именно здесь, в Зале малых приемов резиденции главы республики Святого Марка, два человека увлеченно обсуждали только что привезенный со специальным курьером свиток. Люстры прославленного венецианского стекла, что столетие спустя примет гордое имя vetro di murano, бросали мерцающий свет на чуть желтый лист пергамента. Ярко освещая при этом аккуратно выведенные рукой переписчика опасные, ах какие опасные слова!

"...Он сбросил в море колесницы и войско фараоново, преломил лук сильных и смёл врагов креста Христова как уличную грязь, дав славу не нам или вам, а имени своему. Он славен в святых и дивен в величии, Он свершает чудеса и творит радость и восторг после плача и рыданий.

Датировано в Реатинском дворце, 15 августа 1198 от Рождества Христова"

Человек в темно-сером плаще с капюшоном, совершенно затеняющим черты лица, закончил чтение и отложил свиток в сторону. Эхо последних слов еще несколько мгновений металось над кораллово-красным паркетом африканского падука, и наступила тишина.

Его пожилой уже, но явно крепкий и энергичный собеседник прикрыл глаза и сплел унизанные перстнями пальцы.

- Надо же, пятнадцатое августа. Ваш великий предок, дож Доменико Сельвио мог бы вами гордиться, Себастьяно. Сегодня шестнадцатое, и не удивлюсь, если мы с вами - первые читатели папской буллы.

- Благодарю Вас, мессер. Сьер Антонио провел в море почти сутки, не смыкая глаз, чтобы незамедлительно доставить нам копию.

- Зная Вас, добрый Себастьяно, не сомневаюсь, что его труды на благо Республики будут достойно вознаграждены. Равно как и тех наших друзей, что позволяют быть в курсе последних новостей с ватиканского холма. Однако к делу. Итак, малыш Лотарио[3]

сделал свой ход. Как это там у него, - старик слегка запрокинул голову, вспоминая особо приглянувшееся место, - сам Господь наш Иисус Христос, который, умирая за нас, избавил нас от плена, теперь сам как бы пленён нечестивыми и лишён наследия своего... Прекрасно! Мне передавали, что юный граф Сеньи в бытность свою студиозусом Сорбоны и Болоньи превзошел всех своих соучеников успехами в философии, богословии и риторике. Верю, теперь верю...

Энрико Дандоло, сорок первый дож Республики святого Марка, поднялся, сделал несколько легких, почти неслышных шагов, помассировал виски, всегда нывшие к перемене погоды - еще одно недоброе напоминание о ранении в голову, некогда ослепившем его.

- Итак, призыв к новому крестовому паломничеству положен на бумагу, - продолжил он свои размышления вслух, - и вот-вот отправится в архиепископства и ко дворам всех христианских государей. Пройдет несколько месяцев, и тысячи закованных в сталь пилигримов заполонят дороги Европы, держа путь к италийским портам. Сколько ему сейчас, - дож на мгновение задумался, - тридцать семь? Прекрасный возраст, время надежд и свершений. - Теперь пауза, сделанная говорящим, была несколько дольше. - И, конечно же, ошибок - кто из нас от них застрахован?

- Вы подвергаете сомнению, мессер, утверждение святой нашей матери Церкви о непогрешимости Папы? - едва заметно улыбнулся его более молодой собеседник.

- Сохрани меня Господь, Себастьяно! Иннокентий III, как и все его сто семьдесят пять предшественников, безусловно, непогрешим. Но ведь грех и ошибка суть две разные вещи. Впрочем, я не силен в богословии. Тем более, что нам и без него есть теперь, чем занять наши бедные головы. - Энрико Дандоло снова помассировал виски, словно бы подтверждая только что прозвучавшие слова.

- Иннокентий вбросил в европейский котел камешек, который уже завтра-послезавтра обернется лавиной. Лавиной, сметающей все на своем пути. Храбрый встречает ее лицом к лицу и погибает. Трус бросается наутек и погибает тоже. Умный отходит в сторону и остается жив. Что само по себе уже немало, но это и все его прибытки. - Старый дож на несколько секунд задумался. - И лишь воистину мудрым удается направить ее мощь туда, где это более всего соответствует их целям.

Что ж, благодарю вас, мессер Сельвио, я услышал необходимое. Сейчас мне следует подумать.

***

Россия, наши дни.

Разорвавший тишину крик затих, и черные, исполненные безграничной печали, глаза господина Гольдберга уставились на стоящего за кафедрой мужчину.

- ... шу мать, чтоб вы были здоровы! Если вам так не с кем поговорить, что для этого сгодится даже пожилой, не первой свежести еврей, то совершенно не обязательно привязывать его к стулу. Это мой дедушка умудрился сбежать из гестапо и три года партизанил в Белоруссии, - мне такое уже не по силам. Так что, можете смело отстегивать ваши сраные ремни...

С каждым словом речь почтенного историка становилась все эмоциональней, довольно быстро выйдя за рамки принятого в научных дискуссиях лексикона. Что, к сожалению, не позволяет нам привести текст выступления целиком, несмотря на все его многочисленные достоинства. Справедливости ради нужно сказать, что весьма значительные вкрапления обсценной лексики не только не затемняли общего смысла сказанного, но даже наоборот - подавали его намного более ярко, выпукло, рельефно, в полном соответствии как с окружающей обстановкой, так и с душевным настроем Евгения Викторовича. Настрой же был, по волне понятным причинам, далек от идиллического.

Его сосед не произнес за это время ни слова. Лишь вздутые вены предплечий подсказывали, что в настоящий момент он пробует на прочность притягивающие его к креслу ремни. По-видимому, их качество оказалось на высоте, поскольку спустя пару секунд господин Дрон откинулся на спинку кресла и даже расслабился. Вот только взгляд серо-голубых глаз, устремленных на фигуру в противоположном конце комнаты, не сулил той ничего хорошего.

- Успокойтесь, господа, успокойтесь! - Их таинственный пленитель вышел из-за кафедры и остановился в паре метров от прикованных к полу кресел. - Ровно через одну минут вы будете освобождены от креплений. Они и нужны-то были лишь для того, чтобы избежать эксцессов пробуждения. К сожалению, оно всегда сопровождается довольно мучительными переживаниями, каковые могли бы спровоцировать вас на самые необдуманные поступки. - Мужчина взглянул на своих невольных собеседников и, довольно кивнув головой, продолжил. - Сейчас вы уже полностью пришли в себя, и ремни не нужны. Единственное, о чем бы я хотел вас попросить, это уделить мне после освобождения десять-пятнадцать минут вашего времени. Я должен сообщить вам нечто, весьма важное.

- А если мы просто встанем и уйдем? - вступил, наконец, в беседу господин Дрон.

- Что ж, - сухо улыбнулся его визави, - тогда вы так и не узнаете, что означала та картинка, что вы увидели перед тем, как потерять сознание...

Некоторое, пусть и не вполне еще ясное, понимание отразилось на физиономиях сидящих в креслах собеседников. Они переглянулись, кажется, впервые обратив внимание друг на друга, и вновь устремили взоры на спикера их небольшого сообщества.

- Вы имеете ввиду... - начал было Евгений Викторович.

- Да, - не дал ему договорить человек в темно-синем. - Изображение земного шара, пронизанного золотистыми червоточинами. Ведь именно оно было последним, что вы увидели перед тем, как очнуться уже здесь, не так ли?

Господин Дрон на мгновение прикрыл глаза, и последние минуты этого дня, предшествующие пробуждению уже здесь, пронеслись перед ним. Вот он с трудом уходит от укола во внутренний сектор из шестой позиции, выставив восьмую полукруговую защиту. Вот пытается атаковать удвоенным переводом.... Безуспешно! Маэстро Манджаротти, приглашенный им в клуб из Милана для проведения мастер-класса, легко контролирует его клинок, ни на секунду не прерывая касания. Огромный двуручник порхает в его руках и выписывает бесконечные восьмерки вокруг меча противника ничуть не хуже, чем у нависающего над ним, словно башня, Капитана...

...Вот клубная сауна, где после окончания семинара слегка разомлевший маэстро разбирает ошибки своих русских учеников. - Се-е-рджио, - чуть картавя тянет он на родном итальянском, радуясь как ребенок, что в этих снегах есть хоть один человек, с кем можно поговорить без этого отвратительного английского. - У вас отличная техника. У вас превосходные, да что там - фантастические физические данные! Скорость, глазомер, реакция - для человека за пятьдесят просто невероятные. Но вы слишком сильны, - итальянец сокрушенно качает головой. - Ваша сила губит в вас фехтовальщика. Вы слишком хотите навязать противнику свою партию. И думаете, что ваша техника и ваша сила в этом помогут. С неопытным противником - да, помогут.