Вираж бытия (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич Страница 34

Строго говоря Михаил Васильевич вообще не понимал, какой смысл в пулемете без ленточного питания. Но это так. Аукался жизненный опыт, полученный в Афганистане. И на все увлечения легкими пулеметами этих лет он смотрел не только со скепсисом, но и пренебрежением.

Так вот – раскритиковал он тогда пулемет Дегтярева.

Зафиксировал это в записке.

Оставив уточненные требования. И порекомендовал Федорову не распыляться кадрами. А собирать их в кулак, сосредотачивая на решении главных задач. С чем и отбыл.

Дегтярев, понятно, расстроился.

Обидно, когда вот так все происходит. Тем более, что над пулеметом он трудился уже давно, с 1923 года. И комиссия под руководством председателя Стрелкового комитета РККА его в 1924 году обнадежила самыми лестными отзывами. Да и потом всячески звучали позитивные оценки и все говорило о том, что осталось лишь немного довести в целом удачную конструкцию…

А тут раз – и облом.

Впрочем, получив по руке ручкой затвора, во время стрельбы с хватом за цевье, он и сам осознал ошибочность идеи. А ведь бойцы в пылу боя точно так его хватать станут… да и по остальным замечаниям возразить не смог…

Но Михаил Васильевич не был бы верен себе, если бы не постарался обнадежить Дегтярева. Шепнув, что, если все быстро уладиться с самозарядным карабином, то он постарается ему помочь с пулеметом. И техническое задание толком сформулирует, чтобы не было вот таких вот разночтений, и сосредоточит над этой задачей все инженерно-конструкторские задачи завода.

– Главное – не распылятся. А то сидите по углам, каждый что-то свое делает. Время же идет… оно просто утекает, как вода между пальцев…

– Но ведь потенциал в пулемете есть?

– Для вооружения большой армии нам нужен ручной пулемет с ленточным питанием. Достаточно удобный в использовании и максимально технологичный. С большим использованием штамповки. Пока что в мире ничего подходящего нет. И твой пулемет, Василий Алексеевич, получатся по сути таким же суррогатом, что и поделка Токарева. Только твой еще доводить и доводить. Вон – под ленту переделывать. А у Токарева он уже готов.

– Суррогат? Да как же это?

– А как его еще назвать? Сколько он весит? Сколько в нем одной только фрезеровки? И что на выходе? Низкое удобство использования и неудачное боепитание. Даже коробчатые магазины были бы лучше, потому что их в условиях боя можно легко набить из россыпи патронов. Даже лежа где-нибудь под кустом. С диском так не получится. Его ДО боя нужно готовить. И если магазины закончились, то все. Приплыли.

– Понял. – понурив голову произнес Дегтярев.

– Ничего то ты не понял, – тяжело вздохнув произнес нарком. – Тебя сориентировали не верно, вот ты и шел не туда. Так-то – голова у тебя светлая Василий. И ты, я уверен, еще много что толкового разработаешь. И я тебе в этом помогу…

Дегтярева, конечно, это не сильно обнадежило.

Он скис.

Сильно скис.

Но от работы не отказался. В том числе и над пулеметом, в свободное от основных дел время. Ленточное питание, удобство использования и технологичность с обширного применения штамповки. Это отпечаталось в его голове слов под тавро на коже.

Штамповка, к слову, в те годы вполне применялась. Она и в до революции использовалась. Да и те же каски Адриана они именно с ее помощью изготавливались. И не только они. Например, в «трехлинейке» часть деталей магазина была именно штампованной.

Почему же ее не использовали при изготовлении ответственных узлов оружия? Например, ствольных коробок? Такова была традиция. Это считалось чем-то неправильным и неприличным.

Кто-то может подумать будто это жу-жу не спроста. Что есть какой-то скрытый смысл в таком фрезерном упорстве. Но… ведь тараны у боевых кораблей первого класса продержались как-то полвека без всякой на то нужды. Мешая и ухудшая проекты. Такова жизнь. В ней не так много здравого смысла и трезвого рассудка, нежели нам хотелось бы. Традиция и случайность правят балом почти безраздельно.

Токарев, кстати, после отъезда Фрунзе, порхал как бабочка. Светился. Ведь ему из разных источников уже не раз намекали на то, что с МТ-25 скоро «прикроют лавочку». А тут раз – и такая удача. Сам нарком вмешался…

Глава 6

1926 год, май 2, Москва

Звонок в дверь.

Фрунзе вздрогнул.

Убрал документы в папку. А ту поместил в несгораемый шкаф. Запер замок. Достал пистолет. И изготовив его к стрельбе, тихо подошел к двери.

Взглянул в глазок, который ему уже изготовили в мастерской и установили. «Рыбий глаз» дает хорошую панораму. А небольшое, неприметное зеркальце в поле зрение позволяет оценить – кто стоит у двери сбоку. На всякий случай. Зеркальце тоже выпуклое. Из-за чего охватывает довольно приличный сектор. Лица людей в нем разглядеть не выйдет. Только силуэту. Но и это – хлеб.

У дверей стояла только его мать с внуками, то есть, его детьми.

Михаил Васильевич выдохнул. Разрядил пистолет, поймав на лету выброшенный патрон. Убрал его в кобуру. И открыл дверь.

Сегодня Фрунзе взял выходной…

Дети с радостным криком бросились к отцу и повесились ему на шею. Соскучились. Он же, невольно шагнул вперед и огляделся – никого ли лишнего нет…

– Ты изменился Миша. – устало произнесла мать, после того, как он и ее обнял. Но тихо, очень тихо. Почти шепотом, когда дети разулись и побежали в комнату, затеяв игру.

– Мы все меняемся.

– Может и так. Софья не зря переживала за твое назначение.

– А что не так?

– Я же вижу, как ты на детей смотришь. Раньше – души в них не чаял. А теперь… словно не родные они тебе.

– Не говори глупостей. Я их люблю. – соврал нарком.

Хотя что еще он мог сказать? Мать точно ситуацию подметила. Он хоть и старался заниматься их воспитанием да устройством, но лишний раз общаться и встречаться не стремился. Словно долг старому другу отдавал. Тому, в чьем теле поселился и чью жизнь продолжил.

– Не веришь?

– Не верю.

– Мам… очень много работы. Голова кругом. Поэтому сложно вот так из бумажек и дел к простому человеческому общению переходить. К детям. Которым нужно тепло и любовь. Сложно любить, когда совсем недавно хватался за голову, читая очередную «бумажку» и хотел этих… хм… нехороших людей перестрелять. Да и покушения. Два раза меньше чем за полгода. Софью убили. И я каждый день начеку – жду нового. Слышала мою возню за дверью?

– Что-то металлическое лязгало.

– Пистолет разряжал, после того, как удостоверился, что вы пришли. А перед тем – взвел, изготовил к стрельбе.

– Все так плохо? – серьезно спросила мать.

– Очень плохо. Меня в любой момент могут убить. Но ты молчи. И виду не подавай. И если убьют – молчи. Начнешь лишнее болтать и тебя убьют, и детей.

– Враги революции?

– Мама, уверен, ты не хочешь этого знать. Пожалуйста, не спрашивай меня больше об этом никогда. – вкрадчиво произнес Михаил Васильевич. – Это для твоего же блага. И для их блага. – кивнул он в сторону детей, которые крутились бегали по комнате.

– Жениться тебе нужно, сынок. – все также серьезно произнесла Марфа Ефимовна.

– Тебе не жаль эту несчастную женщину? Убьют ведь.

– Я уже старая. Сколько мне осталось, один Бог знает. А детям нужен пригляд. Да, мачеха – не сахар. Но если я умру ты так и будешь в работе. А они как же?

– Ты серьезно?

– Серьезнее не куда.

– Так если я какую-нибудь вертихвостку симпатичную себе возьму, то толку с того? Актрису или еще какую кокотку?

– Так ты и не бери такую. Лучше всего вдову какую. После войны их вон сколько осталось. Одна другой краше.

– Мама, мама… – покачал головой Фрунзе.

– Что мама? Ты о детях подумал?

– Пойдем лучше пить чай.

– Ты снова хочешь угощать маму этими новомодными пакетиками? – фыркнула Марфа Ефремовна. – Словно нэпман какой-то.

– Специально для тебя – заварю в чайничке. – улыбнулся Фрунзе.