Ванька 11 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич Страница 5

Меня же что-то более конкретное интересовало, а не одни общие фразы.

Нет, было что-то и про частности. Скажем, про то, как шестая французская армия попыталась перейти в контрнаступление, но попала под наш мощный перекрестный огонь, понесла большие потери и вернулась на свои первоначальные позиции. Из двадцати восьми танков, что были использованы французами против нас, на поле боя осталось восемнадцать.

Как будто про наступление роты, ну, или батальона написано. Только количество поддерживающих пехоту танков велико. Вообще-то, у французов танков много, не одна тысяча. «Шнейдеры» и «Сен-Шамоны» громоздкие и неповоротливые, они — лёгкая добыча артиллерии. В последнее время у французов, правда, Renault FT-17 появились. Они уже получше.

На «Красном Сормове» такой танк наши инженеры по болтику-винтику разобрали, скопировали и теперь производят там танки для Армии Мировой Социалистической Революции. Называется русский танк «Борец за свободу товарищ Ленин».

Газеты, что наши, что иностранные всё больше сообщают о забастовках, митингах, демонстрациях французов. Данные приводят, конечно, официальные, а значит — сильно преуменьшенные. Если де, год назад, когда ещё Великая война бушевала, произошло за двенадцать месяцев девяносто восемь стачек, в которых участвовало около десяти тысяч человек, то уже в текущем году их было чуть не семьсот с участием трёх сотен тысяч подданных Франции.

Трёх дневной давности берлинская газета писала, что в бассейне Луары и в парижском промышленном районе бастуют двести тысяч металлистов. Это враз перечеркивало всю французскую статистику, показывало, как Франция занижает данные о бастующих.

Поляки, им, как оказывается, тоже было дело до Франции, похихикивали над тем, что на заводах Рено и Сальмсона в Билланкур бастует сорок тысяч рабочих. Повод — отправка на фронт против Армии Мировой Социалистической Революции работающих на этих промышленных предприятиях.

Это всё хорошо, но в Германии как-то посильнее было. Там зерна мировой пролетарской революции в момент бурно проросли, крепкие всходы дали. Германская армия на удивление слабо нам сопротивлялась, а вот во Франции — упорствуют, даже какие-то контрнаступления пытаются организовать лягушатники и любители улиток.

Не думал я, что в этой свободолюбивой стране так всё будет.

Аннамиты больше всех продвижению наших войск сопротивляются. Вот казалось бы, что им до спасения метрополии? Отправлялись бы домой и там революционный пожар разжигали. Нет, воюют с нами. Даже в усмирении бунтующих подразделений французской армии участвуют, стреляют своих хозяев почем зря.

Правительство Франции ещё свирепствует. Петэн восстановил отмененные военно-полевые суды, Пуанкаре отказался от своего права помилования…

Солдат французской армии расстреливали по суду и без суда за отказ в повиновении, оставление позиций перед неприятелем и за многое другое. Как в древние времена к стенке ставили по системе отбора каждого десятого. Гильом открыто в одной из парижских газет заявлял, что не надо бояться расстрелять десять, сто или даже тысячу человек и это единственный способ добиться результата.

Видя мой неподдельный интерес к событиям во Франции, Владимир Ильич даже как-то в нашем разговоре отметил, что дела там обстоят неважно, а всё из-за отсутствия единого руководства революционным движением и стихийности выступлений.

— Так, как у них дела обстоят, революции не делаются…

Ну, ему виднее…

Между тем, лечение вождя шло своим чередом. Результаты проведенного сегодня рентгеновского контроля заживления перелома меня порадовали.

— Даже трость, Владимир Ильич, Вам не понадобится. Нога будет как новенькая, — обнадежил я своего пациента. — Скоро я тут и не нужен буду.

Ленин на меня прищурился, покивал каким-то своим мыслям. Что-то его поведение в отношении меня мне не очень понравилось.

Отпустят меня? Тут цепями прикуют на всякий случай? Случаи-то разные бывают…

Глава 9

Глава 9 Ленинский мёд

— Нинеля Ивановича больше ни по какому поводу не трогать, всенепременно и всемерно помочь, если с чем обратиться… — Владимир Ильич сделал упор на словах «ни по какому».

Строгим взглядом ещё обвел всех собравшихся.

Сегодня «день выписки», так я его для себя и всех причастных к этому событию определил. Три недели назад я свой аппарат с ноги вождя снял, прошедшие дни никаких осложнений моего лечения не выявили.

Слёзно попросился я у своего пациента обратно на фронт. Тот, опять на меня с прищуром посмотрел и утвердительно кивнул. Хорошо мол, отпускаю. Приближайте, товарищ Красный, победу мировой революции.

«На выписку» чуть ли не все члены советского правительства заявились, как родственники в роддом к малютке и молодой мамочке.

Тут и Джугашвили-Сталин сейчас находился, и сын столбового дворянина Чичерин, и Ларин-Лурье, и нарком госконтроля Ландер, и председатель РВСР Бронштейн-Троцкий, нарком просвещения Луначарский, Семашко, а как без него, Урицкий из Петрограда даже приехал. Тут же перетаптывались с ноги на ногу Штейнберг, Равич, Мовшин-Свердлов. Чуть в сторонке от всех стоял Феликс Дзержинский.

Семашко даже ко мне поздороваться подошел. Кстати, не узнал он меня, хоть ранее в Наркомздраве мы неоднократно общались. Работала моя маскировка, ну и золотые зверьки тут тоже были мне в помощь. Немного, но изменяли они моё восприятие окружающими, спасибо им за это.

— Товарищ Брам, — тут я глазами захлопал — Ленин обратился к главковерху Крыленко. — С собою в Париж товарища Красного возьмете. Ему попасть в дивизию товарища Сормаха не терпится.

В Париж Армия Мировой Социалистической Революции ещё вчера вошла. Вот туда Крыленко сейчас и направлялся.

Я за время своего лечения Ленина всех руководителей страны в лицо хорошо запомнил, знал кто есть кто. Они чуть не каждый день, то за одним, то за другим в медблок заглядывали, лечебно-охранительный режим моего подопечного нарушали. Я им и время посещения отмерял, можно сказать — командовал чуть-чуть.

Такое — помнится. Пусть тебе кто-то даже один раз укажет-прикажет, а зарубочка в голове-то останется.

Вот и сейчас все собравшиеся на меня с некоторым уважением поглядывали.

— Конечно, конечно, Владимир Ильич. В самолете место товарищу Красному найдется.

Николай Васильевич ответил Ленину и приветливо махнул мне рукой.

Я стоял как дурак с банкой меда в руках. Подарок такой был мне от Владимира Ильича. Я сначала от него отнекивался, а потом всё же принял. Неудобно мне было. Ленину ходоки мёд принесли, а он мне его передарил. Мёд ему самому сейчас хорошо есть, он — одна сплошная польза. Ну, если на данный продукт аллергии не имеешь.

Быстрее мне нужно из Москвы сматываться, пока Ленин не передумал. Или, пока кто-то из правительства или членов их семей и близкого круга что-то себе из костей не поломал. Буду тут в этом случае я в роли переходящего Красного знамени.

Мёдом я Сормаха и всех наших угощу. Пусть даже каждому по маленькой ложечке достанется. Детям и внукам будут рассказывать, что ленинский мёд ели. В мемуарах напишут о его вкусе непередаваемом.

У меня всё было уже собрано. Я с Владимиром Ильичом попрощался и теперь посматривал, как Николай Васильевич к дверям двинется. Мне от главковерха отставать сейчас нельзя. Назначено мне быть его попутчиком в Париж.

Автомобиль Крыленко доставил меня и его на Ходынку. Семь с половиной часов и мы в Кёнигсберге. Пока самолёт заправляли, я и Николай Васильевич чуть ноги размяли. Он курил, а я незаметно нос морщил. Как сам курить перестал, табачный дым мне стал неприятен. Я и раньше только на вольном воздухе курил, а сейчас вообще табак начал на нюх не переносить.

— Каков пациент Владимир Ильич? — поинтересовался у меня Крыленко.

— Хороший. Дисциплинированный, — не покривил я душой. — Мёд ещё подарил.

— Мёд? — переспросил главковерх.

— Мёд, — подтвердил я.