Вираж бытия (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич Страница 57

Вот этой гадости-то Фрунзе и подмешал в сахарницу Зиновьеву. Тщательно ее перемешав, имитировав некое раздражение от слипшегося нароста сахарного песка.

– Люблю порядок, – пожав плечами он тогда сказал.

Само собой, сделал это он после того, как положил ложку себе в чай. Он так-то пил его без сахара, равно как и кофе. Но здесь и сейчас доступ к сахарнице был очень важен.

– И ты порой почти полжизни ждешь, когда оно придет твое мгновение…

Следующие двое суток он серьезно и ответственно работал. Ездил. Ездил. Ездил. Мелькал везде. Всюду хотел сунуть нос. А потом отбыл в Москву. И уже по прибытии на Ленинградский вокзал узнал – умер Григорий Евсеевич.

Пару часов назад.

От чего – никто не знает.

Но в самый пик политических споров умер, причем явно их выигрывая. Так как Иосиф Виссарионович явно не ожидал такого напора. Обычно ведь Зиновьев в минуты опасности терялся и паниковал. А тут… видимо не чувствовал опасности и развернулся во всю мощь своей мерзопакостной личности.

Троцкий отреагировал мгновенно.

И по Москве пошла кипучая волна: «Убийца!»

Ее охотно же подхватил и Ленинград, где подметили, что за пару суток преставился не только сам Григорий Евсеевич, но и несколько его ближайших сподвижников.

Закипело-забурлило в северной столице.

И Киров, опасаясь расправы, как человек Сталина, поспешно сбежал. Сам же Иосиф Виссарионович в бессильной злобе пытался как-то ускорить расследование. В том, что это убийство не сомневался никто. Не бывает так, чтобы несколько вполне здоровых человек разом умерло. Без видимых на то причин…

– Мне нужна твоя помощь, – хмуро произнес Дзержинский, когда Фрунзе зашел к нему в кабинет. Аккурат на второй день после гибели Зиновьева. – Свежий взгляд, так сказать. Со стороны.

– По этому ленинградскому делу?

– Да. Иосиф мне уже всю плешь проел. Требует результатов. Обвиняет в некомпетентности. А результатов нет.

– На яды тела проверяли?

– Уже, но пока ничего ясного. У всех одинаковые синдромы. Желтая кожа, увеличенная печень и так далее. Врачи разводят руками, говорят – очень много вариантов. Слишком много.

– Я вряд ли сильно тебе помогу. Все-таки я не врач и не специалист по ядам. В этой ситуации нужно, наверное, начинать с банального. Составить список тех, кому смерть Зиновьева была бы выгодна. Потом – список тех, кто был в состоянии от него избавиться. И начать прорабатывать эти персоны. Может быть с этого конца удастся что-то раскрутить. Кстати, эти другие погибшие, они часто общались между собой?

– Разумеется. Они все были ближайшими сподвижниками Зиновьева.

– Тогда их точно каким-нибудь ядом накормив или напоив там, где они собирались регулярно все вместе. Я бы очень тщательно осмотрел места, в которых они встречались последние дни или часы.

– Уже осмотрели. Пусто. Все продукты и напитки врачи проверили.

– А персонал?

– Задержали и допрашивают.

– И ничего?

– Ничего.

– Хм. Вполне возможно, что это так и есть. – произнес нарком. – Сам знаешь, замки сейчас слабые. Так что может и уголовника какого подговорили на грязное дело. В конце концов мы вскрыли смычку партийцев с аферистами. И Зиновьев эту язву стал раскручивать через газеты. Желающих заткнуть глотку ему хватало.

– Я уже пообщался с авторитетными в таких кругах людьми. Они ничего не слышали.

– А они услышат? – фыркнул Фрунзе. – Если это делали, то тихо. Скорее всего подключив должника или еще как посаженного на крючок. Не удивлюсь, что исполнителя уже зачистили, чтобы не проболтался.

– Тупик… – тихо покивал Дзержинский. – И еще Иосиф уже в печенках сидит. Он своими звонками и требованиями попросту мешает работать.

– Так может тут все дело как на том базаре?

– В каком смысле?

– Кто громче всего кричит «держи вора»? Он ведь входит в список подозреваемых?

– На первом месте стоит. Но доказательств нет.

– У меня тоже. Хотя я тоже его подозреваю в покушении на меня и жену. Он тебе, кстати, папочку передал?

– Какую папочку? – напрягся Феликс.

– Ну, я свои наблюдения все задокументировал и ему передал. Из них следует, что Софью убили. Там строгое доказательство. Я его собрал буквально в первые дни.

– Нет… не передавал… – медленно и подозрительно произнес Феликс Эдмундович. – У тебя копия есть?

– К счастью есть. Фотокопия. Я ему передал оригиналы, но сфотографировал их перед этим. Ты, я надеюсь, уже опечатал сейфы и документы погибших?

– Зачем?

– О боже! Феликс! В них могут быть наводки на то, кто убил и зачем! И не только они! Ты же помнишь, ЧТО мы нашли в сейфе Свердлова. И у Зиновьева…

Раздался звонок.

– Слушаю. Дзержинский. Так. Так. Понял.

Он положил трубку и уставился на Фрунзе.

– Что?

– Нашли дворника местного, который на днях заходил к Зиновьеву. Его домработницы просили подсобить, тяжести какие-то перенести.

– И что?

– Мертв. Те же симптомы.

– Значит он съел или выпил тоже самое, что и Зиновьев с компанией. Украл или его домработница этим отблагодарила. Теперь, наверное, яд уже не установить.

Тем временем в Париже Алексей Николаевич Крылов вскрыл конверт, доставленный ему от наркома по военным и морским делам. Это было одним из многих писем, которыми Фрунзе буквально бомбардировал как НКИД, так и отдельных советских представителей во Франции и Бризерте, где стояла интернированная черноморская эскадра Российского Императорского флота.

И везде в достаточно жесткой форме требовал давить, настаивать и отстаивать передачу кораблей. Да, сенат Франции высказался резко против этой передачи. Но он может и переменить свое мнение. Для чего нужно действовать как можно более упорно и настойчиво. Кого можно – подкупать, кого можно – шантажировать, если есть чем. И так далее. Главное – отбить и вернуть.

Так что Крылов видел подобный пакет от Михаила Васильевича Фрунзе уже не первый раз. Тем более, что тот с января 1926 года активно во все это ввязался и не только давил, но и детально опрашивал по ситуации и персоналиям. И даже кое-какие идеи подбрасывал.

В этот же раз письмо оказалось необычным.

«Здравствуйте Алексей Николаевич.

Вопрос с эскадрой ныне перешел в строго политическую плоскость. Сенат Франции продолжает упорствовать.

Вновь поднят вопрос о нашем долге из-за национализации имущества французских граждан в 1918 году. Получится ли благополучно этот вопрос разрешить или нет – не ясно. Не хочу кликушествовать, но надежды мало.

Мы не собираемся опускать руки и будем драться за наши корабли. Но вся эта возни ушла в поле дипломатии. И у вас, как я понимаю, возникли свободные минутки. Посему я просил бы вас подумать над одним очень важным делом.

Двадцать лет тому назад вы разработали механическую вычислительную машинку для интегрирования нелинейных уравнений. И вы, Алексей Николаевич, получаетесь одним из немногих во всем Союзе специалистом по конструированию вычислительной техники. Так что больше обратиться мне не к кому.

Суть вопроса.

Нужно как можно скорее продумать создание группы для разработки электромеханического программируемого вычислителя бинарной логики. Из Союза ли или еще откуда будут эти люди не так важно. Даже если бывшие белогвардейцы. Хоть папуасы или марсиане, коли такие найдутся. Главное, чтобы они захотели работать над этой задумкой у нас, в Союзе. И готовы дать подписку о неразглашении…»

И дальше Фрунзе постарался изложить как можно более подробно ТЗ на компьютер Конрада Цузе. Построенный на двоичной логике. И сразу на телефонных реле. Да с загрузкой данных перфолентой или перфокартами.

Понятное дело, Михаил Васильевич ничего не смыслил в устройствах подобного толка. Даже несмотря на инженерно-техническое образование. Но это и не требовалось. В конце концов не он сам будет это все разрабатывать. И нужно лишь правильно поставить задачу. И продавить ее исполнение. А что должно получиться в конце он себе представлял очень отчетливо.