Вираж бытия (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич Страница 58

В эти годы интерес на всей планете к вычислительной технике был крайне умеренный. В первую очередь в силу предельно ограниченности ее использования. Арифмометры – да, строили и использовали как механические калькуляторы. Пусть и весьма ограниченно в силу стоимости. Только там, где это действительно очень требовалось.

А все что сложнее воспринималось большинством почти исключительно дорогой игрушкой. За исключением, пожалуй, только табуляторов Холлерита[51]. Но и их в те годы применяли либо в крупных статистических бюро, как правило государственных, либо в ВУЗах.

И все в общем-то.

А тут – такое ТЗ.

Крылов даже протер вспотевшие очки и несколько раз его внимательно перечитал.

– Дивно…

Михаил Васильевич шел дальше и объяснял свой интерес перспективностью таких вычислителей. Предполагая их разделение на две основные ветки: упрощенных и полноценных.

«…прежде всего нам нужны простые электромеханические вычислители, с помощью которых можно было бы управлять разного рода станками. Посредством шаговых электродвигателей[52] и редукторов, позволяющих обеспечить нужную точность позиционирования. Помните ткацкую машинку Жаккарда, управляемую перфокартами? Вот примерно тоже самое, только для фрезерных и токарных работ я и хочу получить. У нас в Союзе острейший дефицит квалифицированных рабочих и такие управляемые по загружаемой программе станки позволили бы нам отчасти решить эту проблему. Ну и о разного рода баллистических вычислителях забывать не стоит…»

Полноценные же аппарат Фрунзе предполагал строить для вычислительных центров самого широкого профиля. И использовать их для научных, статистических и криптографических работ. Но уже потом. На втором или даже третьем этапе развития. Отработав все на более простых устройствах.

Там же он писал, что уже создал такой первый маленький вычислительный центр для нужд КБ и ученых. Загрузив его, в первую очередь, расчетами под задачи Поликарпова. Для чего добыл 27 арифмометров – Marchant EB9. И разместил заказ еще на сотню таких же. Это были самые сложные и продвинутые механические арифмометры в мире на тот момент, позволяющие кардинально ускорить очень многие расчеты.

Так же Фрунзе выбил для этого ВЦ табулятор Холлерита. Древний, самой первой модели. Партия этих табуляторов была в свое время закуплена Российской Империи. И нарком сумел себе одну штуку «отжать». И даже найти тех, кто умел ими пользоваться.

Его распробовали.

Связались с представителями фирмы. И закупили целый пакет из пяти табуляторов и всего сопутствующего им оборудования.

В целом же в созданном наркомом вычислительном центре на момент написания письма трудилось сто семнадцать человек. Большинство из которых были студенты. И они, что примечательно, были очень плотно нагружены. Тут были и задачи Поликарпова, и кое-какие запросы самого Фрунзе по статистике, и внутренние работы, направленные на разработки методов проведения расчетов и создания разного рода регламентов.

– Невероятно… – покачал головой Крылов, осознав масштаб и дерзость задумки. Ведь тут и цели ясны, и методы, и задачи. И финансирование нарком обещали выделить потребное. И все это не на словах, а на деле. Ну, центр то вычислительный создали уже.

Походил Алексей Николаевич, нервно вышагивая по комнате.

Вышел на улицу.

Прогулялся.

Подумал.

И уже в тот же день сел за письма…

Глава 6

1926 год, июнь 21, Москва

События завязывались тугим узлом.

Сталин проигрывал политические дебаты с Зиновьевым. Да. Но глобальных проблем для него это не несло, так как даже потеря 100–200 тысяч сторонников среди членов ВКП(б) не вело к утрате доминирования. У него их было много. И поражение в этом этапе политической борьбы носило бы лишь тактический характер. Поэтому он сильно не переживал.

Неприятно.

Нервно.

Но он все равно оставался королем положения. И мог на партийном съезде проводить те решения, которые ему требовались. Тем более, что во главе ленинградской организации уже стоял его человек – Киров, прекрасный оратор, способный «не мытьем так каканьем» добиться утраты Зиновьевым фактически власти.

Иными словами, несмотря на весь сыр-бор он все равно выигрывал и время работало на него. Поэтому он не вступал в особые дебаты, в которых был традиционно слаб. И вообще – спокойно работал, игнорируя «лай собак». Понятное дело, что тот же Киров и прочие люди его ближайшего окружения пытались парировать нападки Зиновьева и Троцкого. Но, в целом, это было все мышиной возней для масштабов магистрального политического процесса.

А вот внезапная смерть Зиновьева с ближайшими соратниками все переменила. Да. Он все еще оставался на коне. Да. Не было никаких доказательств его причастности.

Но разве толпе когда-то эти доказательства требовались?

По Москве и Ленинграду уже в тот же день пошли слухи один другого краше. Разделившись на две основные группы.

В первой возмущались таким вопиющим поступком Сталина. Во второй – восхищались. Но все они, практически безоговорочно, сходились в том, что это сделал именно он. Понятно, не своими руками, а через сторонников. И все попытки спихнуть вину на белогвардейскую агентуру или еще на кого не имели никакого успеха. Из-за чего Иосиф Виссарионович и «топал ножками», требуя от Дзержинского скорейших результатов расследования. Ибо остро нуждался в публичных доказательствах непричастности.

Зачем?

Так за Зиновьевым стояли боевики эсеров[53] – представители самой дерзкой, жесткой и успешной террористической организации той эпохи. На руках которой было очень много крови. В первые годы советской власти именно они стали проводником красного террора. Но это – ладно. Главное, что в годы царской власти они перебили массу высокопоставленных чиновников. В том числе и хорошо охраняемых.

И Сталин испугался.

Он практически полностью ушел с публичного поля до завершения расследования. Ибо был уверен – «торпеды пошли», если выражаться современным языком. То есть, его почти наверняка приговорили. И единственным спасением было скорейшее расследование с нахождением настоящего заказчика убийства. И не просто так, а с вескими доказательствами, подходящими для обнародования.

На этом фоне на второй план отступало все.

И Фрунзе, «потерявший берега», с которым нужно было что-то делать. И Дзержинский, который мог в любой момент арестовать Ягоду с массой нежелательных последствий. И волнения в рядах сторонников. И фактически срыв курса на коллективизацию, которая теперь точно отодвигалась на год-другой или даже больше. И многое другое. Но это отошло на второй план в его мыслях, делах и акцентах внимания. Но не у других, потому что он уже успел запустить некоторые процессы, и они жили своей жизнью…

Утро 22 июня наступило для наркома по военным и морским делам вполне обычно. Подъем в 6 утра. Мыльно-рыльные операции. Зарядки. И умеренный завтрак.

Завершив все стандартные процедуры, Фрунзе оделся и подошел к двери, собираясь идти к машине. Он хоть и делал утром все строго по расписанию, но все одно – выглядывал в окно, чтобы убедиться – его кортеж готов и ждет. И только после этого выходил.

Итак – дверь.

Он заглянул в глазок, проверив, что за дверью никого нет. Потянулся к ручке и… замер.

Звериное чутье, выработавшееся у него за годы работы в «органах» там – в эпоху развала Союза, усиленное природным чутьем, оставшегося от оригинального Фрунзе, дало о себе знать. Он словно бы почувствовал опасть. Врага. Близкую смерть.

Еще раз выглянул в глазок.

Пусто.

Несколько секунд помедлил. И все же достал пистолет из кобуры, взведя его и сняв с предохранителя. Заодно достав и воткнув запасную кобуру за пояс, чтобы скорее перезарядится в случае чего. Обстановка была горячей и Михаил Фрунзе решил подстраховаться. Лучше выглядеть смешным, чем мертвым.