Елена Булучевская - Мир меняющие. Один лишь миг. Книга 2 Страница 12

И стало заметно, как здесь тихо – особая, глухая тишина подчеркивалась лишь похрипывающим дыханием бухана. Хозяин предложил гостям выпить, кликнув рыжую невольницу и приказав Стеле разлить вино по чашам редкостной красоты. Бухан пытался просчитать ситуацию: получится ли завладеть этим красавцем с жемчужными глазами «за бесплатно» – любимая цена Эрика или придется-таки расплатиться с купцами полновесными монетами.

– А не хотят ли достопочтенные посетить Красную башню? Мне нужно прибыть туда вскоре. Мы с вами не договорили и не обсудили условия сделки. Если я пойду на эту сделку, – ухмыльнулся бухан.

Пергани углом глаза заметил, как ноён показал едва заметный знак отрицания на языке жестов, который купцы издавна использовали на переговорах, чтобы не открывать своих намерений для посторонних и произнес с видимым сожалением:

– Увы, матушка велела выполнить столько поручений, а пребывание мое здесь кратко, поэтому не угодно ли перенести нашу встречу на ближайший день, когда у бухана будет свободное время? – скрыв за витиеватым ответом отказ, и заставляя бухана еще больше возжелать астронома.

– Хорошо, хорошо – я согласен, давайте встретимся завтра поутру. Достопочтенный ноён, вы сможете сопроводить ко мне ваших гостей завтра? И приходите даже раньше – разделите со мной завтрак – мы, крамсоны, очень гостеприимный народ.

Купцы поспешно закивали, торопясь согласиться с этим «бесспорным» заявлением. Откланялись и покинули душные покои.

Селена смотрела им вслед с едва скрытой тоской, которую не преминул заметить бухан:

– Что ли по кровникам скучаешь, а? – лукаво прищурился, – а хочешь, он тут рядом с тобой жить будет? Вместе и пустые дни коротать легче, ведь так, ясноглазая?

Стела с трудом проглотила ком, появившийся в горле, потом отрицательно покачала головой.

– А! Наша птичка заботится о других, она не хочет, чтобы сородич томился в неволе. Да посуди сама, глупая женщина, купит его, кто попало, из тех, кто деньги считать не привык, и будет дружок твой мыкаться среди чужих, никогда больше не увидит своих кровников. Я знаю, как вас мало на Зории осталось. И ты маяться одна-одинешенька останешься, – о своих планах продать Стелу Всемогущему, Краусс, естественно, умолчал.

Стела молча отвернулась и пошла к лестнице, что вела в ее покои. Бухан взглянул на часы – однако, пора поторапливаться, если дорога голова на плечах, даже выругать эту девицу не успеет, пусть ее идет, потом сочтемся. Оскорбить Олафа Всемогущего опозданием – такой ошибки бухан допустить не мог. Не дожил бы до стольких лет и не нажил бы таких богатств, если бы хоть бы в мыслях допускал такую крамолу. А посему надо было очень поторопиться.

Стела, поднявшись в свои душные покои, рухнула на подушки, словно обессилев, желая скрыть лицо. Оно бы ее выдало – сил больше не было притворяться, скрывать каждую мысль, которая не соответствовала бы ее нынешнему образу – образу тупой, красивой самки, которая еще не покорилась, но, может быть, если хозяин приложит еще немного усилий… Эту роль она себе выбрала для того, чтобы не быть проданной на рынке в самый край Зории, когда поняла, что вырваться не удастся. А мысли сейчас путались, выдавая, то она умеет думать: что придумал Вальд, что с ним произошло такого – стал похож на смазливую тимантю, тьфу. Что тут Пергани делает? Почему продает астронома? Почему купец вообще кого-то продает? Странно все это. Лежала без движения, притворившись спящей, чтобы не тревожили, позволили побыть одной, не видя и не слыша никого из этого ненавистного дворца. Тут даже невольники – подлинные рабы своего господина – льстивые, лживые, стремящиеся урвать кусок послаще и без особых для себя последствий… Думалось: «Мирские купцы стали работорговцами? Как-то в голове не укладывается»… Вскоре Стела и вправду уснула.

Глава 8. В покоях Благословенного Олафа

В покоях Олафа Синксита Всемогущего и Благословенного не было места ничему легковесному – все монументальное, сработанное на века. Затянутые темно-синими драгоценными тканями стены в зале, предназначенной для приема ближайших сограждан, словно давили на плечи приходящих, заставляя склониться все ниже и ниже перед живым божеством. Божество восседало на громоздком троне, сработанном из цельного бревна дерева гикори, что исчезло почти на всей территории Зории. Лишь искусные имперские садовники-крамсоны смогли вырастить в садах при Красных башнях эти огромные деревья с поразительно твердой древесиной. Подлокотники и изголовье трона украшены резьбой, прославляющей деяния Всемогущего, который осчастливил своих сограждан уже тем, что дышал с ними одним воздухом. Окна занавешены тяжелыми кружевными портьерами, так густо затканными нитями из драгоценных металлов, что практически не пропускали дневной свет в помещение. В зале постоянно горели многочисленные светильники – пылало драгоценное благовонное масло в небольших металлических сосудах, облагораживая воздух, колыхались в теплом воздухе огни бесчисленных ароматических свечей. Неподалеку от трона возвышался стол, сработанный из того же гикори.

На полированной крышке стола грудились свитки – но на них не было государственных документов, карт и всего подобного – там, в изобилии скопились тексты, прославляющие Олафа Всемогущего и Благословенного в страстных молитвах, сладкозвучных стихах, песнях, прославляющей прозе. Олаф вещал, что править он может сам и без всяких бумажулек, потому что он – бог. А богов нужно молить и прославлять, чтобы они не навредили своим смертным подданным. Божество не нуждалось в охране, поэтому в зале не было хирдманнов. Они прятались во многочисленных тайниках, всегда настороже, всегда готовые атаковать – пауки, затаившиеся в норах. У хирдманнов было строжайшее повеление – никогда не убивать нападавших, потому как мертвые не говорят и от них нельзя получить ничего – ни сведений, ни удовольствия. Удовольствия божество ценило превыше всего, понимая, что подданных использовать для таких целей неблагоразумно – могут быстро закончиться, да и править ими будет сложновато. А вот иностранцы и мятежники – этих да, этих можно и нужно. Дабы подтвердить репутацию и добыть информацию. Тут уж Благословенный использовал шанс на полную. Получая немыслимые удовольствия при виде заживо сдираемой кожи, хруста ломающихся костей, потоков дымящейся крови, выражения лиц умирающих от мук, от сладкого ощущения всевластия, от которого мутились мысли, и хотелось еще и еще. Палачи Всемогущего все были немы и оскоплены – чтобы их ничего не отвлекало от выполнения «божественных» прихотей.

Всемогущий не желал иметь рядом с собой постоянных спутниц или спутников. Женщин и мужчин, которым приходилось делить ложе с Олафом Благословенным, после кратковременного пребывания рядом с божеством, больше никогда не видели. И никто не знал, что с ними случалось. Красные башни надежно хранили свои секреты. Для крамсонов не было большей чести, если их чад выбирало божество, даже несмотря на дальнейшее исчезновение. Потому что однажды умиротворенный усладами бог может даровать бессмертие тем, кто сможет завоевать его особое расположение. Чтобы найти для Благословенного новую половину, проводились «парады божественных спутников и спутниц», во время которых всем, абсолютно всем женщинам и юношам Крамбара предписывалось: «быть наряженными в прекрасные одежды, подчеркивающие красоту тел, умастить кожу и волосы, двигаться свободно, изучив движения у лучших блудниц». Парад был не так давно, но Олаф уже успел устать от знойной крамсонки, которую выбрал в этот раз. Она привлекла нарядом редкостной роскоши – даже для имперских покоев – белоснежная ткань заткана тончайшими нитями всех драгоценных металлов, о которых только знали в этих местах, и переливалась в лучах светил, создавая иллюзию светящегося облака вокруг владелицы наряда. Лицо и тело – те его части, что не скрывались под одеждами – были сплошь изукрашены мастерски выполненными рисунками. С высоты балкона крамсонка показалась достаточно привлекательной, чтобы украсить собой простыни спальных покоев. Она еще и танцевала так, что мертвый встанет – с бешеной скоростью ритмично вращая бедрами и страстно выписывая руками фигуры какого-то сложного танца.

Когда избранница появилась в спальне, выяснилось, что ее зовут Гудрун, она из зажиточной семьи Лунд. Тех самых, что выкупили в незапамятные времена часть Вороньего берега. Надо сказать, что основным промыслом для семьи Лунд был сбор того, что им давало побережье – будь то косяки рыбы, подплывающей к берегу во время приливов, или обломки кораблекрушений, а то и жертвы кораблекрушений – среди которых находились ценные редкости для невольничьего рынка. Лунды не гнушались ничего – лишь бы приносило доход и славу семье – и были очень рады, когда Всемогущий выбрал одну из женщин семьи в подруги. Гудрун же твердо решила стать для Олафа больше, чем подругой. Божество никогда не собиралось увековечить рядом с собой какую-то из женщин – зачем, когда толпы последовательниц готовы на все, хоть на одну-единственную ночку, лишь бы прикоснуться к Благословенному – авось поделится бессмертием после страстных объятий. Поэтому для Олафа планы его нынешней подруги и ее потуги на постоянство были более, чем забавны, тяготить начали с первого же совместного утра. Обычно после удовлетворения своих потребностей, Олаф Синксит покидал постель подруги и отправлялся в личные покои – возникало какое-то странное чувство – пресыщения, гадливости и отвращения. Но Гудрун сегодня вымотала божество так, что он не смог встать и уснул рядом, вольно раскинувшись на подушках. Фрекен Лунд, свернувшись в ногах божества, решила, что это – очень хороший знак, и принялась размышлять о своем предполагаемом будущем, изредка поглядывая на похрапывающее божество.