Владимир Буров - Пугачев и Екатерина Страница 12

– Н-да.

– Что?

– Я говорю:

– А платить все равно придется.

– Понятно. Вот, если он тебя все это время трахал, то ты и плати.

– Может быть, ты не в курсе, но он уложил троих.

– Палача Фрю, Оглоблю и Левшу.

– А Варвару?

– О! эта осталась почти в коме. Перестала узнавать даже знакомых.

– Жаль, что я не успела попросить ее спеть по-немецки, – сказала София.

– По-немецки? Это как?

– А ты не знаешь?

– Нет, еще не пела.

– Для этого надо лечь на спину, поднять ноги под прямым углом, и петь.

– Как Мар Ди?

– Ты слышала?

– Слышала, но никогда еще не видела.

– Увидишь. Я ее пригласила на праздничный концерт.

– Всё?

– Да. Разве это не интересно?

– Интересно. Надо где-то записать, чтобы в следующий раз не забыть, чтобы она нам так и спела. У тебя есть блокнот?

– У меня? Это у тебя блокнот, а у меня… что у меня?

– Вероятно… нет, я пока тоже не знаю. Кстати, ты зачем его взяла с собой? – добавила Даша. – Она тоже большим пальцем показала назад, туда, где сидел рядом с Потемкиным Атаман. – Можно, я шепну тебе на ухо? – София кивнула. – Хочешь казнить его на дому? Заманила, а там… хлоп! И без рук, без ног, а еще живой.

– Не понимаю, зачем?

– Ты передумала?

– А я так думала? Нет, – добавила София, – я обещала ему звание Маркиза.

– И он его получит?

– Почему бы нет? Конечно, получит.

– За что?

– Он заслужил.

– Тогда и второму что-то надо дать. Я обещала, что ты обещала ему Графа.

– Не много?

– Так нет, конечно.

– Ну, окей, окей. Только не понимаю, как он мог это заслужить без меня.

– Ну, еще насладишься, насладишься.

– Обещаешь?

– Обещаюсь, конечно. На все сто пятьдесят.

– А больше?

– А может, и больше.

– Насколько?

– Что?

– На сколько больше?

– Ой, да на много.

И вот так скакали они, граф да графиня, маркиз да герцогиня. Точнее, принцесса, и даже более того.

2

– Что-то случилось, – сказала Даша, когда они уже почти подъехали к Летнему Дворцу.

– Что бы это могло быть? – задумчиво спросила Со.

– А ты не знаешь?

– Нет вроде.

Граф Панин на полусогнутых подбежал к карете.

– Что случилось, Панюша? – сказала Со. И добавила: – Я не могу отлучиться на неделю, а здесь, что, уже началось восстание?

– Прости, я не могу говорить, – сказал Граф, покачиваясь на кривых ногах у окна кареты. – Вот он пусть расскажет.

– Беда, мать моя! – выдохнул подошедший Разумовский.

– Не спеши, говори по слогам Кирюша, – улыбнулась Со.

– Спасибо, дорогая, спасибо, что не назвали Кирюхой.

– Ну, гут, гут, конечно, ты Кирил. Прости, забыла за время отдыха:

– С одной или с двумя лэ тебя величать?

– Да не надо с двумя, сама ведь потом запутаешься. Зови, как Троекурова:

– Просто Кирила.

– Без второго лэ, но зато с лишней а, – высунулась в это же окно Да. На самом деле Да, Даш, и даже Даша, была ее фамилия. Но так как многие путали еще имена и фамилии, то здесь ее обычно звали:

– Романовна. – Или еще проще:

– Ром.

– Вот действительно, – говорили многие, – мы путаем имена и фамилии, а они ввели еще и отчества. Звали бы купцов по отчеству-то. Их Петр наградил этим отчеством, вот пусть бы и мучились:

– Запоминали.

– Ты помолчи пока, Ромка, – строго сказала Граф Панин, – ты, как говорится, еще не член.

– Что? Что?! Что ты сказал, Пантюха? – Даша вылезла из кареты через другую дверь, и попросила Графа повторить свои подлые слова.

– Нет, – Панин встал в стойку, – ты хочешь драться? Давай.

– Я буду секундантом, – сказала София, и тоже вышла из кареты. Разик подал ей ручку.

– Спасибо, Разумовский, я думала, никто уже не предложит мне руку.

– Все заняты только своими амбициями, – Гетман кивнул на Панина и на Романовну. На Дашу, имеется в виду. Хотя бы разобрались сначала, в чем дело, а уж потом бы вызывали друг друга на бойцовскую дуэль.

Почему бойцовскую? Еще действовал, был в силе Указ Петра Первого о запрете пистолетных и шпажных дуэлей, и о поощрении кулачных.

Как сказал Петр Первый:

– Мы не должны в общем отставать от Европы. Поэтому, поощряю некоторые вещи. В частности, некоторые английские достижения. Как-то:

– Бой на кулаках. – И более того, предложил тут же начать записывать в Бойцовские Клубы. Но пока люди раскачивались, думали, нужна им цивилизация, или пока что нет, Петр умер. Тем не менее, идея его жила. Жила, жила, и через тридцать-сорок лет прилично выросла. То есть, как раз к этому времени. Теперь не надо было ни на кого обижаться, спорить, рвать голос, портить нервы, сразу в стойку и погнали:

– Хук справа, джеб в нос, апперкот в подбородок, удар в солнечное сплетение. – Были разрешены по договоренности даже некоторые японские приемы. Как их здесь называли:

– Хуки яки. – И, как говорится, русские женщины никогда не отставали от мужчин. Более того, часто шли впереди. Так и Да считалась здесь одной из первых боксерш.

– Ну, чё, Пантюха, начнем? – спросила она, и ладонью шаркнула Графа по щеке.

– Подожди, Да, – сказала София, – надо сначала разобраться, почему он обиделся.

– Ну, как же мне не обижаться, любимая, – обратился Граф Панин к Софии, – она ведет, – теперь он провел ладонью по щеке Да, – себя на равных со мной. Пусть она тоже Графиня, но ведь не имеет же никакого поста официального. А без поста человек, что собака без собачьей будки. Правильно я говорю? – и Панин опять прикоснулся к щеке своего противника. На этот раз Даша поймала его руку, и, поднявшись ногами вверх, провела болевой из стойки.

Панин понял только, что Земля и Небо завертелись перед ним, как в Калейдоскопе. Такую игру здесь недавно продавали. Потом он почувствовал в руке сильную боль.

– Как будто Вурдалак, впился мне в плоть длинными, острыми зубами, – уже расслабленно проговорил он, и закрыл глаза, постепенно теряя сознание.

– Хватит, хватит, Даша, мы теряем его, – сказала София. И добавила: – Разумовский, дайте ему несколько пощечин.

– Мне кажется, он уже умер, – сказал Гетман.

– Та не, притворяется, – сказала Со. – Дай ему несколько раз ладонью по щекам.

– Да, конечно, должен очнуться, – сказала Даша, отряхивая подаренное Софией зеленое бархатное платье.

Наконец, Граф Панин поднялся, и объяснил, что обиделся на неравноправное к себе отношение.

– Она же ж никто, – опять начал Панин, но тут даже Разумовский на него рассердился.

– Граф, я, – Разумовский указал на Софию и на Дашу, – люблю их обеих очень, поэтому получите без предупреждения:

– Снизу в челюсть!

– Вроде рановато, – хотела сказал Со, но поздно – удар уже состоялся. Панин опять упал. Упал, и пока больше не вставал.

– Поднимите его, – сказала София, – я должна ему все объяснить.

– Да пусть лежит пока, – сказал Разумовский. – Я лучше сам вам пока объясню, что здесь случилось

– Ну, говори, что тут могло такого случиться удивительного? – сказала София, и попросила Дашу достать из кареты фляжку с кофе.

3

– Так все вышло, как ты хотела, дорогая, – начал Разумовский. – Я отпечатал в типографию твою натуру, что мол, этого Петрушку вон, а ты теперь Пират Рицца.

– Как, прости? – не поняла Со. – Пират Рицца?

– Ну, да. Пират Рицца. Я не вижу ничего такого, чтобы теперь мешало тебе принять этот титул, – сказал Гетман, но теперь немного по тише.

– Так звали, кажется, какого-то древнего Викинга, – сказала Да, услышав имя:

– Пират Рицца.

– Я вижу, вы смеетесь, – сказал Разумовский. – Только не понимаю:

– Над чем?

– Да, нет, нет, я сама этого хотела, ты прав. Конечно, – сказала Со. И добавила: – Так, а в чем дело? Не вышло, что ли?

– Так нет, все вышло, – сказал, еще лежа на земле Граф Панин, – но он пропал.

– Кто? Петрушка? – Даша даже схватилась руками за щеки. – Ну, теперь будут дела!

Наконец, ребята смогли объяснить, что Петра Третьего, в простом графского-баронском обиходе Петрушку, как и было запланировано, грохнули братья Орлы. Грохнули, можно сказать, в честном боксерском поединке. Пятеро Орлов против троих. Как-то:

– Сам Петр Третий, его незаконная еще жена Лиза Ворон, и смотрящий, имеется в виду смотрящий за Петрушкой, сам еще малолетка, придворный поэт Державин. Петр его гнал, мол:

– А что ты можешь? – И действительно, парень никаких хуки яки не знал.

– Видимо, его взяли по ошибке, – констатировала Лизка.

– Как это? – не понял Петр.

– Так приняли ямбы и хореи, которые он заявил, как свои верительные грамоты, за японские приемы бойбы и бокса. Но, – добавила она, – я хочу, чтобы он остался. И вообще, Елизаветинский Дворец – это мой дом.

– Это он тебе наплел? – спросил Петр, указывая на безалаберного, но вдумчивого поэта.

– Ну, а что тут нелогичного? И процитировала: