Дмитрий Гаврилов - Смерть за смерть. Кара грозных богов Страница 17

– А где та лехитка?! – удивился старик.

– Лютую смерть приняла. Вадим её порешил, – напомнил Олег и, читая непонимание на лице волхва, добавил: – Ещё в старом Рюриковом граде в оные времена. Ужели не знаешь?

– Откуда? Я из лесов северных недавно призван. Больше о звёздах ведаю да тропах звериных и травах разных, чем о делах мирских, – пояснил тот.

– Стирается память, как следы на песке у моря… – вымолвил князь, прикрывая веки.

Но всё равно ведал и видел, как сейчас… В длинном платье, шитом золотом, бледная, как сама смерть, она выбежала за ворота. За княгинею вырыснула взбешенная боем гривастая лошадь. Наездник и сам был в богатой одёже, дорогом доспехе. Кривая усмешка играла на губах… Вадима. Рюриков двоюродный брат не желал пощады никому – особенно родне.

Женщина бросилась от врага без оглядки, но предательское платье мешало беглянке. Когда она оказалась на земле, щедро сдобренной кровью, копыта неистовой кобылицы вбили трепещущее тело в рудый суглинок.

– Слава князю Вадиму! – завопило мужичьё.

Тело убиенной Рюриковой жены волокли за ноги обратно, к частоколу, окружавшему всё подворье. Но то ли от нетерпения, то ли от желания поглумиться эту затею бросили.

Тяжёлым топором в один мах снесли покойнице голову и пинали ногами до тех пор, пока не пригнали к самым брёвнам, на острых концах которых уж сидели, насаженные по самую макушку, младенчики и взирали на мать изумлёнными омертвелыми глазами. Рот осквернённой княгини приоткрылся в безмолвном крике…

И вспомнил Олег, как оцепеневший Рюрик не слышал зова, как мутным взглядом бродил по телам убиенных жён и ребятишек. И тогда лишь напасть оставила великого князя, как приметил в гуще сечи старшего – Полата.

– Хвала богам, хвала! Не отняли! Хоть этого сберегли, – резанули память Олегу давние слова.

– А Силкисив! А дочь родную ни во что не ставит? – горестно задумался мурманин тогда.

Он ведь, словно бы предчувствуя лихие времена, хотел устроить так, чтобы златовласая дочка князя гостила у Едвинды, с которой оставался сильный отряд земляков. Нет, в Алоди им ничто бы не угрожало в тот злой, кровавый год.

Да Силкисив оставалась в городе – на своё счастье успела в детинце схорониться, пока не подошли варяги, отец с родичами, и не истребили восставших.

– Ты что это, княже! Очнись! – заслышал он, прогоняя наваждение.

– Так, пригрезилось, – пояснил Олег.

Встряхнулся, подошёл к кади, хотел было ладони туда опустить, да отпрянул. Покосился на волхва.

– Да, и когда омывалась той же влагою – она тоже могла потравиться, – подтвердил Мизгирь.

Тогда Олег по самую шею опустил голову вниз, в свежую колодезную воду – на какой-то миг показалось, живительный холод проник в самый мозг. Вынырнул, расплескав влагу по доскам. Пятернёй откинул копну рыжих волос назад, огладил мокрую бороду.

– Тебе, княже, ранняя смерть не суждена, – успокоил волхв.

– Они тоже так думали… – проронил Олег.

Встряхнулся ещё раз, заключил решительно:

– Складно говоришь, Мизгирь, но не то. Не мог отравитель к дитячьей соске подобраться. Едвинда над сыном, как ястребица над птенцом, носилась, никого не допускала. Даже мне, родному брату, только издали ребёнка показала. – Поразмыслил и добавил: – А кабы Едвинда была отравлена прежде дитяти? Малой толикой зелья, чтобы умерла не сразу?

Волхв задумался, кивнул:

– Потравить княгиню, а через неё и до младенца дотянуться? И такое возможно. Но тут сильно расстараться нужно. Яд этот слишком горький. Коли с пищей или питьём принять, рот и губы огнём гореть будут, как если бы с человека содрать кожу. Это стало бы заметным сразу же после трапезы. А ещё ведаю, что не все яды в молоко материнское проникнут через кормящую. Этот? Пробовать надо. Точно не скажу.

– Сказал тоже – «пробовать»! – возмутился Олег, а потом спросил: – Успела бы женщина пожаловаться на то, как ей плохо?

– Если бы умела говорить, она бы дала знать. Это бессловесный ребёнок сказать не может.

– Нет… – вновь забормотал князь. – Не понимаю. Но в том, что потравили, сомнений больше нет. Волхв, сумеешь мне того же яду добыть?

– Изготовить сумею, – поправил собеседник. – Но месть сладка, если на холодную голову.

– У меня как раз такая, – ответил князь и криво усмехнулся. – Смерть за смерть! Твори же зелье злое.

– Тёмные думы хуже иного яда, – задумчиво проговорил волхв.

– Да, милосердие чуждо вере моей. Знаю… В Новгород со мною отправишься. Мне умные да умелые люди под рукой нужны.

– Стар я, силы мои не те. Зелье приготовлю, но в остальном ты ж и сам прозорлив. Вещий, одно слово.

– И противоядие не забудь, – молвил Олег. – Ступай, не держу боле. И об чём толковали, при себе храни.

– Знамо дело, – отозвался Мизгирь, вставая. – А много ли яду тебе сготовить?

Олег прикрыл веки, что-то прошептал и ответил:

– Так, чтобы снова хватило смазать нож. Тот же финский нож! – уточнил он, а затем, помедлив, добавил: – И меч. Какой? После укажу.

– Сделаю. В самый срок… Могу и стрелы ядом напоить, – предложил Мизгирь уже на выходе, покосившись на большой чёрный лук Олега.

– Это лишне. Стрелы мои и без того хороши. А коли услужить решил, так вот ещё что… – Он снова подозвал к себе волхва, и тот повиновался. – Хочу жертвы принесть.

– Одину, что ли?! – не уразумел тот.

– Нет, не Отцу павших. Не привык я взывать к асам без крайней на то надобности. Захотят – мои боги сами обратят ко мне свои взоры, а до той поры не стану им надоедать зазря. Хочу подружиться с богом этих земель. До отбытия на курган великий пойдём. Хочу Волхову вашему, князю древнему, поклониться… Совета у него спросить.

К Белозеру вышли пополудни. Город встретил путников удивлённо – редкая торговая лодья следует к пристани под надзором сторожевого судна. На берегу вмиг собралась толпа, замерла в недоумении. Кричать и радоваться не спешили, опасались. Но вскоре, когда самый зоркий опознал Жедана, белозёрский народ не на шутку разволновался.

Розмич внимания на толпу не обращал и тоже удивлялся. Прежде в этом краю не бывал, но сказывали о Белозере многие. Дружинник представлял город иначе – величественным, грозным. На деле, если сравнивать с той же Алодью, знаменитой каменными домами, и Новгородом, он казался просто большой деревней.

Пристань невелика, на берегу лодий пять, подальше – рыбацкие лодки, едва ли две дюжины. Берег пологий, потом нехотя поднимается вверх. Крепость, окруженная немногочисленными избами, едва видна. Даже опоясывающий её частокол доверия не внушает, кажется хлипким.

Зато синеглазая племянница Жедана едва в ладоши не хлопала от радости. Для неё этот край, этот город, был прекраснее роскошных палат Царьграда и всех чудес света, вместе взятых. А когда толпа расступилась, пропуская вперёд пузатого седовласого мужика в богатой рубахе, Затея чуть не сиганула в воду.

Розмич подумал – отец, но девушка закричала другое:

– Дядька Златан! Дядька…

И осеклась, почуяв неладное.

Жедан побелел лицом, но продолжал выискивать в толпе брата – может, вот-вот явится, а свояк его попросту опередил. Затем бросил умоляющий взгляд. Сперва – на Затею, после – почему-то на Розмича.

– Может, по делу уехал, – буркнул дружинник.

Затея выдохнула, от сердца и впрямь отлегло. Ведь у такого богача и впрямь дел невпроворот, и из дому отлучается часто…

– Хватит глазеть, – шепнул Розмичу подошедший Ловчан. – На вёсла пора. Иначе и до вечера к берегу не пристанем…

На встречу с князем Полатом Розмич отправился один, но пройти к нынешнему владыке Белозера оказалось немногим легче, чем миновать памятные пороги на Свири. С самого начала белозёрский воевода прицепился с расспросами: кто таков, какую весть несёшь? После он же долго сомневался – а тот ли, за кого себя выдаёшь? Сомнительно ему было, что дружинники князя Олега на торговой лодье пришли. Да и числом посланцев всего ничего. И в битву с бьярмами не верил, говорил надменно:

– Ужели наши дикари смогли застать врасплох бывалых воинов? Где ж тогда эти воины… бывали? В девичьих палатах и только?

Люди воеводы поддерживали его смешками, а Розмич молчал, сцепив зубы, потому как ссориться с воинством Полата нельзя, иначе никогда до князя не допустят и поручение Олега останется невыполненным. По уму, мог бы и отшутиться, но воспоминания о нелёгкой сече принесли и боль, и горечь. На языке вертелись только бранные слова – и о белозёрском воеводе, и о его подручных, благодаря которым в окрестностях орудует дикая тать. В ладожских владениях Олега такого давно не случалось, там любой торговец ходил без опаски.

Зато теперь ясно, отчего Белозеро не на город похоже, а на обычную деревню. Тут людям богатеть не с чего, торговать с соседями страшно – вдруг всё нажитое непосильным трудом на первом же волоке отнимут?

– Я по поручению Олега, князя Алоди, пришёл, – в который раз напомнил Розмич. – И Рюрику и Полату он зятем приходится, коли не слышал. Дело, порученное мне, не для твоих ушей. Уж не обессудь! Пусть Полат сам решает – сказать или промолчать. А что до схватки с бьярмами – свою вину знаю, но отвечать буду перед князем, коему присягал.