Александр Тихорецкий - Выстрел по солнцу. Часть первая Страница 18

В надежде встретить Свету у нашего дома, часами просиживал я на дальней скамейке, спрятанной в тени деревьев, ждал, замирая от желания, хоть, на мгновение, хотя бы, издалека увидеть знакомый силуэт, милое лицо. Умирал от желания и одновременно страшился этого, вцепившись в шаткие качели своих фобий.

И каждый раз, просидев до сумерек, с обманутыми ожиданиями, с тяжелым сердцем, оставлял я свой наблюдательный пункт, ставший для меня чем-то вроде добровольного эшафота.

Пробежали последние дни августа, и начался, наконец, новый, четвертый курс в институте. Не скрою, я ожидал от него чего-то большего, чем просто очередного учебного года с его бесконечными лекциями, лабораторными работами и курсовыми проектами. Мне казалось, что именно в этом году со мной должно произойти что-то особенное, именно то, что мы называем переломным моментом в жизни.

Я не смог бы тогда и близко сформулировать, чего же конкретно я жду, но все мои устремления, мои ожидания, надежды, все складывалось в одно твердое убеждение – перемены неотвратимы.

Но вернемся к моей любви. Я увидел Свету. Увидел, но не подал виду, что взволнован, встретившись с ней глазами – летние уроки не прошли даром. Что ж, ее можно было поздравить, ей достался хороший ученик, однако, новое знание не помогло мне обрести иное качество, в душе я чувствовал себя все тем же робким, застенчивым увальнем, преданным придуманному когда-то идеалу.

Ничего в мире не хотел я тогда больше, чем повернуть время вспять, вновь пережить восхитительные минуты взаимности, но костыли принятых однажды условностей мешали вальсировать, с болью, с отчаянием, я чувствовал, как своим показным безразличием, своей напускной холодностью я лишь отталкивал, отдалял ее от себя.

Но, как хороша, как убедительна была она в своей отчужденности, как смело и независимо смотрела на меня, легко и свободно разговаривала, смеялась, шутила! И я понял – я проиграл! Кто я такой на этом празднике притворства, на этой ярмарке лицемерия? Всего лишь юнга, подмастерье, жалкий дилетант.

Сжав зубы, со слезами на глазах поспешил я спрятаться от всех, чтобы уже окончательно признать свое поражение. Я потерял любовь, потерял окончательно и навсегда, встреча, которую я так ждал, не принесла мне ничего, кроме горечи. Где же ты, мой пресловутый Рубикон, где же вы, мои долгожданные перемены? Неужели все мои ожидания – напрасны?

Потянулись дни и недели учебы, и я спрятал все свои мечты и надежды подальше. Курс был очень сложным, времени совсем не хватало, но именно это мне и было нужно. Так же, как и летом, я окружил себя людьми, делами, обязательствами, я прекратил свои прогулки по памятным местам, отказался от поездок к «нашему» дому, постарался так распланировать свой день, чтобы ни на минуту не оставаться в одиночестве. Впрочем, опасения мои на это счет были напрасны – неожиданно проклюнулись мои почитатели, разъехавшиеся на летний сезон кто куда, и количество моих друзей превысило все мыслимые и немыслимые пределы. – Силич грустно усмехнулся. – На теперешнем сленге это называется фан-клубом, и мой был ничуть не хуже современного. Прибавь к этому декаданс эпохи, агонию империи, щедро приправленную порочной культурой Запада, прочую гламурную дребедень, кружащую слабые эстетствующие умы. Нельзя сказать, что богемная жизнь захватила меня, просто в этом облаке пустого трепа, ни к чему не обязывающих любезностей, связей на один вечер мне было легче спрятаться от своей тоски, нет-нет, да и подступавшей к сердцу. На одном из таких сейшенов я и познакомился с девушкой Аллой, которой суждено было сыграть в этой истории не последнюю роль.

– Постой-ка, – Ленский привстал в кресле, – а это не жена ли твоя?

– Да, – Силич почему-то смутился, встревожился, – это моя Алла. Потом мы еще несколько раз встречались где-то, в конце концов, она пригласила меня к себе домой. Год назад я и мечтать не мог оказаться в такой семье. Мать – работник ЦК, отец – тоже какая-то шишка, квартира о пяти комнатах, на стенах – какие-то картины в золоченых рамках. Но я тогда и не думал о женитьбе, – Силич вздохнул. – Какая, на фиг, женитьба, когда я Свету свою из головы выбросить не мог! И интрижки все эти, грязь эта богемная мне только для одного нужны были – забыть скорей ее. Представляешь, казалось мне, что если я приду на ее занятие прямо из чужой постели, мне легче на нее смотреть будет.

– И что, легче? – Ленский иронично улыбнулся.

– Нет, конечно, – тихо ответил Силич, – только еще гаже на душе становилось. Лишь одно неоспоримое приобретение осталось у меня от всего этого – на английском разговаривать я стал, как на своем родном.

– И о Цицероне с Талейраном узнал, – добавил Ленский, потягивая коньяк.

– И о них узнал, – кивнул головой рассказчик. – Не торопи меня, Женя, я уже заканчиваю. Близились ноябрьские, я должен был участвовать в спортивной колонне. Представляешь, какая честь для скромного студента! Идти вместе с чемпионами, олимпийцами, легендами! Признаться, волновался я тогда очень.

Ну, а все общежитие готовилось к празднику, делились на компании, закупали спиртное, продукты. Нагнеталась атмосфера чего-то грандиозного.

Личностью я был популярной, и ждали меня везде, где только можно. Я вежливо отказывался, намекая на какое-то особенно важное приглашение. На самом деле, не было никакого особенного приглашения, просто я уже тогда понял, что по-другому назойливость людей не победить. Уже давным-давно я решил, что посижу со своими немного, а потом улизну тихонько, запрусь у себя в комнате и почитаю что-нибудь интересное. Или отосплюсь.

Все бы так и случилось, если бы не перехватил меня сразу после демонстрации отец Аллы. Увидел меня, обрадовался, рукой замахал – я сразу понял, что дежурной улыбкой отделаться не получится. Разговорились, он предложил подвезти. Узнав, что в общагу еду, засмеялся. Нет, говорит, теперь точно тебя не отпущу, пока нормальным обедом не накормлю. Вообще, настойчивым таким мужиком оказался, а по виду не скажешь. Это я потом уже узнал, насколько далеко он свои ходы просчитывать умеет.

– Совсем как ты теперь, – прищурился на него Ленский. – Или я не прав?

Силич повел плечом.

– Прав, прав. Ты всегда прав, – проворчал он. – Слушай лучше, не перебивай. Так вот, приехали мы домой к нему, а там стол, гости, шампанское. Он меня представил. Знакомьтесь, говорит, звезда советского спорта и будущий академик. Аплодисменты, взрыв интереса. Смотрю, Алла подходит ко мне. Я о ней как-то и забыл за суматохой за всей, а она – вот она. Красивая, уверенная, меня увидела – глаза дрогнули. Ну, для меня тогда это почти ничего не значило, привык я к женскому вниманию. А она шепчет: давай уедем отсюда. Куда, спрашиваю. А я к тому времени совсем голову потерял от праздника. Кругом – веселье, лица, как в хороводе, чужие, незнакомые, хохочущие. Папашка ее, нет-нет, да и стрельнет глазом на нас. Ну, говорю себе, пора сваливать. Я и уехал с ней, думал, соскочу немного позже, да не тут-то было. Вцепилась в меня, моя Алла, люблю, говорит, и никому не отдам, даже англичанке твоей. Я тогда еще удивился: откуда знает? Но, сначала поостерегся спрашивать – может, показалось, а потом уже и не до того было.

Короче, проснулся я утром с ней в одной кровати. Не могу сказать, что сильно переживал. В числе тех свобод, к которым я так быстро привык, была и свобода в отношениях. И поэтому расстались мы с моей будущей женой нежно, словно и сходиться никогда не собирались. Ведь, нежность – лишь продолжение свободы, разве не так? Поправь меня, если это не так, знаток душ человеческих.

Ленский молча улыбался.

– Жизнь всегда возвращает нас на прежнюю орбиту, как бы далеко мы не залетели, – медленно проговорил Силич, опустив взгляд. – И, если родился ты провинциалом, им и умрешь. Только благородство придает независимости силу высоты, без этого вся конструкция рассыпается. А вот благородства-то во всей моей истории и не было.

В следующий раз я увидел Аллу через пару дней, когда выходил из института. Она ждала меня возле машины, наверно, отцовской, служебной, с невозмутимым и молчаливым водителем. Я не смог отделаться от нее дежурными фразами и пригласил в кафе. Мы мило побеседовали, выпили по чашке кофе, и она уехала. Но с этого раза стала приезжать почти каждый день.

– Алла Валерьевна – целеустремленная женщина, – позволил себе реплику Ленский, но Силич, не обращая на него внимания, продолжал:

– Она выходила из машины и стояла рядом, непринужденно покуривая, то и дело, поглядывая на часы. Высокая, изящная, в длинном светлом пальто. Чаще всего мы уезжали к ней и занимались там любовью. Если мешали родители, и квартиры приятелей тоже были несвободны, мы коротали время в очередном кафе, за чашкой кофе, иногда вина.