Даниил Кучер - Ход черных Страница 2

– Ты жесток, сынок… Хотя, наверное, глупо ждать другого.

– От кого я слушаю проповеди о милосердии? Ты делал вещи и похлеще. Намного.

– О некоторых сожалею. Но это не изменит ничего. Тебе пора, ступай. Гончие скоро возьмут след.

– Гончие… жалкие шавки. Но ты прав, мне пора. Рад был тебя увидеть. Но костюмчик тебе не идет, правда. Даже учитывая декорации.

Bc4 c6

Джон поднялся в четвертый раз. Болело все. Руки были иссечены стеклянной крошкой, кровь запекалась маленькими комочками. Он смутно помнил, как очутился здесь, помнил, как дом загорелся, как он метался от одной черной стены к другой. Как с ужасом осознал, что вдыхает и выдыхает черный дым. Как тушил горящую одежду. И как, забравшись на чердак, увидел, что полыхает весь город. Языки пламени, поднимавшиеся на десятки метров, жадно лакали струи бензинового дождя. Он учил в школе физику, и знал, что это невозможно. Он спасся, (спасся ли?) ползком забравшись в подвал. От жара все тело покрылось волдырями, ужасно хотелось пить, но он никак не мог представить, где нужно искать воду. Вдруг послышался скрип открывающейся двери. В проеме возникла невысокая сгорбленная фигура. Обожженная лысина поблескивала отсветами догорающей улицы, лица не было видно, но хищный взгляд чувствовался, прямо сквозил из этой настороженной позы. Увидев Джона, незнакомец замер.

– Ты давно здесь? – вопрос прозвучал как пароль. Джон не знал отзыва…

– Не знаю. Я в пожар попал… Уже все?

– Конечно. Уже давно все… Я могу помочь тебе. Ты ничего не знаешь об этом месте, и впустую пропадешь сам. Но ты должен будешь помочь мне. Поможешь?

– Я, правда, ничего не понимаю. Я попал сюда… Не понимаю как…

– Я тебе все расскажу. Но сначала, ты должен сделать кое-что для меня… – маленький человек притопывал на месте от нетерпения. Его губы отвратительно причмокивали, а пальцы рук тряслись, как у заядлого алкоголика при виде бутылки. Если бы глаза могли пожирать, от Джона, несомненно, не осталось бы и костей.

– А что тебе нужно? – не то чтобы Джон испугался. Критерии испуга, существовавшие в его голове, уже давно не вмещали в себя тот ужас, который наполнил его душу. Удивляло другое. До всего этого Джон часто испытывал страх – и слабый – от угрозы ареста, и сильный – от страха немедленной смерти. Но всегда, доходя до какого-то уровня – страх превращался в безразличие. Нельзя было долго бояться. Даже самый сильный, немыслимый ужас – забывался во сне. Здесь эти пределы были убраны чьей-то садистской рукой. За страхом, шел Страх, за ним – СТРАХ, за ним – Ужас, за ним – Кошмар, а за ним шло нечто, для чего в великом и могучем русском языке названия нет. А за этим, Неназываемым – шло Нечто, еще более ужасное. И предела этому пути не было.

– Немного… – незнакомец облизнулся – сущая мелочь. Вот кружка, ты не мог бы помочиться в нее? Чем больше, тем лучше. Так надо, я потом объясню…

Иррациональность происходящего уже давно выехала за рамки удивления в голове Джонатана. Что ему было делать – он выполнил просьбу, и даже не поднял брови, когда коротыш жадно припал к кружке губами. Лицо его выражало такое наслаждение, что Джон едва подавил тошноту.

– Первач… Ай молодец дядя, грамм триста нассал. Урок первый, сука. Воды здесь нет. Нигде. Единственное место, где она может быть – в людях. Это твоя моча и кровь. Моча – особенно первая – вообще вкуснятина. Кровь – соленая, от нее все равно пить хочется, но тоже поддерживает тело. Тело – это единственное, что здесь можно потерять. И единственное, что способно приносить тебе хоть чуточку удовольствия. Поэтому им тут дорожат. Своим. Ценность остального – несоизмеримо меньше. Мочи у тебя уже нет. Твоя ценность резко упала. Осталась только кровь…

Незнакомец облизнулся и достал нож. Джон осознал, что боль почти парализовала его, и драться не получится. В следующие несколько секунд он получил несколько ударов в голову, глаза и пах – они отдались болью – невыносимо настоящей, но сознания не потерял. Никогда не думал, что может быть так больно. Один раз в своей жизни – он уронил на себя штангу в спортзале. Боль тогда дошла до какого-то порога – и остановилась. Сейчас, этого порога не было. Он не мог двигаться, и молча наблюдал, как коротыш припал ртом к надрезу у него на запястье, и ритмично бил ногой по сердцу. Боль продолжала свой путь в бесконечность. От нее было некуда спрятаться, нечем закрыться, даже смерти просить было глупо, потому что Джон, на самом деле, отлично понимал – она уже наступила. И это не предел. Глаза продолжали видеть, но как-то странно. Он видел вещи, как они есть. Так как они есть НА САМОМ ДЕЛЕ. И тогда он совершил самую главную ошибку – и наплевать, что она неизбежна. Он посмотрел вверх, прямо на вращающийся водоворот из багровых облаков, даже не успев задуматься о том, как он может видеть небо сквозь пять этажей здания. Перед тем, как впервые погрузиться в то, что здесь называют огнем души, он услышал два выстрела, и почувствовал, как тело коротыша-насильника грузно упало на него сверху, заливая лицо содержимым своего черепа.

– Что ты есть?…Кровь… Всюду кровь…

– Почему так получилось?..

– Что ты есть?..

– Боже, что же я наделал!

– Что ты есть?..

– НЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!

– Я же не знал!

– Я не верил!

– Ведь все!

– Ведь я не знал, что больше ничего нет!!!…

Qe2 d6

– Очнись. Ты еще можешь. Двигаться. Твой обидчик уже не причинит тебе вреда, во всяком случае, физически. Потеря крови существенная, но выслушать меня ты способен.

Джон не видел меня. Ничем. Ни глазами, ни этим странным чувством, которым он только что оценил свою суть. Он чувствовал мой запах. Похоже – одеколон и порох. Он знал запах пороха…

очень хорошо…

кровь, всюду кровь…

– Очнись! – я ударил его по лицу – Еще успеешь настрадаться. У тебя тут очень много времени впереди. У тебя тут ВСЕ время для страданий. Очнись.

Теперь он мог рассмотреть меня. Я был одет в черное. Отглаженная рубашка, брюки со стрелками, пистолеты в руках. Лицо – совсем юное – уже не мальчик, еще не «молодой человек». Но это отметилось позже. Он увидел мои глаза. Выражение на юношеском лице. Такой взгляд бывает у патологоанатома во время вскрытия бомжа. С таким лицом пятнадцатилетняя проститутка говорит отцу, что у нее были клиенты похожие на него. Таким голосом говорят «следующий» вводя штамм вируса подопытному. Именно теперь Джону стало страшно по-настоящему.

– А-а-а-а… уйди… я не хотел, я не знал… я виноват… я…

– Заткнись. И встань. Ты можешь, это просто трудно. Я покажу тебе кое-что. И расскажу про место, куда ты попал. Хотя, думаю, ты и сам понимаешь…

c3 f5

Мы стояли на крыше. Город расстилался под нами обожженными морщинами улиц. Город с бесстыдной гордостью раздвинул облака дыма, открывая свое сокровенное нутро.

– Хочешь знать, почему Ад стал таким? Его таким сделали люди.

– Они ведь сами друг друга мучают!

– ДА. Им так становится легче. Физическая боль заглушает боль горящей души. Случалось в приступе отчаяния колотить руками или головой о стену? Метаться и рвать на себе волосы? Рыдания – спазм мышц – действует так же. Физиологическая реакция на непонятные телу импульсы мозга. Организму не под силу устранить причину страданий, вот он и переводит их в понятную себе форму. Чисто человеческий подход.

– Огонь души?

– Да. Но это сложно объяснить словами. Это пытались сделать тысячи писателей и священников, но никто пока не преуспел. Суть, как ни странно, вот в чем. В понятии Вечности. Человеческий разум – существо смертное, а потому трусливое, никогда не примет существование чего-то превосходящего его. Разум отрицает вечность, стремится загнать ее в рамки. Вспомни, как в детстве впервые узнал, что ты – лишь песчинка в бесконечно большой Вселенной. Это ощущение пустоты внутри и жалости к самому себе. Ты постиг, и сразу же заставил себя не думать об этом, повинуясь страху. Ведь тогда все то, что ты делаешь, что ты значишь в своих и чужих глазах, все, чем ты привык жить, все это имеет не больше значения, чем один день из жизни муравья в лесу. Твое самомнение противится этому, и ты идешь на поводу у своей спеси. Прячешься от вечности. Жалкое человеческое сознание заставляет тебя поверить в то, что оно важнее души. А душа существо скромное – она не будет бить посуду и устраивать сцен, она умеет терпеть и молча плакать в одиночестве. Здесь ты остаешься с Ней наедине. Там, на земле, можно забыть о душе, здесь можно забыть обо всем остальном. Нечем закрыться от совести, нечем себя оправдать. Тут перед тобой стоит ПРАВДА. И ты перед Ней – просто кусок дерьма. А главное – ТЫ УЖЕ НИЧЕГО НЕ МОЖЕШЬ ИЗМЕНИТЬ! И тебе теперь вечно с этим жить. Не просто вечно, а ВЕЧНО! Что, плохо?