Михаил Шелков - Проект «Калевала». Книга 2. Клад Степана Разина Страница 20

– А дед не врал?.. – робко спросил Игорь.

– Врал??? – почти изумился Стас.

– Ну не врал… – поправился Игорь, – А всякие там деревенские россказни… Он же в деревне живёт?

– В станице… – буркнул Стас.

– Ты его деда не знаешь! – усмехнулся Паша, – Он суровый! Ветеран Великой Отечественной! Такому не до шуток.

«Вот у него на войне, видимо, рассудок малость и повредился…» – подумал про себя Игорь.

– А почему вы тогда решили этот клад найти, если дед запретил? – спросил он.

Стас поморщился.

– Разговоримся – объясню. Не сейчас.

– А сами вы верите в этот клад? – продолжал задавать вопросы Игорь.

– Не верили бы – не пошли, – завершил Стас, – Но если ничего не найдём – не расстроимся. До нас кто только клады Разина не искал…

– Но родовая легенда только у тебя…

– Хе, – усмехнулся руководитель похода, – Выходит так! Поглядим! Ну всё, Игорь! Ты теперь один из нас!

– И тайну похода храни не так, как твоя подруга, – сказала Настя слегка приобняв его за плечи.

«Всё-таки я ей понравился!» – подумал Игорь.

– А зачем байдарки-то?! – задал он вопрос с которого начал, – Как мы пойдём по такой реке…

– Как Разин ходил, – улыбнулся Паша.

– По легенде по суше туда нельзя пробраться… – пояснил Стас, – Но это мы ещё посмотрим! Ладно! Что-то мы засиделись! Привал окончен, пошли!

Подниматься было тяжело. Тело ныло от нагрузок. Плечи болели от лямок рюкзака и чехла. Но зато Игорь почувствовал воодушевление оттого, что новая компания приняла его. Теперь, несмотря на тяжесть и пришедшую усталость, он не отставал от других. Через силу, но шёл вровень со всеми. С Настей он стал флиртовать в ответ, хотя сначала она ему не слишком понравилась из-за фигуры и габаритов. Зато она первой вступилась за него…

«А насчёт Оли я поговорю со Стасом сам… Чуть позже, когда побольше с ним сближусь».

Через час туристы уже подобрались к лесу, где и расположились на ночлег. Впервые в жизни Игорь ставил палатки, он спрашивал у всех советы и старался быстро научиться тонкостям походной жизни. Единственный не нравившийся ему человек, его тёзка, в этот вечер был дежурным по костру. Девушки готовили на всех еду. Игорь присоединился к остальным мужчинам, собиравшим байдарки. Конечно же, он это тоже делал впервые. Но новые товарищи по походу давали подсказки, и у Игоря начало получаться.

За ужином из гречки с тушёнкой было открыто три бутылки коньяка. Молодые люди пили за успешное начало похода. Когда стемнело, Дима достал гитару, и туристы стали петь песни. К счастью Игоря, Настя не напомнила ему о своей просьбе.

А вообще он был счастлив. День, который начался столь отвратительно, кончался тепло и душевно, в компании новых друзей, которые в итоге приняли его в свои ряды.

7. Яицкий городок

Алёна смотрела в ночь сквозь узкое, наполовину заиндевевшее окно терема, некогда принадлежавшего воеводе Яицкого городка. Сейчас, после захвата крепости, Разин разместил в тереме командный пункт. Опочивальню воеводы он забрал себе, а в приёмных покоях проводил совет. Алёне он отдал покои дочерей воеводы. Было лестно чувствовать такую заботу от атамана. Она была одним из ясаулов, но единственной среди них бабой. Однако прочие ясаулы её уважали, как и остальное войско. Похабные шутки очень быстро прекратись. Алёна обладала суровым характером и сильной волей, которые заставили казаков смотреть на неё с уважением, а не с вожделением.

С её людьми, теми, с которыми она пришла к Разину, сладить было ещё проще. Все они раньше были крепостными крестьянами, робкими и покорными. Нередко здоровых мужиков побивали бабы-помещицы, а те даже не могли им ничем возразить. Вернее, думали, что не могут… Большинству угнетаемого народа даже в голову не могло прийти, что в ответ на побои, на посягательства можно было взять в руки оглоблю, вилы, серп и дать сдачи. А потом уйти куда угодно. На Дон, на юг, в Сибирь, к поморам, в степи… Однако забитый люд прирос к своим убогим избам и дворам, терпел унижения… И просто не понимал, что может существовать иная жизнь, свободная.

А Алёна однажды поняла… Она поначалу тоже не знала об это вольной жизни. Родилась в бедной крестьянской семье, отец умер рано, мать постоянно болела, от младших братьев и сестёр проку не было, а для старшего брата она была больше обузой, чем помощницей.

Жизнь текла убого и серо. А в мире только и было интересного, что зимы меняли лето, да в церкви объявили, что люд отныне должен креститься тремя перстами, а не двумя. Зачем, Алёна не знала. Раз поп объявил, что нужно, значит, это и нужно было в самом деле.

А ещё Алёна задавалась вопросом, почему она такой уродилась. И находила ответы на тех же проповедях местного попа. Он говорил: «Таково надобно! На всё воля божья! Всяк родилси тем, кем быть должон и всякому воздастси на верховном суде по делам его!»

Вот Алёна так и жила. Потому что так было надо. Она не могла сказать ни слова против, когда её, малолетнюю девочку выдали за шестидесятилетнего старика. Она знала, что должна молча согласиться, раз мать и старший брат решили именно так. Никто боле не брал бедную девочку без приданного. Не прошло и года, как муж умер. Зачать ребёнка за это время так и не получилось. И Алёну отправили в местный Темниковский монастырь на послушание. В скором времени Алёна должна была принять обет.

Жизнь в монастыре была скучна и однообразна. Скучнее, чем в родительском или мужнином доме. Пусть Алёна и жила в убогой избе, где из добра были лишь печка, лавка, комод, да пара кадок с горшками. Но избе в всегда было светло и тепло. Грела печка. Бревенчатые стены источали сладковатый запах дерева и леса… А когда Алёна выходила из избы, то видела настоящий простор, родные поля и леса, волжские разливы, голубое небо и страшные грозы, золотые листопады и ледяные узоры зимы. В монастыре она же могла мало что созерцать, кроме холодной кельи и толщи стен, за которыми скрывался прочий мир.

Однако там Алёна быстро выучилась грамоте и стала читать книги, хранившиеся в монастырских архивах. В основном это были нудные хозяйственные летописи, но даже из них она смогла узнать, что её страна велика, что есть в ней много сёл и городов, прочих монастырей, а царь, о котором говорит простой люд, но которого она не представляла реальным живым человеком, на самом деле существует и живёт в Москве; Москва – это стольный град, что выложен из красного кирпича; но помимо Москвы, что стоит на Руси, есть на свете много всяких разных земель, где живут другие люди и говорят на других языках. Но самое главное, что поняла Алёна, это то, что в мире полно вольных людей, которые не зависят от бояр и живут сами по себе.

– Пошта ж одне люди вольные, а иные – нетуть? – спросила тогда Алёна настоятельницу.

– Эх, дурёха, ты ышо! – ответила ей та, – Нетуть на свете вольных людьёв! Все мы божьи рабы! И божью волю вершим!

Всё толковалось так, как на проповедях в маленькой церквушке, куда ходила Алёна будучи ребёнком. Почти те же слова её говорил старый поп… Но теперь вопросов у Алёны было куда больше.

– И бояре? – опять спросила она у настоятельницы.

– Ясен день и бояре!

– А я вчерась видала, аки на дворе у нас секли мальчонку по повеленью барыни…

– Дык, он у ей сласти стащил! И где?! Под сводами дома святаго!

– И чавой, коль боярыня мальчонку порет, то она дело богоугодное вершит? И богу любо сиё?

– Знамо дело любо! Всё, чаво вершитси на земле, богу – любо!

– Таково ежели я барыню ту захочу высечь и высеку, дык енто тож богоугодное дело будет? – робко и непонимающе спросила Алёна.

Она просто хотела, чтобы настоятельница ей растолковала, почему одно выдают за благо, а другое за злодейство. Но сразу же получила затрещину, такую сильную, что в голове зазвенело. Вечером настоятельница вернулась к Алёне с двумя холопами, которые раздели молодую послушницу и привязали к лавке. Затем настоятельница приказала высечь Алёну. «Таково шта б на всю жизнь помнила». Приказ был исполнен.

Несколько недель Алёна пролежала в горячке в сырой холодной келье. Она не могла даже присесть или повернуться на спину. Сзади вся её плоть была теперь изъедена красными кровавыми рубцами. Алёне приносили только чёрствый хлеб и воду. Сердобольная монахиня, ухаживающая за ней, гладила её по голове, приговаривая: «Сиё не страшно, дитятко, тело страждет, а душе – исцеление. Зато ноне станешь чистой да светлой! А то ить лукавый путаеть тябя!»

Алёна плакала от бессилия, от осознания своей участи, унижений, которых ей придётся терпеть всю жизнь.

Но она, не смотря ни на что, окрепла и смогла подняться с постели. Когда же снова встретилась с настоятельницей, та вполне невинно и добродушно спросила её: «Ну, чавой, дитя, покаятьси время пришло…» Алёна сквозь зубы покаялась, но для себя уже решила, что никогда не простит этой обиды.