Михаил Шелков - Проект «Калевала». Книга 2. Клад Степана Разина Страница 21

Несколько недель Алёна пролежала в горячке в сырой холодной келье. Она не могла даже присесть или повернуться на спину. Сзади вся её плоть была теперь изъедена красными кровавыми рубцами. Алёне приносили только чёрствый хлеб и воду. Сердобольная монахиня, ухаживающая за ней, гладила её по голове, приговаривая: «Сиё не страшно, дитятко, тело страждет, а душе – исцеление. Зато ноне станешь чистой да светлой! А то ить лукавый путаеть тябя!»

Алёна плакала от бессилия, от осознания своей участи, унижений, которых ей придётся терпеть всю жизнь.

Но она, не смотря ни на что, окрепла и смогла подняться с постели. Когда же снова встретилась с настоятельницей, та вполне невинно и добродушно спросила её: «Ну, чавой, дитя, покаятьси время пришло…» Алёна сквозь зубы покаялась, но для себя уже решила, что никогда не простит этой обиды.

Один раз она снова увидела на монастырском дворе тех холопов, что секли её. Они были очень похожи друг на друга, наверняка братья, рослые и плечистые, но очень кроткие. Одного из них подвергали наказанию, та самая барыня, которая недавно высекла на глазах Алёны мальчонку, теперь стегала плетью здоровенного, мужика приклонившегося перед ней на колено. Второй молча стояла рядом.

– Ах ты, пёс! Ах ты, рыло немытое! – причитала боярыня с каждым ударом кнута, – Позорить мени будешь! До смерти бы тябя, нехристь, запороть! Да негоже подворье святое осквернять!

Алёна нашла братьев некоторое время спустя на конюшне. Один возился с сеном в стойле, а второй, которого пороли, сидел, покряхтывая, на полу и тёр свежие рубцы.

– Ну, получил своё? – спросила Алёна.

– А? Чавой? – отозвался стенаемый.

– Чавой-чавой! Аль забыл, аки мени порол! Да и тябя баба била! А ты, мужик, аки мени стегал?

– Да велено мени таково было… – смутился детина.

– Чавой пришла-то? – вышел из стойла второй, – Ступай ужо, молись, а то опять под розги отправять…

– А мени под розги ноне не хочетси! – гордо отрезала Алёна.

– Дык кому жо хочетси?.. – вздохнул сидевший на полу.

– Тябя аки звать-то? Я – Алёна буду.

– Я – Тихон, – пробурчал он, – А брате – Пётр…

– Тссс! – приложила Алёна палец к губам, – А ну, ближе!.. – Двое братьев придвинулись к ней, – А ведомо вам, – Начала она шёпотом, – Шта люд можеть вольно жить, да бояре не властны над ними…

– Дык, енто опосля божьего суда… – начала Тихон.

– Дурень! Енто на земле таково может быть! В соседних краях…

– Да ну? – удивился тот.

– Опасны речи говоришь, сестра, – начал Пётр, он был более молчалив и не казался Алёне таким простаком как Тихон, – Не можно нам про сё толковать… Нашо дело малое… А коль обиду таишь на нас, то прощай, не мы виноватые…

– А кто? Я виноватая? – продолжила напирать Алёна.

– Ну… виноватая, раз настоятельница повелела боярыне нас со двора прислать… Настоятельница, она ить худого не скажет… Она ить…

– …срань собачья! – резко договорила Алёна, и братья отшатнулись от неё.

– Гыть! – Тихон в испуге перекрестился.

– Дурное дело! Ты, сестра да послушница, сквернословишь в монастыре своём… И ышо и про матерь-настоятельницу, – добавил Пётр.

– А мени почём зря бить не дурно?

– Дык, таково жо заведено! – Пётр не унимался.

– Толкую ж тябе! Не везде таково! На вольных землях всё инакше! Вот, Тихон, пошта тябя секли?

– Да енто… Я семь бочонков смастерить должон был для монастыря. А не поспел в срок… Но вины моей не было, ить покудова мне клёпок не дали, я и мастерить не мог… А кузнец-то сам не поспел клёпок сделать. Вон оно… А вина на мени…

– Дык, аки же на тябе, ежели ты не виноват.

– Она – барыня… Молвит мени: я настоятельнице обещала, шта холопья смастерят, а ты не смастерил… Барыня – она права…

– Да почём права-то?! – уже просто свирепела Алёна, – Её вина! А она виноватым тябя делаеть! Смекаешь?

– Ты, Алёна, чавой хочешь с нас-то? – вмешался Пётр.

– Ай-да на вольные земли! Где бояр нетуть! Мени единой тяжко будеть, а вами вместе дойдём…

– Боярыня не пустит… – возразил Тихон.

– Ой! Дубина! Дык не нужно спросу брать!

– Грех – это…

– Грех невинных забижать! – настаивала Алёна, – Боярыня ваша грешна! И настоятельница грешна! А мы – то бишь – праведники! – она придвинулась к ним ближе и сказала уже тихо-тихо, – А ежели праведники грешников резать стануть, значитьси таково господу угодно…

Братья удивлённо переглянулись, но спрашивать ничего не стали.

– В сию полночь жду вас тутова, в конюшне! Трёх лошадей найдём… Врата запираются, да стражей тамо нетуть. А я вам калитку отворю железную, ту, со стороны холма…

Ночью Алёна пробралась в келью настоятельницы, спрятав под рясу огромное шило, что взяла в мастерской.

– Чавой надобно?.. – сквозь сон проворчала монахиня.

– Я по богоугодному делу, матушка… – начала Алёна.

– И чавой за дело?.. – вновь заворчала она.

Келья была озарена слабым лунным светом, свечи были затушены, лучина не горела. Тёмный силуэт Алёны медленно приближался к постели настоятельницы.

– А ну, отвечай, чавой надобно! – негодуя, вскрикнула та.

– Низвергнуть тябя, отродье адское! – грозным голосом предрекла Алёна.

– А? – не поняла настоятельница, но тут же на неё обрушилась рука послушницы с зажатым в ней шилом.

– Во имя отца! – Алёна нанесла первый удар, – И сына! – Второй, – И святага духа! – Третий. – Аминь!

Настоятельница только охнула после первого, а дальше из её горла фонтаном хлынула кровь. Два других удара она приняла только с глухими хрипами. Алёна вышла из кельи, оставив умирающую на окровавленной постели. Пётр и Тихон вопреки её сомнениям уже ждали на конюшне. Мало того, что они не струсили, так ещё и, вспомнив все обиды, порешили свою барыню.

Погони было не избежать. Чтобы сражаться с боярскими слугами, а то и стрельцами, Алёна с братьями стали набирать к себе в шайку всех желающих, попутно грабя купцов и богатых помещиков. Так гуляли они на средней Волге, пока однажды не двинули на юг.

К Разину пришёл уже большой сплочённый отряд. Алёна была в нём единственной бабой. Но все мужики, примкнувшие к ней, считали её спасительницей и заступницей, даже те, кто был старше и сильнее телом. Но не было никого сильнее духом…

Алёна со своим отрядом отправилась в Донские земли, ещё не представляя, что их там ждёт. Она, как и никто из беглых холопов, не видела прочего мира. Кто такие казаки, все знали только понаслышке. Знали, что это военный народ, вольный от царя и имеющий свои привилегии. Но про быт и образ жизни казачества никто толком ничего не знал.

Продвигаясь с Волги в северные Донские земли отряд Алёны встречал множество оборванцев и беглецов, таких же, как и его участники. Там-то впервые до атаманши донеслась народная молва о том, что некий Степан Тимофеевич, истинный донской казак, суровый и бесстрашный, гордый и справедливый, собирает воинство в поход за зипунами. Алёне были неведомы отношения голутвенных и домовитых казаков, положение верховного Круга, отношение простых казаков к атаману Корниле Яковлеву. Зато она прекрасно видела своими глазами, что когда речь заходила о Разине, каждый рассказчик необычайно преображался, всегда отзывался о нём, если не с восторгом, то с безмерным уважением… Где на Дону основаться, кого просить о помощи, кому присягать, Алёне было неведомо, потому она решила присоединиться к походу этого народного атамана.

Пока Алёна продвигалась к лагерю Разина под Царицыным, она нарисовала в своих фантазиях образ непобедимого воина, честного, справедливого и, конечно же, прекрасного душой и лицом. Всю жизнь Алёна терпела лишь оскорбления и унижения, и даже сейчас, будучи атаманшей, но в глубине души оставаясь мечтательной девицей, она выдумала героя, который мог наконец-то принять и защитить её. Свою волю, своё право на существование Алёна добыла сама, отчасти став жестокой и безжалостной. Но при этом она всё равно хотела какого-то простого девического счастья, такого, о котором она даже не ведала. Не знала, каким это счастье может быть. Просто чувствовала, что оно есть.

Разин, действительно, оказался первым, кто стал заботиться об Алёне, иногда защищать. Не все казаки сперва приняли Алёну, как ясаула. Посмеивались, похабно шутили. Она сама пресекала подобные разговоры и шёпотки, но и Разин, если слышал что-то подобное, сразу ставил казаков на место. Когда требовалась грубая мужская сила, например, приходилось налегать на вёсла, или тащить струги волоком, атаман не гнушался помогать своим казакам, призывал к этому прочих ясаулов, но Алёну жалел, видел, что по силе она не всегда сдюживает с прочими. Вот и сейчас, в Яицком городке, он снова позаботился о ней, отдал покои воеводских дочерей, с нежными перинами, зеркалами и оставленным добром. Но это была скорей братская забота. Разин принял Алёну, как младшую сестру, советницу, толкового ясаула… Да и сам он теперь виделся Алёне обычным человеком. Он был таким же гордым, сильным, дерзким, как в народной молве, но человеком, самым простым человеком, а не тем величественным богатырём, которого нарисовала в своих грёзах Алёна.