Вадим Сазонов - Режущие слух звуки тишины. Сборник рассказов Страница 4

Я научился выделять в звучании оркестра отдельные инструменты, заглушая мысленно звук других. Я мог, сидя в зале, слушать скрипку или рояль, полностью выключив звук остального оркестра, даже научился оставлять звук только одной скрипки, постепенно понижая мысленно громкость других.

Когда я бывал в плену музыки, отключалась моя способность слышать что-либо еще, давала сбой моя система постоянного мониторинга окружающей обстановки. Я забывал обо всем, я ничего не опасался, ни о чем не думал – парил в невесомости, чем-то напоминавшей Сонину страну.

Первые два года Баба Лена обязана была раз в месяц приводить меня в интернат на беседу с врачом – противным дядькой в проволочных очках, с резиновым молоточком в руках и списком непонятных, запутанных вопросов. Конечно, при этих посещениях я находил несколько минут повидаться с Веней и Соней. Они, как и я, были очень рады этим встречам.

Начиная уже с четвертого класса, я посещал интернат только один раз в три месяца, но зато в пятом Баба Лена устроила мне настоящий праздник – она договорилась с директором и Веня с Соней пришли к нам домой на мой день рождения, на целый день, Веня тогда исписал два блокнота.

С шестого класса визиты к врачу стали обязательными раз в полгода.

Вот тогда, при весеннем посещении, Веня меня напугал.

Я зашел к нему, присел на соседнюю кровать, он, казалось, через силу улыбнулся, вяло пожал мне руку, было впечатление, что он не рад.

В комнате стоял тяжелый запах. Я оглядывался и принюхивался, Веня это заметил, протянул мне блокнот:

«Я не моюсь».

– Почему?

«Я надеюсь стать для них противным. Но они сами насильно меня моют».

– Кто?

Он отвернулся к стене и больше не реагировал на мои вопросы.

Я прислушался, от него не исходила музыка.

– Ты не слушаешь музыку? – спросил я.

Он, не поворачиваясь, протянул руку, взял с тумбочки блокнот, что-то написал и, также глядя в стену, протянул мне ответ:

«Она больше не звучит».

В следующее мое посещение, я не застал Веню, пошел искать его по классам, встретил Соню.

– Он в больнице, – объяснила она.

– Что случилось?

– Он обжегся кислотой в классе химии.

– Ты знаешь, в какой больнице?

– Да, – она назвала адрес. – Меня к нему не отпускают, – она прикрыла глаза и оказалось уже не со мной.

Я взял ее за руку, зажмурился, но полет не получался, неужели мы потеряли связь?

Я уговорил Бабу Лену отвезти меня в больницу.

Веня лежал на койке с забинтованной головой.

– Что случилось? – я подсунул ему под правую руку блокнот, который лежал на тумбочке.

«Я сам облил себе лицо. Я думаю, что теперь я им буду не нужен. Я буду противен».

– Кто они?

«Не надо».

Больше он ничего не писал и закрыл глаза, только по бинту на лице пробежала слеза, оставляя мокрый след.

Я еще раз навещал его, больше ничего не спрашивал, но он сам написал про Соню:

«Она стала очень долго гостить в сказочной стране. Ее теперь лечат. Ее забирают в больницу, и она пьет лекарства. Она скоро станет обычной».

– Не верю, она не может не быть психом!

«Я уже иногда ее не узнаю. Она становится другой».

– Не может быть!

«Я тоже так думал».

– Я ее видел несколько дней назад. Она была обычной, закрывала глаза, улетала.

«Значит, ее скоро опять заберут. После каждого лечения она все дольше не может улететь».

А через месяц к нам домой пришел милиционер.

Он долго разговаривал на кухне с Бабой Леной, они закрыли двери, усадили меня в дальней комнате и шептали тихо-тихо. Я слышал только обрывки: «Его нельзя, у него психика тонкая», «Но он недавно виделся с товарищем, он может что-то знать» и еще много подобных туманных фраз.

Потом они пришли ко мне.

– Ты виделся недавно с Вениамином?

– Да. Это было тридцать два дня назад, – ответил я.

– Ты так точно помнишь?

– Я все точно помню. Зачем помнить не точно?

– Что тебе говорил твой друг?

– Говорил, что облился кислотой. Что его лечат.

Диалог был долгим. Я не мог понять, что хочет милиционер, а он не хотел задавать прямые вопросы, не хотел объяснить, в чем дело? Это вызывало у меня опасение, я боялся навредить ответами Веньке, говорил общие фразы, слушая интонацию спрашивающего, частоту его пульса, надо было определить, что его больше всего волнует, когда он задает действительно важный для него вопрос, а когда, чтобы запутать меня.

Когда милиционер ушел, Баба Лена объяснила:

– Я лучше тебе все скажу, чтобы ты не мучился всякими домыслами. С Веней случилась беда, он зарезал завхоза в интернате. Сейчас ему назначили психическую экспертизу. Его положат в сумасшедший дом.

Так Веня навсегда исчез из моей жизни. Он меня не предавал, это я не смог его защитить, такая мысль мне пришла впервые. Можно же было, наверное, уговорить Бабу Лену забрать его к нам. Это открытие затмило в моем разуме мысли о предательстве в отношении меня «взрослых», которые случились в моей жизни.

Категорию «взрослые» я сам добавил в классификацию тети Клавы, которая подразумевала только: «идиот», «псих» и «обычный».

«Взрослые» для меня – это не все, кто старше меня, а только те, от кого зависел я и ход моей жизни. Пока никто из них не смог не оставить во мне разочарования. Казалось, что Баба Лена тоже не станет исключением – она очень часто говорила, что, если бы ни она, то моя жизнь была бы труднее и беспросветнее, что мне повезло, что она случилась на моем пути. У меня вызывал страх все, от кого я зависел.

Прошел год, я не бывал в интернате, мои посещения врача отменили, теперь я должен был ходить раз в год в районный диспансер.

Однажды, когда был дома один, я услышал, как на первом этаже открывается дверь парадной и по нескольким ступеням к лифту устремляются шаги Сони. Я вышел на площадку и ждал ее.

– Привет, Вадик, – она прошла мимо меня в квартиру, скинула туфли и забралась с ногами в кресло, – как хорошо, что я помню, где ты живешь.

– Привет. Как ты здесь?

– Я сбежала.

– Из интерната?

– Из больницы. Я месяц уже выплевывала таблетки. Теперь могу соображать, – она говорила медленно, как будто находясь в глубокой задумчивости, глаза были блеклыми, потеряли яркую голубизну, волосы распрямились, не блестели.

– Что ты будешь теперь делать?

– Я улетаю. Я, наконец, решилась, я улетаю, – я прислушался, ее сердце стучало ровно, не было былого бешенного ритма, как раньше перед полетами. – Они убедили меня, что моей страны нет. Я им поверила, я отреклась от нее. Но я знаю, что она меня простит, так надо было, чтобы они ослабили контроль. Моя страна меня не предаст.

Она смотрела в пол, не поднимая глаз на меня.

– Я сейчас чай налью, как ты любишь, с тремя ложками, – я вышел на кухню и уже оттуда услышал резкий звук открываемого окна, кинулся назад.

Она стояла на подоконнике:

– Я вернусь за тобой, Вадик, ты жди. Только ты достоин моей страны. Жди! – она расправила руки, плавно взмахнула ими и шагнула с подоконника в небо.

У меня отключился слух, в голове свистел ветер, будто я летел с бешенной скоростью, а потом глухой удар и полная тишина.

Я впервые был в абсолютной тишине, в которой очень гулко разносился звук капающих с неровного бордюра на асфальт двора каплей Сониной крови из разбитой головы. Я сжал голову руками, я затыкал уши, но капли звучали все громче, как куранты, отсчитывающие последние секунды навсегда уходящего года, детства, жизни…

Я бросился к шкафу, схватил зимнюю шапку, надел, завязал «уши», свалился на диван, прижал к уху подушку, но все было напрасно – капли продолжали падать на асфальт. Тогда я вскочил, сорвал шапку, в мои уши ворвался шум: кто-то внизу кричал, гудела машина, натужно скрипел лифт, кто-то выбивал ковер, лаял пес, скрипели на повороте колеса автомобиля, жизнь продолжала звучать, но никогда в ней не прозвучит голос Сони, никогда больше я не смогу летать.

Несколько дней я не спал, я ждал, что она за мной прилетит, я был вне реальности, ничего не слышал, никого не видел, не контролировал ни себя, ни окружающих.

А потом провалился в сон без сновидений и проспал два дня.

Когда проснулся, то отчетливо понял – я остался один, я перестал ждать Соню.

Баба Лена умерла, когда я заканчивал школу, мне скоро должно было исполниться восемнадцать. К этому времени я уже отлично знал все звуки нашего дома, кто и в какой квартире в какое время встает утром, когда ложиться, у кого какая походка, где есть дети, а где животные, кто любит долго принимать душ, в какой квартире, как часто пользуются пылесосом, кто какие программы смотрит по телевизору, у кого какая мелодия дверного звонка, я все про всех знал, но, как только я остался один, они никогда не узнают ничего про меня.

Я, долго мучаясь, вытащил из пианино струны и теперь с наслаждением изучал ноты, учил наизусть любимые мелодии и играл на беззвучных клавишах, паря в их звучании.