Владимир Макарченко - В боги взяты. фэнтези Страница 4

Кто-то пешим ходом в городище явился. Коли путь не далек, почему не размяться на свежем воздухе. Многие же конно прибыли. Кто верхами, кто на повозках. Пришлось на околице коновязи сооружать, чтобы не разгулялась скотина по полям да не изувечила посевы.

К полудню не только площадь, но и все деревья и крыши изб, что по ее кругу стоят, народом забиты были. Те, кто в поединках участие примет, у головы в избе от народа скрыты до поры. Нечего зря глазеть ранее положенного часа. Всяко бывает. Народ чужой пришел. Может, кто и порчу напустить наладит. Береженного, того и боги берегут.

Шумит народ полудня дожидаючись. Кто-то об заклад бъет за своего избранника; кто-то спорит о том, явится ли им топор, и каким он будет; кто-то товар, из дальних краев прихваченный, во всю глотку нахваливает потому, как нет такого нигде боле. Детвора, деревья словно воробьи облепившая, о своем щебечет, глотки надрывая, иных перекричать стараясь.

Такого шуму городище не слыхало ни в какие времена.

Видать, и богам интерес явлен, отчего это людишки там криком надрываются, покою не дают, их поминая в спорах своих. Затихла природа, замерла. Даже лист на деревьях не шелохнется. А солнце к зениту таким ярким катит, словно должно подсветить небожителям зрелище их заинтересовавшее.

В лучах солнечных, словно в золотой реке, плещется изваяние Хорса, сотворенное когда-то ушедшими в иной мир умельцами из могучего дуба и установленное на самом высоком месте, где капище его и где несет ему верную службу с незапамятных времен ведун Осок. Ведун стоит сейчас подле валуна в ожидании возврата деяния рук Хорсовых. Белое одеяние его и белые же волосы на фоне черного камня как бы разделяют собой границу между черным злом, сотворенным век назад, и светлой надеждой, которая в этот момент легла на сердце каждого, явившегося на площадь.

Привыкший ко всяким оборотам и твердо уверенный, что все произойдет так, как было наречено, Осок ощущал некоторое, ранее не ведомое ему волнение. Недолог срок и уж скоро тень, бросаемая валуном на площадь, исчезнет совсем. Наступит полдень. И тогда… Хотя и ведет Осок частые беседы с божеством, которому служит, то никак не идет в сравнение с тем, что придется явно ощутить его собственно ручное творение. Беседы то идут не наяву. Мысленно вопросы задает. Мысленно ответы получает. А тут… Ему предстоит принять топор с валуна, он вместе с головой будет вручать его наиболее достойному. Знает, что выбор Хорсом сделан. Только не ведомо, как отнесется к происходящему Повелитель Нави. Не устроит ли и ныне каверзы какой поперек зарока. Остальные боги не должны допустить такого.

Не должны! А коли увлекутся чем иным и не узрят в нужный момент чего?

А тень все короче и короче. Совсем маленькая полосочка. Воздел Осок правую руку с посохом над головой. Затих народ на площади в раз. Словно кто отрезал все звуки. Казалось Осоку, что всем слышно, как бьется взволнованно в груди его сердце. Нельзя чтоб слышали! Ведун права не имеет на сомнение и волнение. Народ должен верить в силу и прозорливость его. На тон он и ведун.

Гл. 3

Как только пропала последняя полоска тени у валуна, как на верхней площадке его засверкал отраженными солнечными лучами заветный топор. Ахнул народ и вновь тишина нависла над площадью. Замерли все в ожидании того, что теперь происходить будет.

А Осок, переложив посох в левую руку, правой потянулся к топору. Ухватился за кованное железными кольцами топорище и легко, без напрягу всякого, поднял топор, который видом своим показывал, что не для руки седовласого старца кован был.

– Свершилось! – Прокричал в толпу Осок. – Явилось чудо Хорсово! Знать, быть поединству назначенному! Знать, обретет топор этот по воле Хорса хозяина нового, с которым и будут вершить дела им надуманные! Слава Хорсу! Слава сыну великого Рода!

С этими словами подошел Осок к голове.

– Возьми топор, голова. Верши волю богов! – Осок протянул топор, за который тут же ухватился голова. Только не получилось у него удержать топор в одной руке, как сделал то Осок. Чуть не выронил и тут же второй рукой ухватился за топорище. Тогда только и смог на уровне пояса удержать.

– Помогите ктой-то! – Рявкнул голова на стоявших неподалеку сыновей своих.

Оба сына бросились на помощь отцу и ухватились за топор с двух сторон. После того они втроем уложили топор на высокий чурбан, установленный напротив площадки для поединков. Чтобы виден был каждому поединщику, чтобы каждый знал, за что на поединок отважился.

– Начнем, однако! – Под одобрительный гул толпы объявил голова. И, повернувшись к старшему сыну, поручил. – Зови поединщиков. Пущай при всем народе жребий тянут кому с кем силу являть.

Выступили на свободное место перед площадкой двадцать три поединщика.

– Чего-то одного не хватает для пары! Так-то не по обычаям! Еще один нужон! – Объявил в толпу голова. – Может из нашенских, кто насмелится?!

– Коль надобен еще один поединщик, позволь, голова, братцу моему меньшому в этом деле поучаствовать. Должон же он когда-то мужицким делом заняться. Хватит в недорослях числиться. – Из толпы протиснулись на площадку двое. Один худощав, златокудр, тонок в стане. Другой же прямая ему противоположность: на две головы выше братца своего старшого, на целый локоть в плечах шире. Только цветом волос на голове и схожи. – Усилом наречен от рождения.

– Больно молод. – Усомнился голова. – Сдюжит ли такое дело? Сломают твово брательника на раз. Вишь, какая сила ноне сюда явилась?

– Ничего. Сдюжит, пожалуй. Пущай жребий тянет.

– Сами на то пошли! – Предупредил голова, указывая рукой, что Усил может занять место среди поединщиков. – А теперь к делу! В мешочке, что сын мой вынес, лежит две дюжины камешков. Шесть из них белые. Вот, глядите. – И голова высыпал на подставленные сыном ладони содержимое мешочка. – Все так? Тогда и приступим. Всяк из вас должон по камешку из мешочка выловить. Кому белые достанутся, тот ныне биться за топор будет. Кому черные камешки выпадут, тот завтра жребий потянет. И так четыре дня будет. Каждый день победитель единый объявлен будет. На пятый день победители схватятся. Тогда и порешим, кому топором владеть. Так-то!

В первый день поединков участие в них по воле жребиев не приняли ни Усил, ни богатырь в черной маске. Во второй день такое же выпало. Народу на площади поуменьшилось. Те, кто побежденными оказались, отбыли в родную сторонку. Чего глядеть на то, как другие радость победы празднуют с друзьями своими?

На третий день выпало Усилу тело свое поразмять. Долгим день показался, пока над противниками победы ладил. Всех одолел. Потому победителем объявлен народу был. Удивленный люд ревел от восхищения, когда никому не ведомый парень невесть откуда взявшийся валил противников своих. Сколько силы всяк отдавал каждому поединку! А у Усила на лице всегда улыбка, словно для баловства на помост взошел.

– Славный богатырь миру явился! Толковый мужик вырос! Этот еще не раз прославится! – Неслось из толпы в ответ на его победы.

На четвертый день победителем стал могучий боец в черной маске. Пришел он к победе, пожалуй, полегче, чем Усил к ней шел. Толпа тоже восхищалась богатырем и пророчила ему победу в последний день.

*****

– Перед последними поединками надо бы к Купаве заглянуть. – Предложил Усату его брат, переговаривая с ним через щель в частоколе ограды двора жилища головы.

– Что ты, Коляда? Не дозволено поединщикам со двора сходить до последней схватки. – Остерег его Усил. – Иначе отправят туда, откуда пришли.

– Хорошо. Я сам к ней наведаюсь. Мало ли чего присоветует.

Бородатый мужик удивленно вздернул брови, когда Коляда спросил у него, где избушка бабки Оскарихи.

– Вроде тут была. Ночевали в ней даже! – Убеждал мужика Коляда.

– Ты, паря, не с дуба ли упал? Отродясь, сколь свет белый вижу, никакой избушки и никакой Оскарихи тут не знавал и не видывал. Чего прилип-то. Хочешь старшому мужу голову морочить?! Я те щас бока помну, коли родитель в свое время не успел тебя уму разуму поучить!

Гл. 4

Обманула ночь тишиной и своей яркой звездностью, обещая добрую прохладу и покой крепкого сна уставшим от дневных забот людям. До полуночи только и лежала тишина. А потом под звездным небом полыхнуло заревом пламя огромного костра. То горели немудреные постройки поселенцев. Горело все, что могло гореть. А в свете разбушевавшегося пламени метались меж горящими постройками черные тени конных и пеших людей, блестели лезвия мечей, ножей и топоров. В ответ на их суету летели в ночь стоны тех, кто крепко держался за жизнь и не сразу расставался с ней после ударов смертоносного оружия. Раздавались крики детей, которых безжалостные руки ночных налетчиков швыряли в огонь, чтобы не осталось на месте их страшного пиршества ни одного, даже самого малого, свидетеля этой кровавой, обожженной пожарищами, ночи.