Рони Ротэр - Мошки в янтаре. Скуй мне панцирь ледяной. Черный пепел, красный снег. Ключ Страница 6

Врацек поднялся, снял парусину со стола, и сложил в углу.

– Малья, накрывай стол. Вечерять пора.

Над морем, гоняясь за волнами, бесились ветры. Они швырялись друг в друга снегом, и на суше, где шла бесшабашная игра, росли снежные холмы. Плохо придется тому, кто в такую ночь окажется в открытом ли поле, в море ли. Зараэль, лежа возле теплой печи на лавке и завернувшись в лоскутное одеяло, прислушивалась к свисту вьюги за стенами. В доме было тихо и темно. Лишь иногда пощелкивали угольки, да из-за печной заслонки пробивались неяркие алые отсветы. За занавеской всхрапнула бабка. Завозился на печи Микось, и над южанкой свесилась его маленькая ладошка. Рядом с рукой сына выставил залатанный локоть Врацек.

«Глупцы, – думала южанка, слушая, как сопит на печи рыбак. – Деревенские дурни. В их доме – чужой, возможно – враг. А они спят так, словно я родня из соседней деревни. Проучить их… дом поджечь… Интересно, кого бы он первым вытащил? Мальков своих или старуху, что за шторой кряхтит? Если б не метель…».

Она встала, подошла к бадье с водой, зачерпнула воды, попила.

Почему? Почему им должно быть хорошо и спокойно? Когда ей самой так невыносимо одиноко, тоскливо и холодно? От этого холода не спасет ни одеяло, заботливо предложенное Мальей, ни теплая печь. Горевшее в груди пламя потухло, залитое слезами ярости и горя, в полуразрушенном зале замка Олломар. Теперь вместо огня – бескрайняя пустота, втиснутая в ледяной панцирь из замерзших слез.

Зараэль снова легла на скамью, прижалась к печи. Плотнее заворачиваясь в одеяло, поджала ноги. Покусанная голень лишь изредка напоминала о себе глухой болью. Укладываясь, взглянула наверх.

«А мальчишка-то не из пугливых. Вот бы мне…, – подумала южанка, и, поймав себя на недопустимо теплой мысли, разозлилась. – Просто глуп! Такой же наивный и безголовый, как и его родители!»

Сочувствие и соучастие рождают бессилие. Нельзя, нельзя позволить теплу и слабости поселиться в пустоте! Иначе подтает, растрескается лед, и расколется панцирь. Злость и месть – ими укреплять, запечатывать, заделывать трещины. Пока она одна, сама за себя – она сильна!

Метель не утихла ни на утро, ни к исходу следующего дня. Зараэль, выходя на двор, лишь с досадой отмечала все увеличивающийся слой снега. В доме рыбака словно бы ничего не происходило – Малья спокойно домовничала, Микось то помогал матери, то играл с иногда просыпающимся братом. Врацек, помня угрозу гостьи, ладил парус для своей лодки и никуда из дому не отлучался. Вечером рыбачка, подсев к Зараэль, спросила:

– Как нога-то? Давай-ко, покажь. Еще раз надо полечить-то, снимай обутки. И рубаху тож, спину натру. Врацек, воды принес бы.

Рыбак послушно кивнул, отложил починку, и, взяв ведра, вышел из дому. Зараэль подозрительно покосилась на Малью, но та, словно не было со стороны гостьи угроз и насилия, бережно размотала тряпицу. И удивилась. Оставленные собачьими зубами раны, еще вчера глубокие и кровоточащие, затягивались на глазах. А на спине виднелись лишь розовые рубцы.

– Ох, велик Висьмирь! Шибко мясо нарастает, вишь как! Живучая ты, видать.

Зараэль молча забрала из рук Мальи склянку с настойкой, и сама перевязала себе ногу.

Вернулся Врацек, поставил полные ведра у входа и довольно сообщил:

– Распогоживается, кажись. Завтра и в дорогу можно.

Зараэль вскочила и бросилась к дверям. Она выбежала на крыльцо, подняла лицо и увидела на ночном небе, еще слегка застланном темными тенями облаков, звезды.

Южанка с трудом дождалась утра, и еще затемно растолкала Врацека. Тот покорно сполз с печи, спросонья ворча, что все равно придется дождаться света, поскольку надо еще лодку откапывать, да парус ставить, и что все равно он не евши никуда не пойдет. Но Зараэль была неугомонна. Она подняла Малью, и вскоре сытый Врацек с парусинным узлом и лопатой был выпровожен из дома.

Медленно выползло из-за горизонта багряное солнце, поплелось над замерзшей землей по укоротившейся зимней дороге. Ясный морозный день, с прозрачным воздухом и искрящимся снегом, был особенно ярок и радостен после трехдневной непогоды. Микось, которому южанка в целях собственной безопасности не позволила пойти на берег, то и дело выбегал на улицу, высматривал отцовскую фигуру. Малья давно уже уложила в непромокаемые дорожные мешки припасы на дорогу, подобрала для гостьи теплую одежду из своего скарба. Солнце подобралось к полудню, а Врацека все не было. Терпение Зараэль начало истощаться.

– Где его носит, – цедила сквозь зубы южанка каждый раз, когда разрумянившийся Микось возвращался в избу и отрицательно мотал головой.

– Да мало ль? Мож, лодку глубоко занесло, а мож еще чего, – успокаивала её Малья. – Не боись, коль мой Врацек что сказал, обязательно сполнит.

Но на Зараэль такое успокоение действовало мало. Она кляла себя за то, что не пошла вместе с рыбаком, осталась в теплом доме. И когда в дом ворвался Микось с криком «Солдаты! Там изборн, с ним солдаты!», Зараэль едва хватило выдержки, чтобы не влепить мальчишке стрелу между глаз. Она бросилась, было, к входной двери, но во двор уже входили люди в форменных накидках и с оружием. Зараэль простонала ругательство, схватила Микося и потащила его на занавешенную половину дома.

– Молчи, зверёныш, – прошипела южанка, заталкивая мальчишку в угол между старухиной кроватью и стеной. Сама встала за подвешенной к потолку колыбелью со спящим младенцем, и приготовилась убивать.

Перепуганная Малья метнулась к двери, чтобы запереть её, но в дом, протопав по крыльцу, уже протиснулся первый латник.

– Хозяин дома? – голос был громкий и жесткий. Так говорят люди, привыкшие распоряжаться.

– А? Нету, – голос Мальи дрожал. – Как ушел с утра, так и нет.

Зараэль слышала, как скрипят половицы под тяжелыми сапогами солдат. Шаги приблизились, и южанка подняла руки, целясь в колыхающийся занавес.

– А там кто?

– Мато там, старая. Да мальчишки мои, спят, утомились. Не тревожьте их, пущай.

– Так где, говоришь, Врацек-то? – заговорил кто-то другой, неторопливо, словно бы нехотя.

– Так а… где ж? Лодку готовит, на лов же завтра пойдет.

– Это навряд. Тут, вишь, Малья, какое дело – амблизация.

– Мобилизация, – поправил его командный голос.

– Ага, ну да, она то исть. Военная, значит. Мужика твоего, да и других наших тож, в войско определяют. Как вернется, передай, штоб не мешкая собирался и шел бы к замковому литтаду. Вот, такое дело.

Малья завыла. Сначала тихо, потом громче. Зараэль, поняв, что пришли не за ней, расслабилась и неслышно подобралась к занавеске, пригрозив Микосю кулаком, чтоб не двигался. Сквозь дыру в шторе она разглядела людей в горнице. Их было трое. Один латник стоял у двери и с досадой щурился на заломившую руки и воющую Малью.

– Ладно, хорош голосить. Чтоб до захода солнца был на месте. Опоздает – будет считаться дезертиром. Дальше пошли.

Это произнес второй посетитель, пожилой солдат с рябым недовольным лицом. Он хлопнул по спине своего спутника – справно одетого мужика, который мял в руках барашковую шапку и с неловким сочувствием глядел на Малью, и пошел к выходу. Рыбачка замолчала, растерянно и испуганно глядя ему вслед. Изборн подождал, пока латники выйдут, потом опустил глаза и, запинаясь, проговорил.

– Вишь как – война. На южан собирают. Меня-то не забрали, потому как тутошний голова все ж, а парни мои уж в замке оба. Вот Соктень, тот откуп дал за сына, один он у него всё ж. Ну, на то и Соктень, ему не в натугу. Ты, слышь, Малья, ты Врацека хорошо собери. Ну, поесть там, одёжу потеплее, зима ж. Ну, вот. Пошел я, нехорошо – десятник ждет. Пять дворов еще обойти.

Изборн нахлобучил шапку, и быстро вышел. Малья села на скамью, устремив тоскливый опустевший взгляд на входную дверь.

Зараэль, озадаченная словами изборна, медленно отодвинула занавеску и вышла в горницу. «Война? На южан собирают?». Микось прошмыгнул мимо неё, осторожно подобрался к матери и приник к её боку, исподлобья поглядывая на южанку. Малья механически погладила сына по спине.

– Мато, – робко позвал мальчик. – Мато, а чего это изборн говорил? А можно я с тато в замок пойду?

– Сиди уж ты то, вояка! – неожиданно громко и надрывисто вскрикнула Малья, сильно хлопнув сына по затылку. Мальчишка отскочил от матери и заревел, потирая ушибленное место. Малья вновь залилась слезами и притянула к себе сына, утешая его.

– Ох, Микосю, Микосю, сыночко мой! Ох, и горюшко, ох, напасть-то! Как же мы без хозяина-то, без тато? Велик Висьмирь, смилуйся над нами!

Зараэль нахмурилась. Ей было неприятно слушать сетования крестьянки.

– Куда они пошли? – спросила она Малью.

– А? – подняла та заплаканные глаза. – Кто?

– Стража.

– Так дальше, по дворам.

– Это я и сама слышала. В какую сторону? К морю или по берегу?