Дмитрий Анашкин - Сборник фантастических рассказов Страница 10

– Нет, – быстро ответило крепление. – Немец. А что? У вас проблемы? Вы националист? – Кнехт испытующе посмотрел на Геру двумя заклепками, симметрично расположенными на его крышке.

У Геры проблемы были – он считал себя немножко антисемитом. Но признаваться в этом креплению для швартовки судна не хотелось. К тому же разговаривать, даже на общие темы, с неживым предметом оказалось трудно психологически.

Однако вскоре Гера привык, и они часами могли спорить на философские темы – Кнехт оказался интересным собеседником. В нем чудным образом сочетались немецкая педантичность и русское раздолбайство; он даже в разговоре постоянно менял подтекст и стилистику. Одним из его типичных лексических миксов было что-то типа: «Если чувак не верит в реинкарнацию, то, следовательно, он не верит ни во что. А значит, он не верит и в себя. А раз он не верит в сабя, но при этом о чем-то рассуждает, значит, он просто полный мудак, которому хочется о чем-то порассуждать».

Кнехт был из поволжских немцев и сильно натерпелся от коммунистов. Еще маленьким он был отправлен работать на рудники. Погодные условия – жуть; да что там, несколько лет его вообще не красили! Он был весь изъеден ржавчиной и солью. Казалось, жизнь была окончена, и его уже никто не возьмет даже на запчасти. Но, к счастью, его переставили на рыбацкий траулер, и он верой и правдой прослужил еще два десятка лет. Потом он попал на эту баржу. Как он здесь очутился, Кнехт туманно умалчивал, но тем для разговора хватало и без того.

Возвращалась Русалка лишь за полночь, когда Гера уже спал. Встречались они снова только наутро, и затем к вечеру она опять уходила на работу. Гера не ревновал, хотя подначивал часто.

Обычно она собиралась на работу долго, меняя наряд за нарядом. Платья она надевала под водой, периодически всплывая, чтоб посоветоваться с Герой. Тому льстило внимание, и он благожелательно обсуждал.

– Русик, ты сегодня опять это жабо… Там что, дельфины приплывают? Ты для кого так наряжаешься? – спрашивал он с многозначительным видом. – Будь скромнее, не мельтеши, знай себе цену.

– Да что ты… – краснела Русалка; – мне, кроме тебя, никто не нужен… – Хотя по интонациям, да что там, и так Гера знал, что Русалке нравится быть в центре внимания и не обижался.

Она уплывала на очередной прием, а Гера снова оставался один. Вскоре он начал разговаривать и с другими предметами. Особенно часто он беседовал с двумя: первым был уже упомянутый Кнехт. Вторым оказался буй, к которому была пришвартована баржа. Буй звали Банкой. Да, в этом было некоторое противоречие родов, примерно как в слове «человек», примененном к женскому имени; но, видимо, настолько же естественным это было и в данном случае. В первый же момент Гера смешался.

Он сидел на борту, поглядывая на уплывающую Русалку и раздумывая, что бы поделать. Вдруг где-то в море, недалеко от баржи, он услышал бормотание: «…но, поскольку исповедовать чистый дарвинизм – это малореально, существуют великолепные разновидности мистического атеизма, такие как дзен, Дао, друиды и еще много всяких эстетских философских культов, дающие инструментарий познания жизни…»

Гера напрягся. За время жизни на судне он приучился разговаривать даже с пробкой от бутылки; однако все предметы его общения были на судне. Вне его – была только одна Русалка. Он все же прислушался и через некоторое время определил источник голоса – разговаривал поплавок (Гера был не силен в морских терминах), к которому была прикреплена баржа. Он был довольно большого размера, выкрашенный в яркие красно-белые полосы. Ко дну залива он был, видимо, прикреплен якорем.

– Ты кто? – с тех пор, как Гера научился разговаривать с предметами, он усвоил и определенную манеру ведения речи: с ними нужно было быть предельно конкретными и не растекаться по паркету. Субординация и соблюдение этикета волновали их постольку, поскольку. Однажды Гера пытался поспорить со сливной ручкой унитаза на тему «кто среди них главней – ручка или унитаз» – но безрезультатно. На все его резоны о том, что ручка – это часть конструкции в бачке унитаза, поступали возражения вроде: «это унитаз – приложение к ручке; ее незначительная часть, которой ручка время от времени позволяет слить из себя воду». Каждый предмет считал себя на барже самым главным. Если не находилось аргументации, считалось, что это так «по определению».

– Я – Банка! – неожиданно громко и напористо ответил буек.

– Так ты тоже говорящая? Ммм… – Гера несколько терялся в определениях. – Ммм… Говорящая банка? А меня зовут Гера.

– Сам ты говорящая Гера! – Внезапно обиделся предмет. – Я мужчина! – Последнее прозвучало нелепо. "Говорящая мужчина Банка" – подумал Гера, но от комментариев воздержался, ожидая дальнейшего развития событий. Ссориться с поплавком в его планы не входило.

– Я предмет мужского рода, имею в виду. – Продолжал предмет. – А Банка, – это морской термин.

– Ну, извини, – Гера был настроен миролюбиво. Он таки недопонял, как предмет мужского рода может иметь женское название, но решил не вдаваться в детали.

– А Вы, я слышал, склоняетесь к даосизму? – он перевел разговор в более мирное русло.

– Даосизм вещь замечательная, – бурно прореагировал Банка. – Гениальная штука, но если мерить его неким градусником, то он чуть холоднее Дзена. Дзен невероятно витиеват, он предлагает тысячу ходов и вариантов осмысления этого мира, и только. Даосизм холоднее, ибо многозначителен!

– Поди ты! – уважительно прореагировал Гера. Он не понял из сказанного ничего, но Банку сильно зауважал. Тот тем временем продолжил:

– Дело в том, что если в дзеновских книгах мы имеем дело именно с текстами, которые все, в той или иной мере являются обучающими, то в «Дао дэ дзине», основном серьезном памятнике даосизма, как совершенно справедливо отмечают исследователи, мы сталкиваемся с некими каббалистическими древнекитайскими наборами…

– Вот те на! – снова поразился Гера. – С китайскими?

– С китайскими. Вот Вы, читали «Дао дэ дзин»?

– Читал. – Зачем-то соврал Гера.

– И какие вы испытали чувства? – кажется, Банка прицепился всерьез.

– Ну, интересно, типа… – Гера не очень понимал, куда врать дальше.

– Ответ неверный. – Банка обернулся вокруг своей оси. – Вы должны были испытать абсолютное отчаяние от качества своих мозгов. Вы были должны понять ущербность своего ай-кью!

– Чо? Какую ущербность? Нет у меня никакого ай-кью…

– Вот именно! – оживился Банка. – Так Вы все-таки поняли!? И правы, пусть даже так! Жестоко и самокритично: понять, что его вообще нет! Но если вы меня спросите, то я ничего не имею против христианства. – Банка благодушно бултыхнулся под проходящей волной. – Пусть живет и развивается.

– Пусть, – согласился Гера, который хоть и не верил ни во что, но не верить в родное христианство было ему как-то морально легче, чем в чужой, настораживающе далекий даосизм. – Я согласен, – подытожил он.

В общем, Банка оказался хотя и слегка занудным, но в целом весьма интересным собеседником, и они проводили много времени, обсуждая разные аспекты бытия. Гера многому от него научился и даже на следующий день, бывало, вворачивал иногда Русалке про дзен или даосизм. Чем ввергал ее в легкое смущение – видимо, она знало об этом побольше.

***

Однако время шло, и чем дальше, тем больше хотелось Гере глотка свободы. Он не то чтобы скучал по утерянному. Но он начал тяготиться невозможностью выбора, каким-то постоянным заточением среди одних и тех же предметов, пусть и живых. Он страстно желал хотя бы на миг выбраться в свой прежний мир.

Гера несколько раз пытался заговорить о такой возможности с Русалкой. Он хитрил: не говорил, что ему здесь надоело. Он надеялся выйти наружу хотя бы временно, посмотреть, что к чему, а уж затем составлять план бегства.

Он чувствовал благодарность к ней: ведь она почти спасла ему жизнь. Но что ж с того, что он захотел снова пожить своей прежней жизнью, снова испытать ее беды и радости? И, кто знает, может быть …

Русалка в ответ отмалчивалась и как-то сразу грустнела. Она смотрела на Геру с каким-то сожалением, словно понимала о нем что-то большее – то, чего он и сам о себе не знал. Такой ее взгляд он не любил и переводил разговор на другое. Сомнение, однако, копилось в его душе.

***

Мысль о бегстве пришла Гере в голову после разговора со Шваброй. Та была хитрая бестия – интриганка и подковерница. Ведро, с которым она проводила большую часть рабочего времени, не разговаривало с ней уже давно. Более того, тот период, который оно с ней еще общалось, травмировал его настолько, что теперь оно вообще отказывалось идти на контакт с кем-либо, кроме Русалки. Но, поскольку та была в море, а Ведро на барже, то голоса Ведра не могли вспомнить даже старожилы. Доходило до того, что его уже даже не считали за одушевленный предмет; по крайней мере, Гера, на чье время не пришлось не единого слова Ведра, так думал. Швабра же, коварно использовав Ведро и вампирически высосав из него всю жизненную силу, продолжала процветать. Она плела интриги даже сама с собой: будучи лишена контактов с окружающими предметами из-за своей чрезмерной, какой-то многослойно-эклектической разговорчивости, сумела приспособиться вполне. Она сама на себя себе же самой и жаловалась; принимая жалобы, она себя же мариновала в своей же приемной, где она же сама стояла, с ночи занимая очередь к себе и ругая себя на чем свет стоит. В общем, в изобретательности ей было не отказать, и она развлекала себя по полной, невзирая на то, что сама же была этим жутко недовольна и писала на себя во все инстанции жалобы, которые сама же приходила проверять и себя же за это наказывала.