Дмитрий Анашкин - Сборник фантастических рассказов Страница 9

Баржа была пришвартована в большом заливе. Вокруг, далеко, но и не так, чтоб очень, стояло еще два корабля – какой-то парусник и что-то вроде рыболовецкого траулера. Они были тоже необитаемые и имели весьма потрепанный вид.

Со временем Гера полюбил Русалку еще сильнее – она казалась ему богиней. Умная, блестяще образованная и начитанная, она, казалось, знала обо всем в мире – имелся в виду конечно ее, подводный мир – у нее обо всем было свое суждение. Она состояла в свите Морского Царя, и на ней лежало множество разных обязанностей. Вечерами она уходила на работу – почти каждый день во дворце был званый ужин или бал, и Русалка по протоколу должна была там присутствовать.

День она обычно проводила в заливе – Гера всегда знал, в какой его части: на поверхности в этом месте было светлое, слегка переливающееся искрами пятно; если ему становилось скучно, он звал ее. Она подплывала к барже и тихо плескалась неподалеку, иногда выныривая из воды, чтобы поговорить. Разговоры получались тихие и неторопливо долгие. Темы бывали самые разные – например, они любили говорить о моде и часто спорили, какая из них современнее: морская или земная; Гера был убежден, что у людей, на Земле, с одеждой дела обстоят гораздо более продвинуто и гармонично. Обосновывал он это тем, что у людей существовали ноги, которые тоже приходилось укрывать от непогоды. Чего стоили одни ступни, которым нужно конструировать обувь, что, в свою очередь, влекло за собой целую индустрию, требующую огромных ресурсов и специальных технологий. Что говорить о других частях тела… И все должно подходить друг к другу. Ничто не должно было быть упущено, забыто. Любая деталь имела решающее значение и была чрезвычайно, невыразимо важна. На слове «невыразимо» Гера становился как-то особенно серьезен, как бы подчеркивая, что тут даже и обсуждать не приходиться, должно быть и без того понятно…

Русалка же возражала, что продвинутость морской моды как раз в том и заключается, что из-за скудности членов, требуемых к сокрытию, сам выбор был еще более мучителен. Имелось в виду то, что, во-первых, кроме туловища в море закрывать ничего было не нужно, да и то из соображений скорее эстетических; вопросы тепла для морских обитателей были не актуальны – их физическое строение предполагало высокую приспособляемость к природным условиям и не нуждалось в усовершенствовании. Русалка сама носила какую-то рубашку, скорее напоминающую пеньюар, и более ничего.

– Смотрите Герман, на мне одна рубашка… Представьте теперь, как много времени приходится потратить, чтобы выбрать верную… Ведь ошибки быть не может: если я выберу не так, то ВСЯ моя одежда окажется плоха… Я буду одета с головы до ног НЕПРАВИЛЬНО! Не то, что у вас: костюм хорош – галстук не очень… Это совсем, совсем другое. На этом месте она горестно вздыхала, и Гере становилось ее жаль. Но он продолжал гнуть свою линию, приплетая для надежности теорию вероятностей и прочие математические заумности. В конце же у него получалось всегда одно: у людей с модой лучше. Русалка вздыхала и больше не спорила, хотя, казалось, оставалась при своем.

Еще один из разговоров, который вошел уже у них в привычку, был разговор о Боге. У Геры здесь тоже было особое мнение: он считал, что Бога нет. Он говорил, что все, что вокруг происходит, и все, что происходит с ним и с другими людьми, все это делает он. Иногда, в особенных случаях, когда был употреблен в процессе разговора какой-нибудь горячительный напиток, он склонялся даже к тому, что никого из окружающих людей вообще нет. Что все существует лишь в его сознании. Мысль была избитая, лишенная оригинальности еще в момент своего рождения, – но Гера ее усовершенствовал. В отличие от буддизма, из которого она была почерпнута, у него она служила не средством осознания мира, пусть только в голове и существующего, а для подтверждения его, Геры, полной исключительности и гениальности. Ему нравилось, что все существует в его, Герином сознании.

Впрочем, когда речь заходила о других людях, то он впадал в благодушие и демократию. На вопрос «а где же другие живут?» – отвечал, что каждый человек, так же как Гера, живет сам по себе в своем собственном сознании. А все реальные события – это то, что человек хочет и может иметь. Единственным препятствием к гармонии, в его понимании, являлось то, что мало кто понимает, чего он хочет. На вопрос, пересекаются ли миры разных людей между собой или существуют обособленно, Гера отвечал неохотно и сам признавал, что это он еще не решил; дело в том, что при любом ответе возникали неувязки логического характера, и это делало позицию Геры уязвимой.

Русалка же, наоборот, верила в существование всего: духов, демонов, черта и Бога. Она даже верила в гномов. И это несмотря на то, что никогда не была на суше и даже представить себе не могла, что такое лесная чаща. О гномах ей рассказал Гера. Его рассказ, впрочем, был совершенно не о том: он упомянул о них в контексте того, что если верить хотя бы во что-то, то тогда уже нельзя не верить в другое, потому что вопрос веры субъективен. А если есть доверие к субъекту одной веры, то чем хуже другой? Ведь для других именно она и есть истина в конечной инстанции, а твоя вера неверна и ничтожна; и кто прав, решает опять же не «чистый эксперимент» – к слову «эксперимент» он всегда зачем-то прибавлял слово «чистый», видимо для значимости, – а очередное субъективное суждение. И тогда можно верить даже в троллей и гномов… И тут он рассказал Русалке о жизни гномов, желая, видимо, показать саму абсурдность мысли о том, что такое может существовать. Русалка же поверила в гномов сразу и еще долго расспрашивала про их домики и одежду; особенно же она смеялась, когда узнала, что они носят цветные колпачки и спят в маленьких кроватках. Она потом к этому часто возвращалась и очень радовалась, узнав новые подробности. Гера же относился к ее расспросам снисходительно, находя в этой ситуации особенно ценной свою исключительную информированность о предмете разговора – больше рассказывать Русалке о гномах было некому.

***

Гера по профессии был автослесарь, и все техническое его притягивало. Он был из той породы людей, что обладают природной сообразительностью и имеют способности ко всему, за что берутся; он решил отремонтировать баржу.

Раньше на ней не было электричества. Теперь же, после нескольких дней упорного труда во тьме моторного отсека, заработал дизельный генератор. Баржа осветилась и стала какой-то по-особому праздничной: на ней, независимо от включенных рубильников и имеющейся проводки, загорелись все лампы. Исправность самих ламп тоже могла быть поставлена под сомнение, но это было и не важно. Для Геры, пропагандирующего исполнение любых желаний независимо от имеющихся возможностей, горение отсутствующей в патроне лампы, к которой, к тому же, не подведено электричество, было делом приятным – что-то вроде лишнего подтверждения его жизненной позиции.

Тихими вечерами, когда Русалка уплывала в море, Гера разговаривал с Предметами. Началось это с ним почти сразу после того, как он поселился на барже. Оставшись однажды один, он остановился на корме, залюбовавшись закатом, и тут это случилось с ним в первый раз. Заговорило крепление для каната, которое используется для швартовки.

– Добрый вечер, – как-то скорее просипело, чем проговорило крепление. – Как тебе здесь? – Гера вздрогнул. Мало того, что он не мог взять в толк, кто говорит, так еще и слова были неразборчивы. На крепление был намотан канат, и он частично заглушал речь, делая ее не очень внятной.

– Что? – вздрогнул от неожиданности Гера. – Кто? Где?

– Меня зовут Кнехт; – голос звучал слегка надменно, словно крепления для канатов разговаривают каждый день и пора бы к такому привыкнуть. – Я здесь живу и работаю. – Гера наконец определился с источником звука и подозрительно смотрел на то место, откуда он исходил. Кнехт был пухленько-основательным сооружением; его хотелось назвать упитанным – если такое выражение можно применить к железному бочонку, прикрученному к палубе огромным болтом.

– Кнехт? – переспросил задумчиво Гера, а затем выпалил неожиданное: – Вы что, еврей?

– Нет, – быстро ответило крепление. – Немец. А что? У вас проблемы? Вы националист? – Кнехт испытующе посмотрел на Геру двумя заклепками, симметрично расположенными на его крышке.

У Геры проблемы были – он считал себя немножко антисемитом. Но признаваться в этом креплению для швартовки судна не хотелось. К тому же разговаривать, даже на общие темы, с неживым предметом оказалось трудно психологически.

Однако вскоре Гера привык, и они часами могли спорить на философские темы – Кнехт оказался интересным собеседником. В нем чудным образом сочетались немецкая педантичность и русское раздолбайство; он даже в разговоре постоянно менял подтекст и стилистику. Одним из его типичных лексических миксов было что-то типа: «Если чувак не верит в реинкарнацию, то, следовательно, он не верит ни во что. А значит, он не верит и в себя. А раз он не верит в сабя, но при этом о чем-то рассуждает, значит, он просто полный мудак, которому хочется о чем-то порассуждать».