Сен Весто - ЛУННАЯ ТРОПА. Сказка для всё познавших Страница 11

– Что вы делаете? – спросил, невозмутимо ковыряя в зубе кончиком спички и появляясь на крыльце, полуодетый лесной отец, загорелый крепкий мужчина достаточно уже преклонных лет.

– Проверяю, – пробормотал Гонгора, делая наконец паузу и немножко задыхаясь, – ускорение свободного падения у поверхности земли.

Хозяин помолчал, словно оценивая.

– И как?

Отец лесов смотрел, не меняя выражения и положения спички.

Гонгора постоял, делая акцент и упор на ноги и все также держась крепко обеими руками за торчащую луку седла.

– Поразительно, – покачал он головой, чуть восстановив дыхание. – Все время остается постоянным.

Где-то совсем неподалеку в зелени за заборами кто-то вдруг жутко заорал голосом Штииса, загоготали гуси и нудно загундел подвешенный на шее чьей-то буренки колокольчик. Становилось как будто прохладнее.

Штиис с Гонгорой спорили по поводу человеческой глупости, наблюдая призрачный сизоватый ворс горной тайги, словно из иллюминатора самолета. Обоих немного раздражала убежденность мирных обивателей недосягаемых порогов, что техника рано или поздно вывезет там, куда успело проникнуть их вожделение, бывают такие места, куда есть надежда добраться только на своих двоих, и бывают места, куда можно проникнуть, лишь изменяясь. Лесам не было видно конца. Труднопроходимые джунгли составляли основу главных достопримечательностей местности и гордость охотников. До перевала странникам пришлось выслушать несколько версий истории о безуспешной попытке некой зарубежной экспедиции пройти здесь на многомощных джипах-вездеходах. Версии, отклоняясь в сюжете, сходились в главном: пусть каждый занимается своим делом. После знакомства с местными шумными ручьями в притчи вроде этой верилось легко, вездеходы тут вязли уже на подступах к реке. Потом их неторопливо смывало и уносило в неизвестном направлении. Рассказывали, что путешественники, вконец отчаявшись, побросали тут все, включая дорогостоящую профессиональную камеру, с просьбой сохранить на время, но народ-то темный, грубый, что с него взять. Ее и выбросили от греха в реку.

Гостеприимные дяги, отправляя отдохнувших странников в путь, разрешали ни о чем особенно не беспокоиться. Правда, добавляли, места дальше не очень спокойные, дикие, тут уходили до вас трое сыроедов – скалолазов, так их до сих пор не могут найти. Не спокойные места. Было не совсем ясно, зачем их надо искать, но уточнять никто не стал; дорога шла по обрыву лесом, пару раз возникавшие как из-под земли смуглые, хайрастые и тихие сыны лесов вежливо осведомлялись, не согласились бы им странники подарить «капрон», как дяги называли любую крепкую веревку, и узнав, что нет, не согласились бы, так же вежливо исчезали. Толстые белые увесистые мотки туго свернутого кольцами троса, притороченные по правому боку плотно и высоко, выше голов набитых и затянутых рюкзаков, неизменно привлекали внимание, и Штиис с Гонгорой уже подумывали, не прикрыть ли трос чем-нибудь.

Штиис настоятельно рекомендовал пошевеливаться, «не будить змей сознания собственной значимости», сократить привалы и убираться отсюда к чертовой матери, пока не съели, Гонгора придерживался того же мнения. Хотя, в общем-то, за прошедшие трое суток, как они оставили нагретые седла и распрощались с провожатым, охотники больше не встречались, а попавшийся однажды пастух был немногословен, доброжелателен и внимателен, с ним было выпито несколько долгих кружек горячего чая, обсуждены достоинства крупных пород собак применительно к поимке и ловле медведей, отмечена некоторая странность трюков современного политического руководства, рекомендовано соблюдать на этих лужайках повышенную осторожность, поскольку змей в этот год расплодилось что-то более обычного. Шагалось легко. Глаз, созерцая угрюмые пейзажи, не уставал радоваться. Темные леса в верхнем течении беспокойной приблудной речки, на какие сейчас, может быть, и случалось наткнуться только в акватории Великих озер, уходили в самое сердце скалистых мрачных возвышенностей с голыми обрывистыми склонами, посещаемые теперь разве что только беркутом, и все тянулись и тянулись к далеким полупрозрачным снежным глыбам. Погода стояла великолепная, дорога оставалась временами обременительной, временами просто непроходимой, но к этому были готовы, общий рабоче-приподнятый настрой экспедиции не покидал норм приличия, но за болтовней ночами не давал уснуть, дяги больше не попадались, контакт легко налаживался и с загадочным и не внушающим особого доверия чухарем, и с весьма общительным – общительно-настороженным челночником с давно не чищенными зубами, представлявшимся новым канадцем, разговорчивости которого сильно способствовал отягченный содержимым внутренний карман просторного черного дождевика, и с молчаливым странствующим аскетически худощавым монахом с древним кожаным рюкзачком за плечом и спокойным взглядом неподвижных умных глаз, который мог быть здесь загадочнее и опаснее всех остальных, вместе взятых, и становилось ясно, что до каньона дошагается без особых приключений. «Мы будем дышать воздухом моей родины… Ты знаешь, дорогой, насколько прекрасен воздух моей родины? – вопрошал, качая головой и мечтательно заводя глаза, сильно расторможенный крупный мужчина в тяжелой длиннополой накидке не то из пуленепробиваемой шкуры яка, не то мамонта и с кривоватым грубым посохом в руках, бутоном распуская у носа сложенные щепотью крепкие волосатые пальцы. – И чем же будет пахнуть тогда сильнее всего? Петерзильенвурцльзуппе, дорогой…»

Здесь, в тихой сырой глуши, в неширокой ложбине, где свободно прятались в заоблачных хмурых порочных лесах отвесные скалы и где начиналось новое взгорье, их лунная тропа к роси, ожидало с вечно недовольным выражением на хладном тенистом лике разбитое камнем и лесом блюдце Кислого озера. Его легко было видеть: с базальтовыми гранеными краями, с непроницаемыми – но необыкновенно прозрачными у берегов – глубинами, проваливающимися отвесно вниз, уходящими на далекое дно горной трещины, с этой вялой, едва заметно вьющейся дымкой согретого тумана, с нежно искрящимся ломтиком золотисто-бледного лимончика на темной поверхности, что зернистым неброским айсбергом медленно, безмолвно перемещался в неприкрытой близости границ полусонного водоема. Если Гонгора приглядывался, то успевал еще схватить момент, когда гримаса давно и успешно сдерживаемого неудовольствия распространялась, непрерывно искажаясь, нарастая и увеличиваясь в объеме, на прилегавшие неподвижные сине-черные пространства, захватывая все новые угодья тишины и покоя, и устремлялась было дальше, к нечетким, зыбко-размытым границам ожившего ареала, однако на пути своем волнение становилось все менее заметным, все более и более вялым, движения, казавшиеся прежде преисполненными энергии, неохотно густели, теряя в экспрессии, утончаясь, замедлялись и вскоре опадали вовсе, и последнее содрогание, угасая с неотвратимостью, уже засыпало, повиснув на полдороги и, так и не достигнув зеркального горизонта, сходило постепенно на нет; у Гонгоры сводило скулы, он встряхивался, оборачивался и замечал множество черных блестящих глаз-бусинок. Бусинки переглядывались. Они были задумчивы и неприязненны. Они провожали его и еще долго смотрели вслед из-под листьев травы, оставаясь в неподвижности. И уже не было над головой развесистых крон деревьев, не касалось уха шуршание острых камней под усталыми ногами и хриплого, исчезающего где-то дальше, на самом пределе слышимости, размеренного дыхания и голоса, и становилось ясно, что эти близоруко угрюмые исполинские каменные надгробия – всего лишь только эффектный призрак, дополнительный антураж к свежести бесконечного, необъятного; взгляд подозрительный и ироничный не видел здесь ничего, помимо запредельно, неестественно четкой линии пугающе далекого горизонта, нескончаемого склона и нежнейших благоухавших трав на нем да еще над всем этим непривычного, высокого, ослепительного синего неба. Время пахло теплом.

День клонился к своему закату.

Штиис, согнувшись, поковырял острым кончиком томагавка землю.

– Ты не знаешь, – спросил он, как отличить: габбро или эклогит?

Гонгора смотрел вдоль по склону, где дальше, метрах в двухстах над ними, на недосягаемой высоте слонялась беспризорная вислоухая горная овца.

– Я только знаю, как отличить базальт – по присутствию стекла. Стекло, – сказал он. – Очень легко запомнить.

– Да это тоже базальт. Тут все базальт. – Штиис осторожно постучал топориком по камушкам, усевшись на корточки.

– Стекло в базальте очень просто можно объяснить большой температурой в вулканическом разломе. Когда горную породу вынесло наверх магмой.