Саймон Логан - i-o Страница 18

Он не чувствовал боли — даже тогда, когда после взрыва очередной маленькой мины, установленной так, чтобы привести в действие положенный рядом с ней крупный фугас, Он лишился всех частей тела, от него остался лишь торс. Он просто-напросто переписал собственный код, заменил единицу на ноль в процедуре, отвечавшей за обмен данными с болевыми рецепторами. Он знал, как избавиться от страданий при помощи элементарной махинации с двоичным кодом.

Цепляясь за землю единственной уцелевшей рукой, Он пополз к ней. Антенны, торчавшие из куч выброшенных на свалку приборов, заинтересованно тянулись к Нему, словно усики гигантских тропических жуков.

По пути Он лишился еще нескольких фрагментов своего тела.

Когда Ее сборка достаточно продвинулась, Она перевалилась через край бочки с химическими отходами, вздрагивая всем корпусом каждый раз, когда к Ней присоединялась новая деталь. Она потребляла материю на все сто процентов, не теряя попусту ни атома в процессе регенерации плоти. Пульсация, которой Она некогда была, теперь тихо трепетала в глубине Ее грудной клетки.

К этому моменту Он уже полностью утратил способность самостоятельно передвигаться, но ударными волнами не смолкающих ни на минуту взрывов Его подталкивало все ближе и ближе к Ней, хотя за каждый пройденный дюйм Ему приходилось расплачиваться все новыми фрагментами своего организма.

Высоко в небе одна за другой вспыхивали молнии, вонзаясь в верхушки опор ЛЭП, словно перекидывая мост между этим миром и цифровым раем.

Бочка внезапно лопнула под тяжестью нового бытия, и Ее возрожденное тело упало в лужу загустевшего машинного масла, пронизанную светящимися жилами, которые тянулись к нему, словно питающая эмбрион пуповина. Она барахталась в этой луже, как новорожденный человеческий младенец.

В этот миг земля под тем немногим, что еще оставалось от Него, полыхнула, и струи бледного пламени озарили тьму, разбивая в стеклянную пыль экраны телевизоров и компьютерных мониторов. Существо Его практически сравнялось с нулем, обратившись в шестнадцатеричный аналог небытия. Он покатился в ее сторону, теряя по пути последние материальные фрагменты, и когда наконец остановился, то от Него осталась лишь небольшая, размером с грецкий орех, пульсирующая сфера, светящаяся голубым светом.

Это была Его сердцевина, Его сущность.

Он искупил свою вину.

Возрожденная, Она восстала из машинных вод, сверкая маслянистой оболочкой. Зубы и белки Ее глаз сверкали белизной, губы алели во мраке.

Небо успокоилось, гул статических разрядов в динамиках превратился в тихий шорох.

Она осмотрела окружавшую ее свалку и встала на колени, подняла упавший на раскисшую почву резервуар, поставила его рядом с маленьким, нездешнего вида объектом, в который превратился Он, а затем запихала Его в резервуар.

Ей показалось, что теперь Он пульсировал с облегчением, хотя свечение Его по-прежнему оставалось печальным.

Она подняла с земли треснувшую крышку и накрыла ей резервуар.

— Теперь ты в безопасности, — прошептала она. Электрический разряд распорол черное, затянутое смогом небо, а за ним последовал низкий раскат грома, который воспринимался не столько слухом, сколько осязанием. Белый шум заполнил экраны телевизоров. По жидкокристаллическим экранам заструились бесконечные строки двоичного кода, быстро превратившиеся в поток сплошных нулей.

Она посмотрела на далекий силуэт города, вырисовывавшийся на горизонте, и воспоминания о жизни в предыдущем воплощении наполнили Ее память.

Затем она повернулась в противоположную сторону и окинула взглядом бесконечную пустошь, где не было ничего, кроме ржавого металла и мертвого воздуха. Прижав рукою к груди резервуар с любимым, она направилась туда, где Небо встречается с Землей, где сборочный конвейер, сбившись с ритма, останавливается раз и навсегда и где шипение статических разрядов звучит словно диковатая, но тем не менее погружающая в сон колыбельная.

Барокамера

Пряди ее жидких волос свисают с головы, словно спутанная пенька, правда, цветом они на пеньку совсем не похожи. Они черные, чернее тьмы ночной. Угловаты черты худощавого лица, зеленоватые кошачьи глаза бросают острые, как клинки, взгляды из-под бровей, скрывающих их в своей печальной тени.

Я наблюдаю ее через выпуклое окошечко в стенке барокамеры, в которую поместил ее. Я смотрю, как она спит, и воображаю, будто сплю с ней в обнимку, словно мы два вурдалака в одном гробу — образ, который, несомненно, мог бы родиться только в омерзительных фантазиях какого-нибудь Эдгара По. Я бы мечтал на самом деле очутиться вместе с ней, но мне туда не забраться. Я должен присматривать за ней и охранять ее.

Через несколько часов она вновь примется скулить и царапать когтями стены своей пневматической тюрьмы, но сейчас она — воплощенное спокойствие и апатия. Большие стальные поршни, которые дышат за нее, ритмично поднимаются и опускаются рядом с массивным устройством, злобно шипят и выпускают струи маслянистого пара в самых неожиданных направлениях. Ржавые шестерни вращаются, устало поскрипывая, выкрашивая друг из друга куски металла и искря. Разноцветные жидкости струятся по тонким медным жилам.

Я поцеловал поверхность стекла там, где с другой стороны были ее губы, и молча помолился за нее, а она тем временем едва заметно пошевелилась на своем белоснежном ложе.

В этом убежище, которое я построил для нас, сейчас три комнаты, каждая не больше шести шагов в длину и ширину.

Для одного человека этого более чем достаточно, поэтому я замуровал другое крыло нашего жилища, в котором находилось две комнаты. В мире, который находится над нашим пристанищем, слишком много места для всевозможных опасных тварей. Поэтому мы чувствуем себя лучше, когда находимся в тесных помещениях — и чем они теснее, тем лучше для нас.

Мы все начинаем жизнь в коконе диаметром в полтора фута — так распорядилась Природа. Она знала, что мы нуждаемся в защите от Верхнего Ужаса, и обеспечила ее нам точно так же, как я сейчас обеспечил ее себе и Лидии. Мы не созданы для того, чтобы расширять свой кругозор, исследовать окружающий мир и расширять свою территорию. Напротив, мы постоянно сужаем ее, строя клетки и загоняя себя в них, разбивая темный бескрайний небосвод и мерцающие бесконечные пустыни на подвластные нам фрагменты, осколки психотических галлюцинаций.

Я забрался в самое маленькое из помещений — такое маленькое, что я с трудом в нем умещаюсь. Я сворачиваюсь в клубочек, и моя спина наглухо затыкает входное отверстие, чтобы даже самый маленький из хищников не смог пробраться внутрь.

Стены — смесь скальной породы, оранжевой от прожилок железной руды, и мягкой, полужидкой грязи.

Я укрепил их стальными прутьями, чтобы они не обваливались внутрь. Я стараюсь не думать о мириадах скребущихся, жующих падаль, извивающихся тварей, от которых нас отделяет не более нескольких дюймов, но это очень трудно, потому что я постоянно слышу производимые ими звуки. Я прислушиваюсь к поскрипыванию их хитина, к хрусту их тел, протискивающихся в толще земли. Я классифицирую их приглушенный клекот, рычание и ворчание. Я внимаю тому, как в разнобой стучат их сердца, и меня подташнивает. Но не их мы боимся, а Тех, Кто Выше. Я не знаю, насколько глубоко нам удалось закопаться, но, судя по всему, недостаточно, потому что я продолжаю слышать грохот их транспорта, проезжающего у нас над головой, или ощущать работу трубопроводов и электрических сетей, которые насыщают их так же, как трубки для внутривенного питания, которые я ввел Лидии, перед тем как поместить ее в барокамеру.

Иногда я чувствую, как один из них останавливается прямо над нами и смотрит вниз через трещины в асфальте, через черную грязь, через слой останков давно умершей жизни, которые лежит под их ногами, словно сброшенная змеиная кожа, — смотрит на меня и Лидию.

Я с ужасом ожидаю дня, когда они наконец доберутся до нас.

Я проснулся от радующего мой слух звука — это Лидия заскулила внутри барокамеры, — и сразу же метнулся к ней. Стекло смотрового окошечка запотело от ее выделений, и на нем отчетливо виднелся след от когтя. С наступлением ночи таких следов станет гораздо больше.

Я положил ладонь на металл камеры, теплый от постоянного трения ее механических частей, и начал говорить Лидии ласковые слова через дюймовую толщу стали. Я увидел ее расширенные зрачки за облачками учащенного от страха дыхания и попытался сделать так, чтобы она заметила меня и поняла, что я по-прежнему здесь и готов прийти к ней на помощь и что я никогда не покину ее.

Барокамера начала вибрировать: ее системы пытались совладать с резко активизировавшимся метаболизмом Лидии, сохранить искусственный симбиоз, в котором ее организм сосуществовал с машиной. Поршни с обеих сторон издали резкий хлопок, и струйки машинного масла брызнули из них на пол. Жизненные соки заструились по прозрачным жилам барокамеры, светясь от скорости, и в очередной раз я пришел в восхищение от того, насколько совершенно находящееся у меня перед глазами устройство.