Сен ВЕСТО - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая Страница 18

Здесь, в тихой сырой глуши, в неширокой ложбине, где свободно прятались в заоблачных хмурых порочных лесах отвесные скалы и где начиналось новое взгорье, их лунная тропа к роси, ожидало с вечно недовольным выражением на хладном тенистом лике разбитое камнем и лесом блюдце Кислого озера. Его легко было видеть: с базальтовыми гранеными краями, с непроницаемыми – но необыкновенно прозрачными у берегов – глубинами, проваливающимися отвесно вниз, уходящими на далекое дно горной трещины, с этой вялой, едва заметно вьющейся дымкой согретого тумана, с нежно искрящимся ломтиком золотисто-бледного лимончика на темной поверхности, что зернистым неброским айсбергом медленно, безмолвно перемещался в неприкрытой близости границ полусонного водоема. Если Гонгора приглядывался, то успевал еще схватить момент, когда гримаса давно и успешно сдерживаемого неудовольствия распространялась, непрерывно искажаясь, нарастая и увеличиваясь в объеме, на прилегавшие неподвижные сине-черные пространства, захватывая все новые угодья тишины и покоя, и устремлялась было дальше, к нечетким, зыбко-размытым границам ожившего ареала, однако на пути своем волнение становилось все менее заметным, все более и более вялым, движения, казавшиеся прежде преисполненными энергии, неохотно густели, теряя в экспрессии, утончаясь, замедлялись и вскоре опадали вовсе, и последнее содрогание, угасая с неотвратимостью, уже засыпало, повиснув на полдороги и, так и не достигнув зеркального горизонта, сходило постепенно на нет; у Гонгоры сводило скулы, он встряхивался, оборачивался и замечал множество черных блестящих глаз-бусинок. Бусинки переглядывались. Они были задумчивы и неприязненны. Они провожали его и еще долго смотрели вслед из-под листьев травы, оставаясь в неподвижности. И уже не было над головой развесистых крон деревьев, не касалось уха шуршание острых камней под усталыми ногами и хриплого, исчезающего где-то дальше, на самом пределе слышимости, размеренного дыхания и голоса, и становилось ясно, что эти близоруко угрюмые исполинские каменные надгробия – всего лишь только эффектный призрак, дополнительный антураж к свежести бесконечного, необъятного; взгляд подозрительный и ироничный не видел здесь ничего, помимо запредельно, неестественно четкой линии пугающе далекого горизонта, нескончаемого склона и нежнейших благоухавших трав на нем да еще над всем этим непривычного, высокого, ослепительного синего неба. Время пахло теплом.

День клонился к своему закату.

Штиис, согнувшись, поковырял острым кончиком томагавка землю.

– Ты не знаешь, – спросил он, как отличить: габбро или эклогит?

Гонгора смотрел вдоль по склону, где дальше, метрах в двухстах над ними, на недосягаемой высоте слонялась беспризорная вислоухая горная овца.

– Я только знаю, как отличить базальт – по присутствию стекла. Стекло, – сказал он. – Очень легко запомнить.

– Да это тоже базальт. Тут все базальт. – Штиис осторожно постучал топориком по камушкам, усевшись на корточки.

– Стекло в базальте очень просто можно объяснить большой температурой в вулканическом разломе. Когда горную породу вынесло наверх магмой.

Штиис покачал головой.

– Вот эту штучку я где-то уже видел, по-моему, раньше, похоже на амфибол.

– Как, значит, ее выперло всю сюда, под большим давлением с самого дна, – гнул свое Гонгора, – разогретую на последнем градусе бешенства до полного опупения… Слушай, так они, наверное, все на разной глубине кристаллизовались. И под разным давлением.

– Ну, – сказал Штиис. Он глядел непонимающе.

– У тебя шпат есть полевой на руках? – спросил Гонгора нетерпеливо.

– Ну, – ответил Штиис.

– Пироксен у тебя есть?

– Ну.

– Так чего ты мне голову морочишь?

Штиис смотрел не понимая.

– Так он тут должен быть, с пироксеном, – произнес он со страшным разочарованием.

– Да? – удивился Гонгора. – Ну, тогда я не знаю. – Он смотрел наверх, быстро теряя интерес. – Тогда этого даже я не понимаю. Тебе тут не угодишь. Если все хорошо, значит что-то не так. Ты лучше скажи мне, как она туда смогла забраться… Нет, ты лучше мне скажи, как она оттуда будет спускаться…

– Кто, – спросил Штиис, тоже глядя наверх. Наверху никого не было.

– Уже спустилась, – пробормотал Гонгора. – Пополуденная тень деда Пихто с ведром варенья. Ну, чего решать будем?

– Кто там опять был?

– Никто. Все тебе расскажи. Потревоженный призрак Вайхерта-Гуттенберга. Мы сегодня вообще как – идем?

Штиис нехотя поднялся.

– Нет, – сказал он. – Ляжем здесь сегодня все, но не сойдем. Нет здесь ничего, – добавил он, отряхиваясь. – И не было некогда, наверное.

Кусты шевельнулись, содрогнулись вновь, с треском сошлись, и Лис, покусывая прутик, неторопливым аллюром опять замаячил в пределах уходившей вверх тропки. Он, было видно, успел не сильно перенапрячься тут в лесу на скатах и завалах. Всё, подумал Гонгора. Bсё, сейчас я нагружу тебя, как трактор, и станешь ты тогда у меня веселый, станешь жизнерадостный, как всe, конь длинношерстный. Гонгора поморгал, стараясь смахнуть с ресниц набежавшую каплю. Штиис с мокрым, распаренным лицом, неоднократно уже вcё проклявший и злой, однако ни разу не заикнувшийся насчет привала, шагал впереди дальше, не очень внятно через плечо делясь пришедшими как раз по поводу на ум соображениями, касавшимися действенности моральных норм вообще и в непроходимом лесу, в частности. От тебя ничего другого требоваться не может, говорил он строго, здесь рано или поздно приходится поступать в соответствии со своими убеждениями. Штиис умолкал на какое-то время, пиная носком подозрительный камушек и переводя дыхание. Если, понятно, они у тебя есть. Или в соответствии со своими предрассудками, если по дороге сюда не успел их еще потерять, – они должны быть у всех. В общеупотребительном смысле. Или, скажем, своими заблуждениями, от которых никуда не деться. Или иллюзиями. То есть такое впечатление, что уже не на что надеяться. Как исключительный случай – со своими устоявшимися привычками, если нет первого и где-то утеряно второе, и все остальное. Так. Ну вот, уже лучше. Совсем неплохо. Ну и рефлексы, конечно, куда же здесь без рефлексов. И вот только тогда, только на самый худой конец, в самом крайнем, интимном и стеснительном случае, когда совсем уже ничего не остается, даже иллюзий, а рефлексы по каким-то причинам перестали удовлетворять, тогда можно прибегнуть к разуму, которого нет в действительности ни у кого – разве что за исчезающе малым исключением, у единиц, который, как вдруг стало известно, свободно заменяется всем вышеперечисленным.

…К концу еще одного бесконечного, безоблачного, жаркого дня они наконец вышли к окраинам большого каньона, истинные размеры которого начали доходить до их сознания, только когда они разглядели – где-то за туманной дымкой, далеко внизу – тонюсенькую ниточку дороги, петлявшую в пушинках зарослей вдоль речки, и нужно было поторопиться, чтобы не встретить без воды на голых камнях спуска утро следующего дня. Лесные заросли и холодная горная речка в их тени пришлась бы сейчас как нельзя кстати.

На середине совершенно местами разбитого ливнями и оползнями серпантина пришлось делать привал, все были выжаты, включая сильно поубавившего в прыти Лиса, который, как лошадь, тащил на себе компактный баул из пары мешков, – баул, чтоб не ерзал и не тер мозолей, цеплялся к кольцу прошедшей уже огни и воды шлейки. Улисс пробовал было возражать, но быстро утомился, и вся процессия загнанно дышала, преодолевая первую половину спуска, пока у Штииса вдруг не развязался на ботинке шнурок и не было решено, что для начала достаточно. Казалось, спуск никогда не кончится, Едва они избавились от ноши, как откуда-то с далекого верха неторопливо донеслись приглушенные расстоянием стоны и вздохи некоего грузовика, на тормозах преодолевавшего страшноватые наклоны грунта. Без сил привалясь в тени к камням, Штиис и Гонгора с вялым любопытством наблюдали, задрав головы, за манипуляциями водителя на явно узковатом для такого агрегата серпантине, лениво обмениваясь суждениями об уровне профессионализма местных автомобилистов, машина шла, натужно посапывая, изредка взревывая и принимаясь неуклюже ворочаться на месте, стараясь более или менее вписаться в рамки очередного разворота и ската. Учитывая габариты разношенной кормы и ширину разбитой каменистой колеи, было удивительным, что, в общем-то, это ей удавалось и удавалось как будто бы неплохо. По всей видимости, водителя нимало не смущало то обстоятельство, что края машины время от времени сносило и то одно, то другое колесо, то сразу весь колесный профиль целиком были готовы зависнуть в пустоте и заглянуть за пределы возможного. Спустя какое-то время доверху груженый свежими дровами крафтваген со скрежетом пронесло мимо Гонгоры, Улисса и Штииса и понесло было дальше, но в десятке метров ниже грузовик, словно зацепившись за что-то, издал серию новых стонущих звуков, кроша гравий и борясь с чудовищной инерцией, неохотно осел на передний бампер и встал совсем. В изнеможении дремавший Улисс, казалось, потерял последний интерес к окружающему миру, Штиис с Гонгорой также не горели большим желанием снова подниматься и выбираться из тени, тем более что особых территорий в кузове для размещения не усматривалось. Грузовик терпеливо посигналил, постоял, ожидая, потом в окно кабины справа высунулся по пояс спутник водителя и как-то не очень уверенно, слежавшимся языком, несколько растягивая гласные и общее вступление, сообщил, что, несмотря на загруженность, повода отчаиваться нет и можно не теряя времени располагаться наверху, Гонгора начал было уже колебаться, до леса, воды и травы хотелось бы добраться еще в этой жизни, но тут распахнулась дверца с другого борта, выпуская наружу вываливающегося водителя. Уверенно, прямо и высоко держа затылок, поминутно собирая вместе непослушные колени и цепляя что-то все время над собой ладонью на пустой дверце – видимо, обещанную обстоятельствами ручку, – щуплый и приземистый мужчина, гостеприимно просияв лицом, повел свободной рукой, как бы желая разом все обнять и привлечь к сердцу, и в свою очередь поставил в известность, что замечательно, в наилучшем виде и с ветерком доставит не только вниз, но и в любое другое необходимое место.