ОАЬ Dattatreya - Xbcnjt Космическое Cjpyfybt. Муравьи под звездами Страница 2

Суть прередактивной литературы заключается в нелогичности связующих слов, в абсолютной неадекватности соответствий между словами, но при этом ведущая к общему пониманию на мистическом осознаваемом уровне. Я уже писал несколько работ в этом стиле, давал читать Наташе, не говоря в чем суть написанного, но она сообразила в чем дело и описание того, что она поняла совпали с общим смыслом подобной литературы, подобного замысла. Идея пришла спонтанно, в следствии усталости от обычной формы восприятия литературы, на волне созерцания собственной психопатичности и при этом невероятнейшей адекватности в восприятии и проявлении реальности. Это открытие внутри сбило однажды меня с толку и с тех пор меня интересовала только такая форма, ибо ничего более свежего и наполненного жизнью внутри себя я не встречал. Как и в других людях. Так же подобная литература носит лечебный характер. Происходит это следующим образом. Так как текст нелогичен и на внешнем смысловом уровне неадекватен, то это вызывает внешнее возмущение, отвлекает внимание внешнего хаоа больного. В качестве примера больного выступал я сам в процессе изучения различных проявлений. Оттягивая на себя внешнюю несбалансированность, текст дает возможность читателю открывать внутри себя новые уровне восприятия мира, сознание становится более понятным и легким, обретает чистоту, или контроль механизмов психопатии, уравновешивая контрасты и перепады. Это является

Мята

Константин снял ремень и погладил свой новенький пахнущий мятой мотоцикл неизвестной никому марки. Он купил не Дукатти, потому что Дукатти стали делать недостаточно жесткие спицы, они ломались при взгляде любой сексуальной боди. Подлетел воробей и Константин вдруг почувствовал приближение некоего внутреннего отторжения чего-то нового. Из глубины темного облитого промозглым туманом леса вышел леший, весь в цепях. Константин тут же обосрался. Мята не оттягивала запаха. Все его деньги в карманах пропахли чем-то новым. Не трусостью и обманом, а чем-то необыкновенным. Он пока не знал что это, он никогда не сталкивался ни с лешим, ни с тем что мог бы вот так просто от страха наложить. Но леший был вполне реален. Конста вдруг вспомнил про недавних зайчат, которых он видел, когда его руки плотно как за боковины ягодиц сочной шлюхи из Корнеево держали ручки его мятного электро байка. Леший подошел и спросил «алямпиркуст кунчо?» голосом труб, голосом ветров с нежным подтекстом насмешки над всей жизнью этого прекрасного человека. Констанчик выронил все шишки из рук и начал внутренне гореть. Леший взял его руку и положил ее на его штаны спереди. Уйдя под землю, леший сел за стол, раскрыл свою руку и выпустил оттуда зло, которое собирал по лесу. Зло покатилось к дереву, стоявшему у лешего, и стало его облагораживать. Дерево цвело, Константин становился чуть добрее, мотоцикл пах мятой…

Порядок сна

Долго шел по пустыне. Иногда смазывал пальцы слюнями и смотрел на рядом бредущую японку с привязанным к спине холодильником, в котором лежали слова. Иногда она стонала и засовывала руку между ног, чтобы очередным фокусом меня рассмешить. Так я мог идти дальше.

– ты видела… ну, до космоса еще далеко? – спросила часть моей бороды.

мне в такой ситуации было сказать нечего, я просто наблюдал как развивается все это дело. японка подошла и лизнула мне сосок, но оказалось, что она стояла на коленях и просовывала руки сквозь планету. Я был планетой и почувствовал как в пальце на другой стороне всего меня, даже там, где я бывал редко, запели птицы. Эти птицы были рады рождению и где-то очень далеко отсюда пели обо мне.

Вся наша дорога была покрыта то полоской снега шириной в метр, удаляющегося в бесконечность, то липким солнечным мармеладом вперемешку со светящимися ящерицами, которые что-то записывали за маленькими столами с пишущими машинками. Иногда я наступал на одну из них в полумраке своих красок и немного подлетал на 5—10 сантиметров в зависимости от величины ящерицы. При этом от меня отрывались ядрышки и выпрямляли японку, она даже становилась все краше и краше.

Вдруг из холодильника выпало слово «дверь». Все ящерицы прекратили писать и пустыня начала говорить.

– Ты, наверное, ищешь космос? И тут внезапно вокруг меня появились все писатели мира. Я ждал этого момента. Японка рывком вперед открыла холодильник, перекинув через себя и открыв появившуюся «дверь». Писатели были обескуражены. Часть ринулось за словами в холодильник, остальная же бросилась в открытую дверь. Я стоял и смотрел на звезды пока происходило все это дело спасения мира. Ко мне подошел один писатель, его звали По. По подошел ко мне и спросил «Ты думаешь это страшно?».

– Слушай, я не знаю. Вообще цель была просто всех писателей всосать, чтобы вы уже перестали людям голову своими фантазиями морочить и тягать их энергии. На что По ответил – «ТЫ, МУДАЧО МАЛЕНЬКИЙ, КОСМОСА НЕТ!». И кинул в меня замурованной мухой.

Я знал, что космоса нет, но для этого мне и нужно было вытащить именно По в пустыню. Задача состояла заполнить страхом все, что было опасно. Японка была миражом сознания писателей, как символ власти над ними неведомого, но По был самим неведомым. Я знал, что с ним этот фокус не пройдет, но любой энергией можно было управлять, и сейчас я управлял По. Опасность для меня лично состояла лишь в том, что параллельно с По в другой вселенной на меня смотрела писательница другого толка Ебень. И только совместив две вселенных я смог бы преобразовать свое состояние в – 3.56, в котором начиналось возрождение. По с легкостью закрыл дверь и слово исчезло. Холодильник и японка стали тишиной между светом и страхом. В пустыне был только По и я.

По закурил, я достал из правого кармана небольшого осла, прокрутил его на пальце и стрельнул. По был повержен. Сигареты довели его. Страх заполнял пустыню, ночь надвигалась на планету, я был планетой. Осел лежал в правой руке и медленно затвердевал под морозным космосом. Кипяченые от слез глаза последние секунды видели мерцающие звезды, покрываясь тонкой пленкой бирюзового светящегося льда.

5 ноя 2013

У кровати мух

Огурец лежал на кровати и смотрелся в зеркало. Есть ли мощь и воля, о которых все говорят – подумал он. В его семечках таяла жидкость, он почесал одну из своих пупырышек и позвонил другу.

– Евгений, ты завтра идешь на встречу выпускников? Я не знаю, что для них надеть.

Евгений закурил сигареты и дыхнул в трубку. В трубке раздался кашель и Евгений повесил трубку. Уже в пустоту он произнес «Долбоеб!». Женя надел штаны и написал пьесу, сегодня был хороший день для того, чтобы писать пьесы, ведь каждый день светит солнце, а солнце было символом надежды, надежды в то, что когда-нибудь и его мир погибнет. Женя раскрыл газету, на которой лежал кот, и газета порвалась. Он достал нож и вырезал газету вокруг кота. Кот кончил и пошел дождь. Женя взял вырезанную газету, надел носки и пошел на встречу выпускников. По растоптанной остальными пешеходами улице плыли женщины – больные голые зеленые женщины, которым не хватало любви. Они приставали к Жене и он искренне радовался, что пережевал не взяв с собой кончившего кота. Снова зазвонил огурец. Женька взял с собой трубку, зная, что огурец его так просто не оставит без ответа. И снова огурец спросил что одеть… Женя спохватился, что вышел всего лишь в одних носках и с газетой. Кота он все-таки забыл.

Треск яда.

Веселье – это покой от забот. Лечь на гвозди и сморкаться – так я видел свою бабушку. Спина, кости, печенье – это все сырье. Ты увидел это, приободрился, нос в штаны и поскакал. Где ты спросишь – там и останешься. Но я не боялся. Мир был всегда трезв, но не лишен самообладания. Здесь было вовремя осознать что ты малыш и нет дьяволов, машин и оскорблений – это все бумаги, бумаги твоего лета, твоей аджны, вишварупы, путаницы – это все, что ты придумал и теперь учишься овладевать в той мере, в которой ты слаб. Вот она любовь, вот она спутница жизни – сука всех рабов, кто умеет одеваться.

Но в чем почерк, в чем улитка? Ведь это ты навязался на свой грех примерять тобой неувиденные облака, ты жил свой разум, раскрепостился. Твои причуды? Вытаскивай занозы – по труду полагается. В трамваях такого нет. Всюду скрежет, ромашки, тряпье, пьяные собаки, снующие по скользким ледяным нимфам. Обособленность и уравновешенность – это сказка. И быть ей здесь, никто ее так не будет оберегать как хобот слонов, он непокорен и сбивчив, но и это не его заслуга.

Я зажег свечу и пальцы медленно вырисовались в черно-оранжевой мгле пространства. На листке из розовой бумаги лежала пачка обрамленных убийством сигарет, они не нуждались в высказывании и постепенно обретали сияние. У камина ногами в комнату догорало тело Ульфа Содерберга, я его сжег потому что он мне приснился. Пусть бегает в саду с лавровыми листьями.