Александр Шакилов - Пока драконы спят Страница 27

О, этот вкус железа во рту!

Привычный уже вкус.

20. Рарог

– Седовласые мудрецы, распивая кумыс, называют рарога по старинке – «ительга». «Ит» на языке степей означает «собака». Смуглые люди из-за южных морей зовут рарога коротко – «сакер», северные племена – «душитель». Красного сокола уважают везде, дети мои. Научитесь принимать облик рарога, и вы никогда не останетесь без работы…

Мастер Сиддин не появляется на занятиях уже третью седмицу подряд. Исчез, не попрощался. Вместо него прислали мастера птиц по имени Арат Коктулек. Новый мастер – легкий, тоненький, как девочка-подросток, с иссиня черными волосами, обильно притрушенными пеплом седины – никогда не обращался в птицу от скуки или чтобы показать свои способности. Для Арата каждое перевоплощение – испытание на прочность. Ведь чем больше времени ты в образе зверя, тем меньше людского в тебе остается. А если учесть, что год за три…

– Я покажу, как надо убивать. Не мучьте жертву. Вы не палачи. Вы – охотники. Рарог не душитель, нет. Северяне зря оскорбляют благородную птицу. Рарог убивает нежно, любя. Клювом он ломает шейные позвонки, но не душит, не мучает жертву. Запомните: нежно, любя и быстро…

Ходило много слухов о трагической судьбе Арата. Гель не знала, верить им или нет. Говорили, что великое войско отправилось в земли, где немые дикари живут в землянках, а те, кто способен говорить, строят дома из настоящего камня. Мол, Коктулек служил боевым птахом в том войске. Армии сшибались, тысячи стрел взвивались в небо, и клювы птиц-перевертней целовали небритые рожи врагов. И будто бы Арат взял богатую добычу в том походе и вернулся верхом на единороге, ибо поклялся не подниматься более в голубую высь. А еще поклялся в неге и тепле прожить остаток дней. Но, устав в пути, свернул Арат с наезженной тропы и на го́ре себе возжелал смочить губы вином в придорожном кабаке, избушке на курьих ножках, и уж там…

Гель хихикала, вглядываясь в широко распахнутые глаза подружек, принимавших глупые домыслы за чистую – чище некуда! – монету.

– Кк’як-к’як-кэек-кэек! Кк’як-к’як-кэек-кэек! – кричал учитель, и студиозусы послушно повторяли:

– Кк’як-к’як-кэек-кэек! Кк’як-к’як-кэек-кэек!

Когда Гель впервые попробовала обернуться кречетом, это было… мерзко. Гель тогда исполнилось пятнадцать лет. В девять она поселилась в Университете. Через год лепешкой с мясом и глотком браги отпраздновала двенадцатилетие. Еще через год ей исполнилось пятнадцать. Год за три – такой расчет. Помни, кто ты есть и сколько тебе дано.

К тому времени девушка уже многое знала и легко могла обернуться гончей и мастифом, она была скопой, она… Казалось бы, какая разница между скопой и кречетом?! Да вообще никакой. А поди ты, вот оно как, есть разница, есть…

Сначала научилась летать – в теории, конечно. Правила разные, крылышками бяк-бяк-бяк, туда-сюда, восходящие потоки, не забывать возвращаться по месту жительства. Ясно?! Да без проблем! Научилась – и сдала экзамены. Да что их сдавать-то, если все и так знаешь? Кречет – пташка. Скопа тоже умеет летать. Разницы нет. Верно? А то! Так думала Гель.

И ошиблась.

Мастер птиц был очень не доволен ее экзаменом, злился даже, мрачный ходил, на Гель не смотрел – зыркал. И запретил летать – мол, не бабское это дело. Сиди на земле, детка, в собачку обращайся. Короче, сукой обозвал. Обидел Гель страшно. Она даже в сердцах пожаловалась Ректору. Старик почесал лысину и созвал совет магистров. Магистры посовещались и решили: действия мастера птиц Арата Коктулека лишены логики, Гель должна испробовать новое воплощение, ибо в дальнейшей ее мирской жизни образ кречета может пригодиться. Вдруг хозяин возжелает? Короче говоря, пришло время, девушка созрела, чего тянуть.

В первое же полнолуние Гель воскурила травы, прочла пару надлежащих молитв на благословение Проткнутого, а потом, стиснув зубы, промычала десяток перьевых мантр чистой специализации и…

Это было мучительно – вылупляться из собственного тела, с хрустом ломая скорлупу костей и раздирая кожу. Целых тридцать дней и ночей дрожала она от холода, потому что белый пух, который покрыл тельце Гель-орленка, совсем не грел. Постепенно птенец оброс перьями, но поначалу… Гель с ужасом вспоминает то время.

Только при третьей трансформации, на восьмидесятый день жизни в обличье кречета, девушка научилась летать. Мастер Арат сопровождал ее, не позволяя молодой птице лишнего.

А еще Гель научилась быть настоящим золотым орлом. Она парила над землей, ветер ласкал крылья Гель-халзана. Она прожила в перьях беркута целый год и успешно сдала экзамен на балапана, потом на двухгодичного тырнека и в конце концов остановилась на тастулаке, решив, что слишком мало времени уделяет остальным дисциплинам. Мастер птиц, Арат Коктулек[23], гордо демонстрируя серый пух, поздравил Гель в воздухе и угостил окровавленным мясом байбака.

Потом была совместная трапеза в людском обличье, во время которой в доверительной беседе – так разговаривает равный с равным! – Гель узнала, что Арат был особым орлом, он был алтайдин-ок-ингы. По окончании охоты подельники Арата аккуратно заворачивали его крылатое тельце в мех и укладывали в каркас-болеу. Коктулек был свободен, его не заставляли восседать на руке хозяина. В молодости он частенько охотился на черноволков. Одной лапой хватался за загривок твари и когтями протыкал панцирь до сердца. Тем и жил: продавал дорогие шкуры черноволков, из которых оружейники шили прочные рубахи под кольчуги.

Однажды Арату не повезло: зверь его покалечил. Сломал беркуту-перевертню коготь, откусил палец и повредил сухожилие на лапе. С тех пор добычей мастера птиц стали лишь змеи, грызуны и мелкие пташки.

И вот тогда не способного более зарабатывать охотой на жизнь, известного на весь Мидгард Арата пригласили в Университет – учить юных перевертней крылатым премудростям. Так что никаких дальних походов, никаких страшных клятв.

А жаль. Слухи были романтичнее действительности.

Гель безумно любила сказку о том, как…

…Юный рыцарь, отпрыск благородного семейства, встретил в поле девушку-крестьянку. Он проследил за ней и увидел, как она разделась и, обернувшись беркутом, принялась ловить куропаток. Сначала она била птицу для семьи – для отца и матери, братьев и сестер, и только потом, поймав крупного селезня, вдоволь насытилась, не подозревая об опасности – рыцарь-то притаился неподалеку. Когда хищная птица вновь поднялась в небо, рыцарь помчался в погоню за ней на отличном скакуне, без устали перебирающем шестью лапами. Девушка-беркут парила в жарком воздухе, но высоко подняться не могла – отяжелела после обильной трапезы. Вскоре она приземлилась, чтобы перевести дух. Рыцарь тут же настиг ее, и она взлетела, а потом, выбившись из сил, упала в траву. И опять рыцарь настиг беглянку. Та – в небо. Но почти сразу она рухнула и опрокинулась на спину, защищаясь когтями. Преследователь спешился, связал лапы птицы мягкой кошмой, спеленал ее шелками и отвез в свой замок. Он сказал птахе: «Обернись человеком и стань моей». Но девушка отвергла молодого повесу. Тогда он промыл орлице зоб, очистил от мяса. Рыцарь не давал ей спать целую седмицу, не отходил ни на шаг, играл на лютне и пел любовные песни, надеясь, что гордая красотка возьмет пищу из его рук и станет ему ласковой наложницей. Но девушка твердо решила не оборачиваться человеком. Поняв, что усилия его напрасны, юноша пожалел птицу. Он разрешил беркуту летать по замку, но ставни и бойницы приказал наглухо закрыть. Так прошел год, два, три, пять. А девушка все оставалась беркутом. Тогда измученный страстью рыцарь призвал колдуна и щедро одарил, умоляя превратить его в хищную птаху и сделать так, чтобы девушка-беркут никогда не смогла обернуться человеком. Колдун исполнил желание рыцаря.

Две птицы свили гнездо на крыше замка и жили вместе до самой смерти.

Шабаш, или Седьмой рассказ о ненависти

Он много знает о кровавых обычаях племен, затерянных в предгорьях и дремучих лесах. С тех пор как его называют «святым отцом» и «братом Пачини», он только и слышит об убийцах, мужеложцах и кровосмесителях, о мерзостных щукарях, вернувшихся к дедовским обрядам, и псоглавцах, якобы ворующих у бондов скот. Далеко не все в доносах правда. Брат Пачини редко доверяет историям, рассказанным шепотом, с круглыми от ужаса глазами. Первая заповедь инквизитора: «Не убоись врага своего, но уважай силу его. Ибо уважение не даст отвести глаза и восславит Господа нашего Проткнутого!»

Не верь всему, святой отец. Но верь себе, брат Пачини.

Странное для Мидгарда лицо удобно прятать под капюшоном балахона, удобно забыть имя, данное отцом, имя, которым здесь величают противно толстых домашних кошек.

Удобно? Ну так забудь, Мура! Не вспоминай!

Луна – полная, яркая – запуталась в кедровых лапах. Лес молчит, лес затаился, стесняясь присутствия чужаков. Отблески костра выхватывают из темноты фигуры людей, спрятавшихся от внимания недругов и соседей, но не от пристального взора инквизиции.