Борис Мир - Данэя. Жертвы прогресса II Страница 3

– Спасибо: не могу – утром репетиция. Не провожайте меня.

– Ну, что ты! Дан проводит тебя до ракетоплана, – сказала Эя.

– Хорошо, – покорно согласилась Лейли: «Она всё видит, понимает. И ничего не боится». И от этого стало ещё тяжелей.

Они оба молчали. Лейли шла впереди – не оборачиваясь, как будто спасаясь бегством. Только когда они уже прощались, он сказал:

– Ты подумай. Надеюсь на тебя: ведь ты была его другом.

Она грустно посмотрела на него, прощаясь наклоном головы, но ничего не ответила.

…Возвращаясь, Дан заметил на верхней веранде фигуру. «Сын», узнал он. Тот стоял и смотрел туда, куда ушла Лейли. Взлетел ракетоплан, и пока были видны его очертания в начавшем светать небе, Сын стоял и следил за ним.

Дан прошел в спальню. Эя уже легла, но не спала.

– Сын тоже не спит, – сказал ей Дан.

– ?

– Стоял на балконе, смотрел, как улетал ракетоплан.

– Он не ожидал увидеть её наяву. Я видела: ему очень хотелось смотреть на нее, но боялся. Ну, что ж: наш сын скоро станет мужчиной. Мы на Земле, и карантин почти кончился.

Они больше ничего не сказали друг другу. Дан лег рядом с ней, обнял, – сегодня более ласково, чем всё время после их возвращения.

Вернувшись на Землю, они продолжали спать вместе. Но физического сближения между ними не было с той поры ни разу: Дан не позволял себе это после выхода её из анабиоза – как будто именно те несколько минут промедления могли быть причиной смерти Малыша.

Он держал её руку в своей; они лежали, не засыпая. Не в первый раз.

Не спала в эту ночь и Лейли.

Она даже не стала ложиться: добравшись домой, уселась в кресло на своей террасе-саду. Надо было всё продумать, разобраться.

Мысли вихрем кружились в голове, беспорядочно сменяя друг друга. Во время полета душевная боль настолько скрутила её, что она была не в состоянии справиться с их сумбуром. И только усевшись на террасе, сделала попытку взять себя в руки.

Прежде всего, ясность: снова продумать, подробно, всё, что увидела и узнала. Попытаться сделать это спокойно, упорядоченно – иначе отчаяние совсем раздавит её.

Итак… Он счастлив. Как никто на Земле. Потому что с ним рядом Эя и их дети. И он сам принадлежит им безраздельно. И поэтому абсолютно не на что надеться. Раньше хоть была какая-то искра надежды, хоть и безумной.

Всё это можно понять разумом, сердцем – никак. Но – что можно делать? Терпеть и ждать, как и прежде? Бесполезно. Дан теперь совсем другой. Ещё более достойный любви – и уже совсем недоступный.

«Всё произошло благодаря Лалу». Лал сделал его таким. Его и Эю. Перевернул их души.

Но задел и её тоже: пробудил в ней потребность в любви. Это не принесло счастья, но она не сетует: ей дорого то, что она пережила. Она тоже – не могла уже быть иной.

Только она ещё слишком много не знала. Оказывается старинные книги и общение с теми, кто сохранил потребность в длительной привязанности, ещё не давали истинного понятия о настоящей любви. Какую она увидела только сегодня. Одновременно с бесповоротно безжалостным выводом о собственной участи.

Понимают ли они до конца сами всю меру собственного счастья? Как они называют друг друга – не по именам: мама, отец, сын, дочь, сестра, брат. Дети целуют их перед сном. Задохнуться можно! Если бы так, как они. Как Эя!

Она представила себя на её месте. Любимый человек, живущий рядом. Дети. Она любила бы их и тоже гордилась бы ими. Высоким серьезным юношей, задорной живой девочкой. Если бы, если бы!

Хотя бы быть одной из них. Быть им такой же близкой, как они сами. И, может быть, прошла бы её душевная боль, и она бы смирилась с невозможностью быть близкой с Даном.

Она горько усмехнулась этому неожиданному повороту мыслей. Это не более возможно, чем её первое желание. Ведь её не устроила бы только роль друга, которому всегда были бы рады.

Нет: жить с ними. Постоянно, каждый день. Совсем безумное, нелепое желание. Мысли метались в воспаленном мозгу в поисках какого-то выхода. Его не было.

Надо смириться. И, всё-таки, как-то взять себя в руки. Иначе можно сойти с ума.

И, вообще – хватит! Надо напиться лимонника, добежать до бассейна, заставить себя позавтракать и отправиться на студию. Надо работать – солнце уже встало.

43

Никто, конечно, не догадывался, что с ней творится; казалось, всё идет как обычно. Только сегодня она была ещё требовательней, чем всегда.

Многое, слишком, не удовлетворяло её. Заставляла снова и снова повторять куски, без конца включала записи сыгранных и находила в них всё больше ошибок и неудачных моментов.

– Ещё вчера именно это тебе нравилось!

– Ну и что? Сегодня должно быть лучше, чем вчера.

Актерам казалось, что она хочет чего-то почти невозможного. А она вдруг почувствовала, что эта пьеса ей уже совершенно не нравится. После увиденного вчера тема её воспринималась в другом свете. Не то. Пусть её ставит другой режиссер: у нее она теперь не получится.

К счастью, время подходило к обеду: репетиция заканчивалась. Она могла после обеда поехать домой, отдохнуть: вечером спектакль, в котором занята. Вместо этого вернулась на студию. Здесь привычная рабочая обстановка, мешающая вновь безраздельно погрузиться в омут своих мыслей.

Снова начинались репетиции, и она переходила из зала в зал, где-то ненадолго задерживаясь и тихо, так же, как и появлялась, исчезая. Почти ничего не нравилось, не вызывало интерес. Она ушла в сад.

Небольшая компания, актеры и режиссеры, расположились на лужайке. О чем-то спорили, сидя на траве.

– Лейли! – позвали её. – Ты слышала новость? Поль хочет ставить старинную пьесу: «Бранда» Ибсена.

– «Бранда»? И что?

– Он почему-то уверен, что ты его поддержишь.

– А: пожалуй.

– Ты что: знакома с её содержанием?

– В общих чертах. Поль рассказал мне его и показал несколько отрывков. Кажется, полгода тому назад.

– Ну, и…?

– Он, как я поняла, не собирался тогда её ставить. А я начинала «Поиск».

– Как он? Закончен? Когда премьера?

– Думала, что почти закончен. Сегодня убедилась, что он у меня не получится.

– У тебя? С чего бы?

– Потеряла интерес. Передам другому.

– Не торопись! Может быть, тебе, просто, кажется.

– Нет: не кажется.

– Почему? Что-нибудь произошло?

– Да.

– Сегодня?

– Вчера. Разговаривала с Даном. И с Эей.

– Как? Но ведь…? Тебе разрешили прямую связь с ними?

– Я была у них.

– О-о! А карантин?

– Он почти кончился: Эя сразу получила разрешение – я летала к ним.

– Ну-ка, расскажи! Как они?

– Относительно ничего. Внешне, по крайней мере.

– Что они тебе рассказали? О Земле-2? О полете? О Контакте?

– Нет: они сказали, что об этом все почти могу узнать из их отчетов.

– Тогда: что же?

– Многое. Но главное: я вчера видела их детей.

– По-моему, это единственное непонятное из всего, что с ними произошло.

– До вчерашнего дня – для меня тоже. Нужно было увидеть, чтобы понять: они очень счастливые люди, хоть и кажутся невеселыми.

– Ещё бы: после такого!

– Они счастливые люди, – повторила Лейли. – Пожалуй, самые счастливые на Земле.

– Ещё бы! Суметь столько совершить: полет в Дальний космос, освоение Земли-2, выход на Контакт.

– Нет: больше всего потому, что у них есть дети. Их дети. Потому, что они сами их родили и вырастили. Потому, что живут вместе с ними.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что видела. И потому, что они сами рассказали мне обо всем. О том, как это дало им возможность даже там чувствовать себя счастливыми.

– Значит: счастливые, счастливые, счастливые! Ты это без конца повторяешь.

– Могу повторить ещё. Вместо обычной нашей разобщенности – теплота отношений, какой я ещё не видела. То, чего нам всем не хватает.

– Ты можешь ручаться за всех?

– За подавляющее большинство, во всяком случае.

– Но все космонавты такие: они там вынуждены непрерывно общаться – и привыкают друг к другу.

– Нет, это другое: большее.

– То, что называли любовью? Что привлекало тебя в старинных пьесах, так ведь? Но кому это сейчас нужно? Ни одна же из таких пьес, которые ты пробовала ставить, не имела успеха.

– Это печальней всего. Чувство, которое когда-то считалось самым прекрасным, позабыто.

– Но ведь это исключительное чувство мужчины и женщины друг к другу согласно идеалу прошлых веков осуществлялось в браке, то есть в совместной жизни до самой смерти – с соблюдением верности друг другу и рождением детей. Ты увидела нечто подобное? – спросила молчавшая до сих пор самая молодая из присутствовавших – Рита, актриса-аспирантка.

– Да. Именно.

– Это ты и называешь любовью: только это? Но ведь такое было лишь идеалом – не правилом. Браки заключались не только по любви, нарушение верности было повсеместным. Разве не так?