Алексей Иванов - Комьюнити Страница 36

Участь чумных больных была страшной. Их заколачивали в домах, чтобы не могли выбраться. Пищу им приносили за огромные деньги, а плату от заключенных принимали только монетами: их бросали в миску с уксусом. Продукты узникам подавали в крохотное окошко на длинных шестах-рогачах. Рассказывали, что, если больной касался шеста, от чумной руки по шесту быстро ползла чернота — чума.

Генерал-губернатор Салтыков сбежал из Москвы в свое имение Марфино. В Москве шутили: генерала не будет, а будет генеральша — чума. Эта шутка породила миф о том, что чума приехала в Москву в карете, поселилась во дворце губернатора и ходит как барыня. Кто говорит, что одевается она в ярославский сарафан и носит на голове кичку, а кто говорил, что ходит голая. Москва осталась без власти. Началось мародерство, беспорядки. Все это вылилось в чумной бунт».

Никаких намёков на Короля-Чуму, на демона Абракадабру или на калитниковскую могилу Глеб пока что не обнаружил. Всё в пределах реалистических историй Эдварда Радзинского.

Глеб подумал, что сейчас он сам себе напоминает Славу. В тот пьяный визит Глеба Слава так же сидел в сторонке и скролил айпэд, а он, Глеб, прямо при Славе наводил отношения с Орли. Возможно, что именно этим сейчас и занят Борька. Как-то он внимателен к Орли…

Глеб вздохнул. Дайджест «ДиКСи» в айфоне выглядел не столь же удобно, как в айпэде, поэтому был снабжён подзаголовками: «чумной бунт», «чумной колокол», «чумная заступница», «чумной мученик».

Глеб развернул текст.

«Над Варваровскими воротами Китай-города Москвы издавна в киоте стояла икона Боголюбской Богоматери „трогательного“ письма. Иконе было больше шести веков: ее написали в 1157 году по указанию князя Андрея Боголюбского, которому явилась сама Богородица. На иконе „припадающими“ к Богородице были изображены пять святителей, два апостола, Алексий, божий человек, и преподобные Параскева с Евдокией: целый сонм заступников. Толпы горожан шли на поклонение этому образу, молились под ним и оставляли дары.

Толпа и ящик для даров были разносчиками чумы. Московский архиепископ Амвросий понимал пагубность поклонения. Он приказал унести икону в одну из церквей и запечатать ящик для даров. Этого для толпы оказалось достаточно: дары украли, икону укрыли — бунт!

К бунту призвал колокол, висевший в Царской башне у Спасских ворот Кремля. Из этой башни русские цари наблюдали за массовыми действиями на Красной площади. 15 сентября 1771 года Царская башня загремела набатом. Власть потом так и не дознается, кто же посмел ударить в колокол и начать чумной бунт.

Колокол прозовут Чумным. Мастер Иван Маторин отлил его в 1714 году. Вес колокола 2,5 тонны, высота 162 см. По приказу Екатерины II у колокола отнимут язык, и до 1803 года он будет висеть немым. Язык спрячет комендант Кремля граф Михаил Салтыков — якобы для того, чтобы колокол, „памятник зол российских“, больше не звал к бунту. В 1810 году колокол поместят в Арсенал, а в 1821 году — в Оружейную палату, где он находится до сих пор. Язык колоколу вернут.

А в 1771 году восставшие москвичи в поисках образа Боголюбской Богородицы ворвались в Чудов монастырь в Кремле, где находилась духовная консистория, но ничего там не нашли. Разгромив обитель и богатые дома Кремля, толпа вывалилась на Красную площадь. Здесь бунтовщиков встретил небольшой отряд генерал-поручика Еронкина — 130 солдат и офицеров. Отряд ударил по толпе из пушек картечью. Погибли сотни смутьянов. С Красной площади окровавленная толпа побежала к Данилову монастырю, потом к Донскому. Здесь мятежники нашли на хорах архиепископа Амвросия и растерзали его.

Подавлял чумной бунт в Москве генерал Фердинанд Фрейман. В результате около 300 человек были отданы под суд, 173 получили кнутов и отправились на каторгу, 4 были повешены. Генерал Фрейман зарекомендовал себя как профессионал в подавлении мятежей и через два года был отправлен на Яик подавлять казачий мятеж, а там, на границе, он застрял на три года, сражаясь с пугачевщиной».

Красочная московская история давно уже не трогала Глеба. Она была чужая, и город теперь тоже был чужой, не приросший к душе национальным родством. Он продавался хладнокровно и конкретно. Вот что сейчас делает Орли? Даже если она не думает кинуть Глеба, наверняка она оценивает: съёмная квартира Славы, ведомственная квартира Глеба, личная квартира Борьки… Где оценка, там и продажа. Глеб слышал за стеной тихий и какой-то очень энергоёмкий разговор Орли и Борьки. О чём они так говорят? О программах Гурвича?..

Глеб вывел на экран айфона следующую статью: «Чумные герои».

«Наводить порядок в Москве Екатерина послала своего бывшего фаворита Григория Орлова. Он поднадоел государыне, и Екатерина надеялась, что Гришу заберет чума: в Петербурге по нему уже даже подготовили заупокойную службу. Но судьба его уберегла.

Орлов привел в чумную Москву четыре гвардейских полка. Сам он поселился у Еронкина на Остоженке и командовал очень разумно: установил карантины, ужесточил контроль, открыл новые больницы и разделил Москву на 27 участков. Дома, где все хозяева умерли, он велел заколотить, а мародеров приказал стрелять на месте. И главное: Григорий Орлов щедро платил деньги москвичам за борьбу с чумой — за сданную зараженную одежду, за погребение, за выдачу больных.

В результате эпидемия вскоре пошла на спад. В память о подвиге Орлова Екатерина велела выбить медаль с надписями: „За избавление Москвы от язвы в 1771 году“ и „Россия таковых сынов в себе имеет“. Орлова прозвали „чумной герой“.

Но не менее значима для борьбы с чумой была деятельность военного доктора Данилы Самойловича. Ему тогда было 27 лет. Он подхватил заразу в русской армии на Дунае, но вылечился и теперь следовал для дальнейшего прохождения службы в Оренбург. По пути он узнал, что в Москву пришла чума, и остался там, где был нужен.

Самойлович стал врачом при Симоновом, Даниловой и Девичьем монастырях, которые были превращены в госпитали. Во время чумного бунта бунтовщики избили Самойловича в Даниловом монастыре. Самойлович был не только врачом, но и ученым. Он понял, что чума распространяется не через воздух, не через миазмы, а крохотным „язвенным зверьком“. Он придумал дезинфекцию и не сжигал вещи бедняков, а просто обеззараживал их, за что московская голытьба была ему страшно благодарна. В доказательство своей правоты Самойлович снимал с чумных больных одежду, дезинфицировал ее и надевал на себя. До конца своих дней Самойлович страдал от ожогов, полученных от противочумного окуривания. Более всего Москву потряс чудовищный опыт Самойловича: „испитие чумного бубона“. Самойлович втер себе в губы гной из нарыва больного чумой — и не заболел. Вообще-то он должен был заболеть, но уцелел лишь благодаря феноменальной устойчивости своего организма к заразе. „Испитие бубона“ лишило чуму звания „царицы грозной“ и ореола ужаса перед неотвратимой гибелью, но для изучения болезни пользы не принесло.

Пользу принесло изобретение врачебного эпидемиологического костюма, пропитанного уксусом. С этим костюмом врачи перестали умирать от чумы, подхватив ее от больных. И еще Самойлович первым начал разделять больных на умирающих и выздоравливающих: это в разы увеличило количество спасенных.

По результатам борьбы с чумой в Москве Самойлович написал книгу, и за нее русского врача избрали академиком в 12 европейских академий. Но не в России. В России он оказался не нужен. Несколько лет он провел в иностранных университетах и вернулся на родину только к новой русско-турецкой войне — его опять призвала чума. Он спасал от эпидемии Херсон, а в 1787 году на Кинбурнской косе под картечью Самойлович оперировал и перевязывал раненого Суворова.

Впрочем, никакие доблести не были поставлены ему в заслугу, и после войны он еле нашел себе местечко рядового врача. И в третий раз его выручила чума: в конце XVIII века она охватила Турцию, и русское правительство озаботилось созданием противочумного щита в портах черноморского побережья. Для этого и призвали Самойловича. В 1800 году он стал главным врачом Черноморских торгового и военного флотов. Данила Самойлович готовил мировой врачебный конгресс, посвященный борьбе с чумой, но в 1805 году умер от желчной лихорадки».

Брякнула дверь комнаты. Орли и Борька вышли в прихожую.

— Не буду кофе, — сказала Орли. — Пойду. Где ложка для обуви?

Она собиралась уходить, словно забыла про Глеба.

Глеб выключил айфон, встал и вышел в прихожую.

— А я? — спросил он.

— А ты тоже собирайся, — раздражённо сказала Орли. — Я ведь у тебя живу, если помнишь.

— Пока, — ухмыльнулся Борька с наглым видом победителя.

26

В субботу утром, и не слишком рано, что может быть лучше кофе и бутерброда с сыром? Глеб сидел на кухне, завтракал и читал новости по айпэду. За окном дымила лёгкая метель.